Мир не без добрых людей. Из-за плетня за нами наблюдала баба. Когда мы остались одни, она подошла к нам и сказала, что всё видела. И если мы не возражаем, то можем остановиться у нее. Дуська, так звали эту бабу, привела нас в свою хату, стала маму успокаивать. Затем она достала из печи горшок со щами и горшок с тушеной картошкой и дала нам покушать. Но мы были так взволнованы, что еда не лезла в глотку. Хотя мне было девять с половиной лет, я отлично понимал, что в то военное время, без документов, могли принять отца за шпиона или дезертира и без суда и следствия поставить к стенке. Я вышел в огород, лег на меже в траву, чтобы меня никто не видел, и долго плакал, без конца повторяя про себя: «Пусть папка вернётся, пусть папка вернётся…» И действительно, когда я утром проснулся, папа с мамой сидели за столом и разговаривали. Моей радости не было предела.
Отец рассказал, что когда привели его в сельсовет, пришел политрук, и стал допрашивать. Отец все ему рассказал, как было дело, но тот потребовал доказательств, сам ушел и оставил часового. Отец просидел несколько часов, затем его вывели и повели под конвоем по деревне. В деревне было много военных, но есть Бог на свете: отец вдруг он услышал: «Минькин, куда это, тебя, ведут?» Это крикнул один из группы солдат, стоявших у дороги.
Оказалось, что в этой деревне был расквартирован добровольческий полк, и один из Мстиславских коммунистов служил в этом полку. Отец рассказал ему свою историю, Тогда они вместе нашли политрука, и земляк-коммунист сказал политруку, что ручается, что знает отца с детства и может дать любые гарантии. Тогда отцу в сельсовете выдали справку с гербовой печатью, где подтверждалось, что документы пропали. Но предупредили, чтобы он шел в районный центр Дубровку в военкомат, и призвался в армию. Идти на ночь к нам его отговорили, только утром он пришел сюда. Пробыв с нами сутки и договорившись с Дуськой, что мы пока поживем у нее, отец отправился в военкомат в Дубровку.
У Дуськи было два сына: старший, Витек, был на год моложе меня, а младшему, Валерику, было три года. Как-то сразу мама с Дуськой сдружились, они ходили вместе работать в колхоз, а я сдружился с Витькой. От него я многому научился, Витек умел плести лапти и корзины. Я ходил с ним в лес за лыком, там снимали кару с тоненьких липок, и оставались беленькие прутики. Лыко дома Витек клал в воду, размачивал и плел из него лапти. Он говорил, что на зиму нужно много лаптей, они быстро рвутся. Мы также ходили на берег небольшой речушки, нарезали лазу, из которой Витек плел корзины. Он считал себя главным хозяином в доме, потому что его отец его был на войне.
Особенно было интересно ловить раков. Для этого к длинной палке привязывался круглый металлический сачок, затем мы шли к болотистому месту реки и там ловили лягушек. Брали лягушку за ножки, разрывали пополам, разводили костер и обжаривали половинки и «для запаха» привязывали их ко дну металлического сачка. Когда темнело, отправлялись на реку. Там опускали Сачки в воду и наблюдали при свете луны. Рак всплывал откуда-то со дна реки, забирался с сачок, клешнями хватал лягушку, в это время вытаскивали сачок и сбрасывали рака в ведро. За два-три часа мы налавливали ведро раков.
Дома Дуська накрывала ведро деревянным кружком. Утром, вытащив из печи ведерный чугун с крутым кипятком, она вываливала оттуда копошившихся раков и чугун снова ставила в печь. Вареные раки из коричневых превращались в ярко-красных. Витек рассказывал, что они с батей часто ловили раков, и что он их любит больше, чем свежатину. Когда я работал после окончания техникума в Свердловске, все магазины были забиты консервами под названием «Крабы дальневосточные», они были дешёвыми, и мы ими закусывали, они напоминали по вкусу раков, которых мы ловили с Витькой.
Верочка игрались с Валериком, а мама много беседовала с Дуськой, она кое-что кроила и шила иголкой с наперстком. Дуська переживала, что вот уже месяц, как призвали мужика, а от него было только одно письмо из-под Смоленска. Через неделю пришел отец и рассказал, что в Дубровке он встал на военный учет, и что в Брянской области призывали только тех, кто родился не раньше 1905 года. А его отпустили, чтобы он привёз семью.
ДУБРОВКА.
На следующий день, рано утром, очень тепло распрощавшись с Дуськой и ее семьей, мы отправились в Дубровку. Шли долго по проселочным дорогам, Верочку несли попеременно папа и мама, а за нашей спиной все время слышна была артиллерийская канонада. Слева, вдалеке, к небу поднимались клубы черного дыма и слышались беспрерывные взрывы. В одной из деревень нам сказали, что в Сеще взорвали склад с боеприпасами.
Мы были свидетелями воздушного боя, который разыгрался над нашими головами: наш и немецкий самолеты в начале гонялись, друг за другом; затем от немецкого самолета отделилось пламя, и наш самолет вспыхнул, как пучок соломы. От самолета отделилась точка, и раскрылся парашют, немецкий самолет кружил над парашютом, и слышны были пулеметные очереди.
В Дубровку мы пришли под вечер и направились в один из домов, где нас уже ждали. Во дворе стояла телега, загруженная домашними вещами, а рядом лошадь жевала овес. Заготовщик, который жил в этом доме, сказал, что если бы мы сегодня не пришли, то они закрыли бы дом и уехали. Утром они уехали и оставили нам дом, корову и остальное хозяйство. Дом был добротный, в кладовке было заготовлено много продуктов. Там стояли полбочки соленого сала и мешки с мукой и крупой. В огороде - огурцы, помидоры, в саду - кусты крыжовника, красной и черной смородины; вот-вот должны были созреть яблоки.
В ту ночь я спал на кровати с периной, и после вчерашнего, тяжелого перехода и вообще после всех мучений и переживаний нам очень там понравилось. Мама сказала, что она больше никуда не пойдет: что будет, то будет, и что ей понравился городок, хороший, красивый дом, хозяйство и огород. Идти пешком, у нее не было больше сил. Но в Дубровке мы прожили недолго. На исходе третьего дня мимо дома пробежала женщина и кричала с еврейским акцентом, что на станции стоит поезд. Кто хочет, пусть уезжает побыстрее.
ВСЕВЫШНИЙ ПОДАЛ ЭШЕЛОН.
Мы схватили Верочку, вещи, закрыли дом и побежали на станцию. Там стоял товарный состав. Он прибыл, чтобы забрать зерно, хранившееся на складах, но так как немцы были под Дубровкой, была дана команда: отправить состав. Мы забрались в товарный вагон, где уже было несколько семей, которые сидели на своих узлах. Через некоторое время паровоз тутукнул, дёрнул состав, и мы поехали. На следующий день на какой-то большой станции нам рассказали, что последние вагоны расстреляли немецкие мотоциклисты, выскочившие на переезд, и мы ходили смотреть на отверстия, проделанные пулями в деревянной обшивке вагонов.
Несколько дней мы тряслись в телятнике, пока не прибыли на станцию Тамбов. Там нам сообщили, что эшелон дальше не пойдёт. Немецкие самолёты сюда ещё не прилетали и не бомбили, и здесь мы были в безопасности, только на вокзале было много военных. Комендант направил нас в райисполком для определения места жительства. Нас направили в Ржакский район на опытную станцию, где дали комнату в кирпичном, двухэтажном доме на втором этаже.
Папа с мамой пошли работать в совхоз, мама раскладывала семена в бумажные пакетики, отец работал на земляных работах. Мне помнится, там было большое ветряное колесо, говорили, что оно качает воду из скважины. Впервые я видел, что берут воду не из колодцев, а из колонок. Помню, чёрная земля после дождя прилипала к обуви так, что невозможно было её оторвать.
Мама всегда часто болела, заболела и здесь, врач направил ее в Ржакскую больницу. Отец получил повестку из военкомата. Он должен был явиться с ложкой и бельём на призывной пункт. Ложку нашли, а белья не было. Мы очень переживали, мама много плакала, но деваться было некуда, она поехала провожать отца. Сразу после его отъезда легла в больницу и Верочку взяла с собой. Мы с Маней остались одни в комнате, за нами присматривала соседка. Хотелось кушать, мы нашли в буфете кусок присоленного мяса и ели сырым с хлебом, было вкусно.
Маня заболела корью. Пришел врач, нам надели наши зимние пальто, которые мы захватили при бегстве из Мстиславля, и повезли в Ржакскую больницу. Посадили на стулья в коридоре в пальто. И вдруг из двери палаты вышла мама с чашкой в руках. Увидев нас, она перепугалась и не могла сдвинуться с места. Чашка, которая выпала из её рук, разбилась. Наконец, она пришла в себя и, узнав, что Маня заболела, начала хлопотать, чтобы нас приняли.