Напечатайте это во всех газетах!
Оп – ля, а дальше что делать будешь?
“Стану крупным заслуженным поэтом,
которого люди будут слушать.
Проводить спокойные вечера
со своими друзьями,
возможно, в смокинге.
Выходить и покупаю все,
что захочу, в супермаркете!”
Крупнейшие Фолкнеры и Хемингуэи
задумаются, подумав о тебе.
Время пришло! Видишь?
Он стоял, распростерши руки,
как симфонический дирижер.
Глаза его не отрывались от меня,
гипнотически безумно.
“Мило, великолепно,
ты более великий поэт, чем обычно,
ты теперь в самом деле пошел.
Здорово! Не останавливайся,
помни, что нужно писать без остановки,
не думая, просто иди.
Хочу услышать,
чтО на донышке твоего ума”.
И читает мне длинную,
сумасшедшую поэму по телефону,
а я стою, опираясь на прилавок с гамбургерами,
пока он вопит и читает,
а я впитываю каждое слово,
каждый смысл этого гения.
Вяло думаю:
“Господи, как грустно!
У меня друзья – поэты,
которые вопят мне свои стихи в городах,
совсем как я предсказывал”.
Тут он вдруг видит цыплят в корзинах
в темной китайской лавочке,
“Смотри, все они умрут!”
Останавливается посреди улицы.
“Как мог Господь создать такой мир?”
Просыпаюсь наутро с крестиком на шее,
соображаю, через какие передряги
мне придется его пронести,
спрашиваю себя:
“Что бы сказали католики
и христиане обо мне, носящем крест
на гулянку и на пьянку?
Что бы сказал Иисус,
если б я подошел к нему и спросил:
“Можно буду носить Крест Твой
в этом Мире как он есть?”
Что бы ни случилось,
можно буду носить Крест Твой?
Разве не много чистилищ есть на свете?
Вдруг вспомнил звяканье бутылок
молочника в Северной Каролине,
когда лежал, мучимый, в оксфордской комнате.
Хеменгуэй, вдруг увидевший осенние листья
в берлинском борделе.
Слезы Скотта Фитца (Фитцджеральда),
навернувшиеся на глаза в Испании
от мысли о старых башмаках
его отца в проеме дверей фермы.
Чувствуя его и вспоминая его,
как если б он мог возникнуть,
чтобы повоздействовать –
хоть воздействие в одну сторону
или в другую не имеет значения,
это лишь история.
Турист просыпается пьяный
в растрескавшейся комнатенке Стамбула,
плача по мороженому с содовой
Воскресным Днем.
“В самом деле, смешно было,
в пятницу снова поедем.
Слушай! Сейчас пишу по-настоящему
новую великую поэму”.