Сколько я его помню, он всегда ходил в одной и той же старой, заштопанной множеством разноцветных заплат, фуфайке. Передвигался он мелкими, семенящими шажками, а при разговоре никогда не смотрел собеседнику в глаза и чему-то всё время улыбался.
О его улыбке стоит сказать отдельно. Она была на его лице всегда, независимо от погоды, времени года или суток, настроения и, вообще, эта улыбка, как бы жила своей отдельной, самостоятельной жизнью. Такую улыбку я замечал у взрослых, когда они безуспешно пытались объяснить маленькому ребёнку, какую-нибудь прописную истину.
Никто не знал, откуда он появился в нашем селе, есть ли у него родные и сколько ему лет. Говорили, что, вроде бы, он откуда-то с Дальнего востока, с Сахалина или Магадана и, что во время прохождения срочной службы в армии, он был контужен при взрыве котельной и комиссован на гражданку по инвалидности. Почему он приехал в Сибирь и поселился в нашем селе не знал никто, да никто особенно этим и не интересовался.
Он охотно откликался на кличку «Вася-дурачок» и, казалось, совсем не обижался, а просто подходил, когда его звали, смотрел себе под ноги, улыбался своей загадочной улыбкой и терпеливо ждал, когда ему скажут, что надо делать.
Нужно отметить, что работать он умел и любил. Мог запросто починить развалившийся стул, отремонтировать велосипед, а, обладая недюжинной силой и нечеловеческой выносливостью, запросто мог за день переколоть машину берёзовых чурок или выкосить литовкой половину покоса. Жители села, бывало, даже ссорились из-за того, кому сегодня достанется этот добросовестный и недорогой работник.
Должен заметить, что люди его не обижали, сытно кормили за домашним столом вместе с домочадцами и после выполнения работы расплачивались деньгами. За любую работу, независимо от сложности и затраченного труда, он всегда брал только три рубля и только одной купюрой, поэтому жители, всегда припасали для него заветную трёшку.
Жил Вася-дурачок по соседству с моей матерью. Отец к тому времени уже умер, и она одна пыталась вырастить троих сорванцов на свой жалкий оклад учителя младших классов в семьдесят шесть рублей. Вася часто помогал нам, если работа была нам не по силам и даже не всегда брал с матери деньги. Иногда он просто обедал или ужинал с нами и, наотрез отказавшись от положенной трёшки, благодарил за еду и уходил к себе.
Как-то раз нам привезли каменный уголь, которым мы зимой топили печь в доме. Увидев, как мы мучаемся с огромными глыбами угля, пытаясь перекатить их в сарай, Вася сам предложил нам свою помощь, от которой мы, естественно, отказываться не стали. Более того, он посоветовал нам сделать заданные на дом уроки, пока он перетащит самые большие комки, чем мы и занялись.
Не в силах самостоятельно справиться с заданием по математике, я в шутку предложил Васе помочь мне и был просто поражён, когда он играючи справился с неразрешимой для меня задачей. А ведь я неплохо успевал по всем школьным дисциплинам! После этого случая я стал часто навещать Васю, и он с нескрываемым удовольствием решал самые трудные задачи, как будто это были примеры для первоклашек. Даже учительница по математике иногда недоумевала, как это мне удалось найти решение задачи тремя способами, в то время, когда она решила её только двумя? Я невнятно лепетал, что-то о снизошедшем вдруг невесть откуда на меня прозрении. Не знаю, верила ли она мне, но факты вещь упрямая, и ей ничего не оставалось ничего, кроме как признать мои успехи.
Однажды, зайдя в Васину избушку, я застал его сидящим на скамеечке перед табуреткой с лежащей на ней раскрытой общей тетрадью, в которую он что-то записывал. Табурет стоял перед окном, и Вася, то и дело внимательно разглядывая что-то на подоконнике, время от времени делал какие-то пометки в тетради. Вдруг, словно почувствовав моё присутствие, он торопливо задёрнул шторку на окне и, захлопнув тетрадь, повернулся ко мне, заслонив её своей спиной.
- Что у тебя там? Покажи! – я подошёл и протянул руку к тетради.
Он попытался уйти от ответа, но так, как я настаивал, с неохотой сказал:
- Всё равно ты ничего не поймёшь.
– А ты попробуй, может, и пойму, - не унимался я.
Как всегда улыбаясь и внимательно разглядывая некрашенные доски пола, он неохотно сказал.
- Я провожу исследования по выращиванию в местных условиях растения, которое называется…. - и он произнёс какое-то мудрёное слово. – Это, вообще-то цветок. Я наблюдаю за ним вот уже несколько лет, вот посмотри.
Он встал на колени и, засунув голову под кровать, выволок оттуда старый, покрытый пылью и паутиной, чемодан. Открыв чемодан, Вася достал из него стопку точно таких же общих тетрадей, как та, что лежала на табурете и, раскрыв одну, показал мне исписанные страницы вперемешку с непонятными рисунками.
- Скоро работа будет закончена и я думаю, результат превзойдёт все ожидания, - с гордостью заявил Вася, пряча тетради в чемодан, который снова исчез под кроватью.
- А цветок посмотреть можно? – я подошёл к окну и отдёрнул шторку.
Подоконник был пуст.
- Где же цветок? – я в недоумении повернулся к Васе.
- На подоконнике, просто ты его не видишь, - улыбаясь, ответил он.
- А какой он, красивый?
- Он неземной, сказал Вася, - у него нет корней, стебля, листьев в таком виде, как у обычных цветов, поэтому здесь его никто не видит. Но он очень красивый, хочешь посмотреть?
Он оторвал взгляд от пола и в первый(!) раз посмотрел мне прямо в глаза. У него были обычные серые глаза, вот только со зрачками было что-то не то. Они словно когти впились мне в мозг и не позволяли отвести взгляд. Сами же зрачки, бывшие поначалу просто чёрными точками, вдруг начали стремительно увеличиваться, разрастаясь, словно грозовая туча, и заполняя собой всё пространство вокруг. И вот уже не осталось ничего кроме чёрной, вязкой тьмы, которую пронизывали бесчисленные, разноцветные нити, полосы и пятна. Они, извиваясь, как змеи, переливались всеми цветами радуги, плавно и безостановочно перетекая из одного состояния в другое, временами вспыхивали, сворачиваясь в клубки или, стремительно раскручиваясь, вдруг рассыпались каскадом разноцветных брызг. По видимому это были, какие-то неизвестные, непередаваемо-прекрасные энергии или поля, или ещё что-то абсолютно недоступное моему пониманию.
Себя я осознавал, как неотъемлимую часть этого бесконечного организма и осознание этого наполняло мою душу восторгом.
Внезапно всё кончилось. Я опять стоял в полутёмной, не очень чисто прибранной комнате, а передо мной на низенькой скамеечке сидел Вася и, улыбаясь, смотрел в пол.
- Ну как, понравилось? – спросил он, и в его словах мне почудилась гордость.
- Что это было? – пролепетал я, с трудом приходя в себя от пережитого.
- Мой цветок! – теперь гордость в его голосе слышалась отчётливо.
- Ладно. Я пошёл, - я пошатываясь направился к двери.
- Ты зачем приходил-то? - вдогонку мне крикнул Вася, но я, как ошпаренный, выскочив за дверь, уже стремглав нёсся к родительскому дому.
...Вернувшись, через несколько лет из армии, я не застал Васи на прежнем месте. В его домике жила, какая-то незнакомая старушка неопределённого возраста. Соседи на мой вопрос "Куда делся Вася?" только удивлённо пожимали плечами и, кажется, не совсем понимали, о чём я их спрашиваю. Со временем старушка тоже куда-то исчезла, а дом снесли и теперь на месте невзрачной Васиной избушки стоит дорогой коттедж, с растущими перед ним пёстрыми, но какими-то неживыми цветами.