Это, видать -
судьба:
в холод,
в жару
и в дождь
я прошагал Арбат
и поперек, и вдоль.
Рыбой глубинных вод
я не таращил глаз.
Я прошагал его
буднично,
по делам.
Я день за днем на нем
землю под трубы рыл,
в офисы письма нес
и выметал дворы,
я зазывал зевак,
и провода чинил...
Скажешь ли
в двух словах,
чем я повязан
с ним?
Чужд мне
беспечный люд,
что запрудил Арбат.
Я среди них -
верблюд
о четырех горбах.
Кто-то бы, может, сник,
только что мне сникать?
Мне
наплевать на них.
Им без меня -
никак.
Ежели я живой
движусь несокрушим,
будут
по мостовой
шаркать калоши шин.
И фонари в сто солнц
будут светить, пока
красное
колесо
катится
за закат.
Если же я помру
в тысяче лиц един,
мой тыщеглавый труп
панику
породит.
Будет всему
труба:
банкам,
кафе,
ларькам.
Сдохнет тогда Арбат.
Враз
и наверняка.
Мертвые, как гробы,
сваи мостов стоят.
Что, чорт возми,
забыл
в этом бетоне
я?
Стоит ли
фонари
жечь на закате дня,
если их свет горит
вовсе
не для меня?
Я бы давно свалил,
плюнул,
и кончен бал,
если б не тыщи лиц,
верующих
в Арбат.
Сколько
таких как я
ждут, что по фонарям
к ним потечет не яд,
а эликсир,
бальзам!
Это - судьба,
видать,
спину на город
гнуть.
Ветер уносит вдаль
мелких плевков слюну.
Я продолжаю путь
в этот
иллюзион.
Но хоть когда-нибудь
будет он
разнесен.
Мы победим Арбат.
Надо лишь
дорасти.
Будут
завод и банк
нами сданы в утиль.
Будет
в конце концов
наша заря сиять.
Красное
колесо
светит
таким, как я!