В последний раз поговорим,
расстанемся уже в прихожей.
И не забыт ещё, но прожит
один из дней стеклянных зим.
Пиши, куда б не занесло,
о чём угодно, тем же слогом.
Есть недосказанность о многом,
неуловимое тепло.
Бессмысленно себе же врать,
небрежно обещать вернуться.
Замри. Иные остаются,
чтоб жить и камни собирать.
Здесь будет ранняя весна
и шаткое мироустройство,
души болезненной расстройство,
чумное празднество вина.
Я напишу тебе о том,
что временно и постоянно.
Любовь – невидимая рана –
не заживает, и потом
я помню всё. Слова ясны,
и время мучает, ревнуя,
медлительностью поцелуя
и чистым воздухом весны.
***
В той части света, где пространство скупо
устраивает быта монолит,
тебя вода – не пьёт – целует в губы
и говорит, что страждущий забыт.
В ночной тревоге, в слабости, в сгущёнке
и в сухости необратимых дат
ты мальчиком болезненным и звонким
останешься – ни в чём не виноват.
Когда бы время нас чуть-чуть щадило,
не отнимало, но давало вновь,
земля в тебе бы сладкая бродила,
и сна лишала бы к земле любовь.
Но льётся жар бессмысленный по венам,
и кровь горька, печальна и густа,
и время вырезает постепенно
из памяти нежнейшие места.
***
Так легче знать, что где-то –
не на земле, не тут –
любимейшим поэтом
тебя во сне зовут.
В строке прохладный прочерк,
неуловимый след.
Не спрашивай о прочих,
их не было и нет.
***
Послушай, всё будет, ведь я обещаю, всё будет.
В звенящей тоске, в тишине удивительных буден
проснёшься ты как-то и встретишь течение света,
прохладную Лету, – и больше не надо об этом.
Неслышно вода наполняет пространство пустое.
О, миру известно немало прекрасных историй.
Но все они стали невидимым жертвенным дымом.
Орфей мой, не стоит печалиться, всё поправимо.
Ещё за тобою она – не смотри – за тобою,
и платье на ней от небес и воды – голубое.
Ещё она плачет нежнее, чем музыки лад –
ламенто, ламенто – и больше не хочет назад.