16-битовый чип Intel 8088 – Счет до 8 – Вызов Темноте – Ценители – Радио с яйцами – Улыбка, которую я запомнил – С каждым – одинок – Почти выдуманное – [С. - А. Болье. Мой почти выдуманный стих] – Пьете? – И луна, и звезды, и мир – Ну и денек – Когда число твоих стихов – Как тот воробей – Назад, к пулемету – Будьте добрее – Карсон Маккаллерс – Причина и следствие – 40 000 – Загулять по-черному – Синяя птица – Близко к величию – Признание – Утоление печали – Коровы в студии живописи – Занавес – Порезался, бреясь – Упадок – Конец – Кончился? – Похвальное слово – Джейн – Джейн - со всей любовью... – Смерть ищет еще смерти – Свобода – Привет, как дела? – Вот я... – Такой же чокнутый – Гриппую и нечем больше заняться – Все мы игроки – Вижу из окна девушку в мини – Мне нравятся ваши книги – Я встретил гения – Это было совсем недавно – Любовь, Слава и Смерть – Ура говорят розы – Меланхолия – Это - наше – Хемингуэй никогда не делал такого – Реальность – Спать – Такая судьба – Письмо – Мой компьютер – Час тридцать шесть пополуночи – Поэзия – Париж – Дождь – О да – Другие – Хуже всего и лучше всего – Замечательный поэт – Поэтические чтения – Великий разгильдяй – Ночь когда я едва не умер – В ловушке – Три апельсина – No. 6 – Что мы можем сделать? – И что теперь? – Два сапога – Эта – Короткая послеполуденная беседа с Джоном Фанте – Кроткие наследуют землю
=======================================================
16-БИТОВЫЙ ЧИП INTEL 8088
программы Radio Shack
не запускаются через
дисковод Apple Macintosh.
а дисковод Commodore 64
не читает файлы
созданные на персональном
компьютере IBM.
компьютеры Kaypro и Osborne
используют оперативную
программу CP/M
но каждый из них не способен
прочесть
что пишет другой
потому что они форматируют
(пишут) диски
различными способами.
Tandy 2000 использует MS-DOS
но он не в состоянии задействовать
большинство программ
выпущенных для
персонального компьютера IBM
если не переделать в них
кое-какие биты
и байты
и все же ветер по-прежнему летит
над Саванной
а Весной
гриф-индейка с важным видом ходит
и кружится перед своими
курочками.
СЧЕТ ДО 8
лежу в постели
и слежу
за 3 птицами
на телефонном
проводе.
одна
улетает.
потом
другая.
остается одна,
потом и она
улетает.
моя пишущая
машинка
неподвижна
как могильный
камень.
а все мои
способности
свелись
к разглядыванию
птиц.
просто подумал
что могу
сказать
тебе об этом,
говнюк.
ВЫЗОВ ТЕМНОТЕ
пуля вошла в глаз
пуля вошла в висок
пуля вошла в зад
подстрелен как танцующий цветок
удивительно как легко побеждает смерть
удивительно как доверчиво выбирают дурацкие формы жизни
удивительно что смеха осталось так мало
удивительно что испорченность так постоянна
я должен ответить войной на их войну
я должен удержать последний клочок своей земли
я должен защитить то крошечное пространство которое я создал для себя и которое позволяет мне жить
жить своей жизнью а не их смертью
умирать своей смертью а не их смертью..
ЦЕНИТЕЛИ
телефон зазвонил в 1:30 ночи,
это был кто-то из Денвера:
«Чинаски, в Денвере есть люди,
которые ценят вашу поэзию...»
«да?»
«да, я издаю журнал и хотел бы получить
от вас несколько стихов...»
«ИДИ В ЖОПУ, ЧИНАСКИ!» услышал я голос
на заднем плане...
«с вами там, кажется, приятель...»
сказал я.
«да» ответил он «так вот, я хотел бы
получить шесть стихов...»
«ЧИНАСКИ – ОТСТОЙ! ЧИНАСКИ – *** СОБАЧИЙ!»
услышал я другой
голос.
«парни, вы что, выпили?»
спросил я.
«ну и что» ответил он «вы же пьете».
«верно...»
«ЧИНАСКИ – КОЗЕЛ!»
затем
издатель журнала продиктовал мне
адрес, и я записал его на обратной
стороне конверта.
«пришлите нам несколько стихов и побыстрее...»
«подумаю, что я могу для вас сделать...»
«ВСЕ, ЧТО ПИШЕТ ЧИНАСКИ, – ДЕРЬМО!»
«до свидания» сказал я.
«до свидания» сказал
издатель.
я положил трубку.
есть, конечно, такие одинокие люди
которые не знают, чем занять себя
по ночам.
РАДИО С ЯЙЦАМИ
мы жили тогда на 2-м этаже на Коронадо-стрит,
и у меня завелась привычка, напившись,
бросать радио в окно, не выключая его,
когда оно играло,
и вот – радио разбивало оконное стекло,
а потом валялось там, на крыше,
все еще играя,
и я говорил своей бабе:
«Ни хрена себе! просто фантастическое радио!»
на следующее утро я снимал
раму с петель
и нес ее вниз по улице
к стекольщику,
который вставлял другое стекло.
я так и продолжал швырять это радио в окно
каждый раз, когда напивался,
и оно лежало на крыше,
играя –
волшебное радио
радио с яйцами,
и каждое утро я относил раму
обратно к стекольщику.
не помню в точности, чем это все закончилось,
но помню, что мы
в конце концов оттуда съехали.
внизу жила женщина,
которая выходила работать в сад в одном купальнике,
она ковырялась в земле своим совком
и высоко задирала зад,
и я обычно сидел на подоконнике
и смотрел, как солнце сияет на всем этом заду,
а музыка играла.
УЛЫБКА, КОТОРУЮ Я ЗАПОМНИЛ
у нас были золотые рыбки и они кружили и кружили
в стеклянном шаре на столе возле тяжелых портьер
прикрывавших венецианское окно, и
моя мать, которая всегда улыбалась и хотела, чтобы мы все
были счастливы, говорила мне: «веселее, Генри!»
и она была права: лучше быть счастливым, если ты
способен на это
но мой отец по-прежнему бил ее и меня несколько раз в неделю
пылая злобой в своем шестифутовом теле потому что он
не мог понять что же это такое грызет его изнутри
моя мать, бедная рыбка,
она хотела быть счастливой, ее избивали два или
три раза в неделю, и она просила меня быть веселым:
«Генри, улыбнись! почему ты никогда
не улыбаешься?»
и она улыбалась, чтобы показать мне, как это делается,
улыбалась самой грустной улыбкой
какую я только видел
однажды золотые рыбки умерли, все пять,
они плавали в воде, на боку, и глаза у них
были все еще открыты,
и когда мой отец пришел домой он бросил их кошке
на полу в кухне и мы оба смотрели как моя мать
улыбалась
С КАЖДЫМ – ОДИНОК
плоть покрывает кости
и в нее вкладывают
ум а бывает и
душу,
и женщины разбивают
вазы о стены
и мужчины пьют слишком
много
и никто не находит того
кого ищет
но все продолжают
искать
заползая в постели
и выползая
из них
плоть покрывает
кости и плоть
ищет чего-то
что больше
плоти.
шансов никаких
абсолютно:
мы все в ловушке
одной судьбы.
никто не находит
того кого ищет.
городские свалки
наполняются
свалки старых авто
наполняются
дома сумасшедших
наполняются
больницы
наполняются
кладбища
наполняются
ничто другое
не наполняется
ПОЧТИ ВЫДУМАННОЕ
я вижу, как ты пьешь из родника, зачерпывая
воду крошечными синими ладошками, нет, твои
ладони не крошечные, они маленькие, и родник –
во Франции, откуда ты написала мне свое
последнее письмо, и я ответил на него, и
ничего больше от тебя не получал. ты сочиняла
безумные стихи об АНГЕЛАХ И БОГЕ, всегда
большими буквами, и водила знакомство
со знаменитыми художниками, и большинство
из них были твоими любовниками, и я писал
тебе: хорошо, вперед, окунись в их жизнь,
я не ревную, мы ведь никогда не встречались.
однажды, в Новом Орлеане, между нами
было всего пол-квартала, но мы так и не
встретились, не коснулись друг друга. ты
жила со знаменитостями и писала о знаменитостях,
и, разумеется, открыла для себя, что
знаменитостей интересует их слава, а не
красивая юная девушка в их постели,
которая дает им, а потом просыпается утром
и пишет большими буквами стихотворения
об АНГЕЛАХ И БОГЕ. мы знаем, Бог умер,
нам об этом говорили, но, слушая тебя,
я не был уверен, что это так. возможно,
все дело в прописных буквах. ты была одной
из лучших поэтесс, и я говорил издателям,
редакторам: «ее, напечатайте ее, она чокнутая,
но в ней есть магия. ее огонь настоящий».
я любил тебя, как мужчина любит женщину,
которой он никогда не касается, женщину,
которой он только пишет письма, и чьи маленькие
снимки он любовно хранит. я любил бы тебя
сильнее, если бы сидел в тесной комнатушке,
сворачивая сигаретку, и слушал, как ты писаешь
в ванной, но вот – не случилось. твои письма
делались все печальнее. твои возлюбленные
предавали тебя. малыш, писал я в ответ, предают
все любимые. это не помогало. ты рассказала,
что у тебя есть скамья слез рядом с мостом,
а мост – над рекой, и ты каждую ночь сидишь
на этой скамье слез и оплакиваешь своих
любимых, которые обижали и бросали тебя.
я ответил, но больше от тебя ничего не получил.
один приятель сообщил мне о твоем самоубийстве
через 3 или 4 месяца, после того как это
произошло. если бы мы встретились, то,
скорее всего, я бы тебя обижал, или ты меня.
поэтому так, как было, – лучше и не могло
быть.
С. - А. БОЛЬЕ. МОЙ ПОЧТИ ВЫДУМАННЫЙ СТИХ
Чарльзу Буковски
Буковски, я любила бы тебя сильнее, если бы
могла, скрестив ноги, сидеть на твоем
грязном ковре, сворачивая сигареты
и глядя, как падают обрезки твоих ногтей,
эти грязные луны в первой четверти,
когда ты обрезаешь их, сгорбившись на
краю кровати и рыгая.
Я бы стояла рядом с тобой, облокотившись
на ограду беговой дорожки, понося
молчаливых жокеев, зная, что мы проиграли
последний бакс, поставив на Джека Чанса,
и на пиво у нас ничего не осталось.
Буковски, я бы поддерживала тебя,
шагая вместе с тобой по грязным улицам
ночью, когда в барах уже не подают спиртное.
Мимо уличных девок и пожарных депо,
чьи сирены никогда не прекращают выть.
Я бы уложила тебя в кровать, чтобы твои демоны
могли рыдать
о тебе, о той пропащей девчонке,
о ее написанных большими буквами стихах
об АНГЕЛАХ И БОГЕ. Чтобы они утонули
в испачканном матраце.
И я тоже опустилась бы
на грязный, весь в пятнах, ковер, и бормотала бы
печально о том, что великая американская
поэзия умерла. Мы бы вместе смеялись,
курили одну сигарету и смотрели, как сине-серый
дым выскальзывет в окно.
ПЬЕТЕ?
снова на мели, достав старую желтую
записную книжку,
пишу в постели,
как и в прошлом
году.
в понедельник
пойду к врачу.
«да, доктор, слабость в ногах, головокружения,
болит голова и спина болит».
«пьете?» спросит он.
«делаете упражнения, принимаете
витамины?»
думаю, я просто болен
жизнью, этими постоянными
переменными факторами.
вот даже на скачках
смотрю, как лошади бегут,
и мне
все по фиг.
купил билеты на последние заезды и
почти сразу ушел.
«решили отдохнуть?» спрашивает служащий
мотеля.
«да, надоело»,
говорю.
«если думаете, что там
скучно» говорит он «лучше оставайтесь
здесь».
и вот я здесь
снова
на груде подушек
всего лишь старая развалина
старый писатель
с желтой записной
книжкой.
что-то
крадется
по полу
ко
мне.
о, это всего лишь
моя кошка.
на этот
раз.
И ЛУНА, И ЗВЕЗДЫ, И МИР
Долгая прогулка ночью –
вот что полезно для души:
заглядывать в окна
наблюдать, как уставшие
домохозяйки
пытаются отбиться
от своих разгоряченных пивом мужей.
НУ И ДЕНЕК
жуткая хандра и ты идешь
поесть в рестаран.
садишься за столик.
официантка улыбается.
невысокая, пухлая. зад великоват.
излучает дроботу и благолежательность.
пожить с ней 3 месяца, и достанет так что взвоешь.
окей, она получит свои 15 процентов.
заказываешь бутерброд с индейкой и
пиво.
у человека за столиком напротив
водянистые голубые глаза и
голова как у слона.
за столиком подальше сидят трое
с крохотными головами
и длинными шеями
как у сраусов.
громко говорят о работе с земельными участками.
и зачем, думаешь, я сюда притащился
если меня так прихватило?
потом потом официантка возвращается с бутербродом
и спрашивает не нужно ли чего
еще?
и ты говоришь ей: нет нет, этого
хватит.
потом кто-то за спиной смеется.
это жизнерадостный смех смешанный с песком
и осколками стекла.
ты принимаешься за свой бутерборд.
это что-то.
это грустное, трудное,
сосредоточенное действие
вроде того как сочинять популярную песенку
которая заставит 14-летних плакать.
заказываешь еще пива.
иисусе,посмотрите на этого парня
его руки свешиваются почти до колен и он
насвистывает.
так, пора убираться.
просмаливаешь счет.
отсчитываешь чаевые.
идешь к кассе.
платишь.
берешь зубочистку.
выходишь за дверь.
твоя тачка еще тут.
и троица с головами
и шеями
как у страусов садится в
одну машину.
у каждого зубочистка и теперь
они говорят о бабах.
трогают с места первыми
и трогают резко.
отли вные парни.
невыносимо жаркий день.
смог-предупреждение первой степени.
все птицы и растения умерли
или умирают.
заводишь машину.
КОГДА ЧИСЛО ТВОИХ СТИХОВ
когда число твоих стихов переваливает за тысячу,
понимаешь, что создал очень
мало.
КАК ТОТ ВОРОБЕЙ
Чтобы дать жизнь, вы должны взять жизнь,
и поскольку наша печаль пропадает втуне
на берегах этого моря из крови миллиардов,
я иду по тошнотворному мелководью, обрамленному
бледнотелыми гниющими существами,
давно уже мертвый, и возмущаюсь всем окружающим.
Детка, дорогая, я лишь сделал то же самое,
что сделал тот воробушек; я стар, когда все стараются
быть молодыми; я плачу, когда все смеются.
Я ненавидел тебя, хотя нужно было меньше мужества,
чтобы тебя любить.
НАЗАД, К ПУЛЕМЕТУ
просыпаюсь где-то в полдень и выхожу за почтой
в старом дырявом купальном халате.
с патлами свесившимися на глаза
босой
иду осторожно по маленьким острым камешкам
дорожки
как всегда боязливый под моей четырехдневной щетиной
напряженный в ожидании боли.
молодая соседка вытряхивает коврик
из окна и видит меня:
«привет, Хэнк!»
дьявол! будто тебе прострелили жопу
из .22-го
«привет» говорю
вынимая счет по карточке Visa, купоны Pennysaver,
уведомление Департамента водоснабжения и электричества о задолженности,
письмо от ипотечного брокера
плюс требование Департамента по Борьбе с Сорняками
в течение 30 дней очистить свое имя ние.
семеню обратно по маленьким острым камешкам
думая: лучше, наверное, вечером сесть за машинку,
они, похоже, сговорились
меня достать.
есть только один способ управиться с этими говнюками.
вечерние заезды подождут.
__________________________________________
"имя ние" - игра слов (имя - имение). в оригинале подразумевается, что в письме Департамента по Борьбе с Сорняками (вымышленого, очевидно) сделана опечатка: вместо acre (земельные владения) написано act - в результате получается идиома с другим смыслом (привести себя в порядок, исправиться).
БУДЬТЕ ДОБРЕЕ
нас все время просят
уважать точку зрения
других,
какой бы
устаревшей,
глупой или
оскорбительной
она ни была.
просят
относиться
к их полному краху,
к их растраченной жизни
доброжелательно,
особенно если они
старики.
но возраст это сумма всего,
что мы делали.
они состарились
плохо,
потому что жили
не в фокусе,
отказывались
видеть.
это не их вина?
чья тогда?
моя?
меня просят скрывать
свою точку зрения
от них
из страха
перед
их страхом.
старость не преступление
она
стыд
за осторожно
растраченную
жизнь
среди миллионов
осторожно
растраченных
жизней.
КАРСОН МАККАЛЛЕРС
она умерла от алкоголизма
покрытая пледом
в кресле на палубе океанского
парохода
ее книги об
ужасающем одиночестве
ее книги о
жестокости
любви без любви
это все что осталось
от нее
после того как отдыхающий
нашел ее тело
сообщил капитану
и ее быстренько спрятали
где-то на корабле
в то время
как все шло своим чередом
именно так
как она описала
ПРИЧИНА И СЛЕДСТВИЕ
лучшие часто накладывают на себя руки,
просто чтобы покинуть этот мир,
а оставшиеся
никак не могут взять в толк,
почему кто-то
хочет покинуть
их
40 000
на бегах в этот день,
День Отца,
к входному билету
прилагался еще и кошелек,
а в нем маленький
сюрприз.
большинству
было по виду от 30 до 55,
полнеющие,
в прогулочных шортах,
уже заплесневевшие,
выдохшиеся...
черт побери, о них
и говорить
не стоит!
зачем я о них
пишу?
они даже не заслуживают
смертного одра,
эти ходячие туши,
вот только их
так много
повсюду,
в туалетах,
забегаловках,
в каком-то,
простейшем, смысле
они сумели выжить,
но когда видишь
такую массу народа,
вроде этой,
здесь
или еще где,
дышащих, пердящих,
высказывающих
свои мнения,
в ожидании грома,
который никогда не грянет,
в ожидании
белой лошади
Славы,
в ожидании красотки,
которая не явится,
в ожидании
ПОБЕДЫ,
в ожидании, что
на них обрушится
великая
мечта,
но они ничего
не предпринимают,
шаркают в своих
сандалиях,
вгрызаются в хотдоги,
словно собаки,
торопливо глотают
мясо,
жалуются на
проигрыш,
ругают жокеев,
пьют зеленое пиво,
стоянка переполнена
их тачками,
за которые они
еще не выплатили кредиты,
жокеи готовятся
к новому
заезду,
народ как
загипнотизированный
устремляется
к окошечкам,
отцы и не-отцы,
понедельник
ждет их,
это их последнее большое
развлечение.
а лошади все
такие красивые.
просто поразительно,
насколько хороши они
в этот час
и в этом месте,
они так и светятся
жизнью;
чудеса случаются,
даже
в аду.
я решаю остаться
еще на один
заезд.
ЗАГУЛЯТЬ ПО-ЧЕРНОМУ
пьяный, на темных улицах какого-то города,
ночь, заблудился, где твоя
комната?
заходишь в бар, чтобы освежить мозги,
заказываешь скоч и воду.
чертова стойка чем-то залита,
часть рукава намокает.
обдираловка – скоч совсем слабый.
заказываешь бутылку пива.
к тебе подходит Мадам Смерть
в платье.
она усаживается, покупаешь ей
пиво, от нее смердит,
как от болота, прижимается
к тебе ляжкой.
бармен осторожно улыбается.
ты его беспокоишь, он не знает,
кто ты, может, ты коп, убийца,
сумасшедший или
Идиот.
просишь водки.
заливаешь водку в горлышко
пивной бутылки.
час ночи. в городе мертвых телок.
спрашиваешь, сколько берет,
если за щеку,
выпиваешь все до дна, на вкус –
машинное масло.
покидаешь Мадам Смерть,
покидаешь улыбающегося
бармена.
вспомнил наконец, где
твоя комната.
комната с полной бутылкой
вина на столе.
комната, где пляшут
тараканы.
Совершенство в Звездном Говне,
где любовь умерла
смеясь.
СИНЯЯ ПТИЦА
в моем сердце – синяя птица,
она хочет, чтобы о ней узнали,
но я суров с ней,
говорю: оставайся там, я никому
не позволю увидеть
тебя.
в моем сердце – синяя птица,
она хочет, чтобы о ней узнали,
но я обливаю ее виски и морю
сигаретным дымом,
и ни шлюхи, ни бармены,
ни продавцы в бакалейных лавках
никогда не узнают,
что она –
там.
в моем сердце – синяя птица,
она хочет, чтобы о ней узнали,
но я суров с ней,
говорю:
не высовывайся, ты что, хочешь
меня с толку сбить?
хочешь все испортить?
хочешь снизить продажи моих книг
в Европе?
в моем сердце – синяя птица,
она хочет, чтобы о ней узнали,
но я хитер,
я выпускаю ее лишь иногда по ночам,
когда все спят.
говорю: я знаю, что ты там,
поэтому не
грусти.
потом я ее возвращаю обратно,
но она поет еще
какое-то время, я не могу
позволить ей совсем
умереть
и вот так мы спим вместе
с нашим тайным
договором
и это так славно, что
хочется плакать,
но я не плачу,
а вы?
ПРИЗНАНИЕ
жду смерти
словно кошка
которая готовится
вспрыгнуть на постель
так жаль
мою жену
она увидит это
застывшее
белое
тело
тряхнет его раз, потом
может быть
еще
«Хэнк!»
Хэнк не
ответит.
я беспокоюсь не о смерти,
а о жене
которая останется
с этой грудой
небытия.
я хочу
чтобы она знала
все-таки
что все эти ночи
что я спал
рядом с ней
даже наши пустые
споры
все это было
чудесно
и те слова
что я всегда боялся
сказать
теперь могут быть
сказаны:
я люблю
тебя.
УТОЛЕНИЕ ПЕЧАЛИ
я слышу даже как горы
смеются
на своих голубых вершинах и ниже
а внизу в воде
плачут рыбы
и слезы их
вода.
я слушаю воду
ночами я напиваюсь
и печаль делается такой огромной
я ее слышу в моих часах
она становится кнопками на столике
она становится бумагой на полу
она становится рожком для обуви
квитанцией из прачечной
она становится
сигаретным дымом
взбирающимся на часовню темного винограда...
это совсем не важно
совсем маленькая любовь не так уж плохо
или совсем маленькая жизнь
важно другое
то что ждет на стенах
я родился для этого
я родился чтобы торговать розами на улицах мертвецов.
КОРОВЫ В СТУДИИ ЖИВОПИСИ
приятная погода –
это как
приятные женщины:
не часто случаются,
а если и попадется такая,
то вряд ли останется
приятной надолго.
мужчина постояннее:
если он мерзавец,
то, скорее всего,
таким будет и дальше,
а если он парень что надо,
то на него всегда
можно положиться,
женщину
изменяют
дети
возраст
диета
разговор
секс
луна
солнце или
отсутствие солнца
прогулки праздники посиделки
или их отсутствие.
женщина может расти лишь
в атмосфере любви
а вот мужчина может стать
сильнее
если его ненавидят.
сегодня вечером я пью в «Шпанглер-баре»
и вспоминаю коров
что я рисовал на занятиях в студии
они казались приятными
лучше чем любая из тех
что здесь.
я надираюсь в «Шпанглер-баре»
гадая кого мне любить, а кого
ненавидеть, но суть в том
что я люблю и ненавижу только
себя –
остальные где-то там, далеко,
точно апельсины, упавшие со стола и
раскатившиеся по углам; вот что необходимо
решить:
убить себя или
любить себя?
что будет предательством?
как узнать?
книги... что битое стекло:
ими и задницу не подтереть,
смеркается, да?
(мы пьем тут и говорим
и вроде как
все понимаем.)
сними телку с большими сиськами
сними телку с огромным задом.
предъяви пушку.
бармен посылает мне пиво
оно летит по стойке
будто олимпийский спринтер
и клещи моей руки
останавливают его, поднимают,
золотая моча унылого искушения,
я пью и
торчу тут
погода не подходящая для коров
но моя кисть готова
налепить на холст
зеленую траву желтый глаз
меня охватывает печаль
и я залпом допиваю пиво
беру порцию
крепкого
чтобы обрести мужество и любовь
которые помогают
брести
по жизни.
ЗАНАВЕС
занавес в конце мюзикла, одного из самых
успешных, некоторые, по их словам,
смотрели его более сотни раз.
я видел его в tv-новостях, этот финальный
занавес: цветы, крики, слезы,
шумные аплодисменты.
я не ходил на этот мюзикл,
но знаю, что если бы пошел, то не смог бы
его вынести до конца, мне стало бы плохо.
поверьте, мир с его людьми и его
театральными развлечениями мало что
дал мне, только мне.
и все же, пусть они увеселяют друг друга,
пока они это делают, они будут держаться
подальше от моей двери,
и за это мюзиклу – мое собственное шумное
одобрение.
ПОРЕЗАЛСЯ, БРЕЯСЬ
все это не совсем правильно, сказал он, –
как люди выглядят, как музыка звучит,
как слова пишутся.
все это не совсем правильно, сказал он, –
то, чему нас учат, любовные увлечения,
которые нам выпадают, смерти, которыми
мы умираем, жизни, которые мы
проживаем,
никогда они не бывают совсем правильными,
и даже «почти правильными»,
эти жизни, которые мы проживаем
друг за другом,
жизни, которые громоздятся в историю,
эта растрата человеческих особей,
это угасание света, эта остановка движения,
это не совсем правильно,
это вообще не правильно,
сказал он.
а разве я этого не знал? сказал
я.
я отошел от зеркала.
было утро, был день, была
ночь
ничего не менялось
все стояло на месте.
что-то мелькало, что-то ломалось, что-то сохранялось.
я сошел по лестнице и вошел
в жизнь.
УПАДОК
голый, растянулся у стены дома,
8 утра, размазываю сезамовое масло
по своему телу, Иисусе, как я дошел до
жизни такой?
когда-то я сражался в темных аллеях, просто
ради смеха.
теперь я не смеюсь.
я разбрызгиваю по коже масло и спрашиваю
себя: сколько тебе нужно лет?
сколько дней?
моя кровь испорчена и темный
ангел сидит в моем мозгу.
вещи созидаются из чего-то и
обращаются в ничто.
я вижу мысленно упадок городов,
наций.
маленький самолет летит над головой.
я смотрю вверх, как будто это имеет смысл –
смотреть вверх.
истинно, небеса прогнили:
и не присвоит их себе никто из
нас.
КОНЕЦ
мы словно розы которые так и не потрудились
расцвести хотя мы должны были расцвести и
похоже что
солнцу осточертело
ждать
КОНЧИЛСЯ?
критики говорят, что я
пью шампанское и
езжу на БМВ,
что я женился на
леди из
пригорода Мейн Лайн
в Филадельфии,
и эта леди, конечно, хочет, чтобы я
перестал писать эту грубую
и грязную чепуху.
и они, возможно,
правы,
возможно, я все больше
делаюсь похожим на них,
а значит все больше
приближаюсь к
смерти.
что ж, посмотрим.
но не хороните меня загодя.
не тревожьтесь о том, что я пью с
Шоном Пенном.
оценивайте мои стихи
такими, какими они сходят
с клавиатуры.
прислушивайтесь только к ним.
после этой долгой борьбы
я вовсе не желаю
бросить все раньше срока.
или позднее.
или с мыслью,
что я написал немало
хороших стихов.
ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО ОДНОЙ ЧЕРТОВСКИ ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЙ ДЕВЧОНКЕ
некоторым псам, что по ночам спят,
снятся, должно быть, кости,
и я вспоминаю твои кости
одетые плотью,
и чаще всего –
в том темно-зеленом платье
и в тех блестящих черных
туфлях на шпильках,
ты всегда поносила жизнь, когда напивалась,
ты не стеснялась в словах, ты
хотела избавиться от
того, что мучило тебя:
от дерьмовых воспоминаний о
дерьмовом
прошлом, и
ты наконец
освободилась,
когда
умерла,
оставив меня с этим
дерьмовым настоящим;
ты была мертва
28 лет,
но я помню тебя
лучше, чем кого-либо;
ты единственная
понимала
напрасность
хлопот по обустройству
жизни;
остальным
не нравились лишь
мелкие частности,
они предавались
пустому сетованию на
пустяки;
Джейн, ты
слишком много знала,
и это убило тебя.
я пью
за твои кости.
они все еще
снятся
этому псу.
ДЖЕЙН
225 дней в земле,
и ты теперь знаешь больше, чем я.
в тебе уже давно не осталось крови,
ты – сухой прут в корзине.
так вот как это бывает?
здесь, в этой комнате,
часы любви
еще отбрасывают тени.
когда ты ушла,
ты унесла с собой почти
все.
ночами я стою на коленях
перед тиграм,
которые не дают мне жить.
ты никогда уже
не случишься вновь.
тигры нашли меня,
но мне все равно.
ДЖЕЙН – СО ВСЕЙ ЛЮБОВЬЮ, КОТОРАЯ У МЕНЯ БЫЛА, И КОТОРОЙ НЕ ХВАТИЛО:
я держу в руках твою юбку
с мерцающим черным
бисером,
эту вещицу, что касалась когда-то
твоей плоти,
и называю Бога лжецом,
я говорю: то, что касалось тебя
вот так
или знало
мое имя,
не могло умереть
так, как это обычно представляют,
я держу в руках
твое прелестное
платье,
но твоя прелесть ушла,
и я обращаюсь ко всем богам,
иудейским богам, христианским богам,
всем этим призракам,
идолам, пилюлям, хлебу,
глубинам, риску,
знающему смирению,
крысам в соку тех двоих, что безнадежно
сошли с ума,
крохотному знанию, крохотному шансу,
я хватаюсь за это,
хватаюсь за все это
и знаю:
ее одежда в моей руке,
но
они не
вернут ее мне.
СМЕРТЬ ИЩЕТ ЕЩЕ СМЕРТИ
смерть ищет еще смерти, и сети ее полны:
я помню отцовский гараж и как я в детстве
сметал мушиные трупики с окон,
которые мухи принимали за выход, –
их липкие, мерзкие, дрожащие тельца,
жужжащие, как дурные псы рычат перед зеркалом,
и все для того только, чтобы кружиться и стремительно
перелетать с место на место –
за миг, больший, чем ад или рай на краю карниза,
и паук в его влажной норе,
чуткий и беззащитный,
клубочек тела, вздувшийся,
висящий,
еще не знающий наверняка,
а потом знающий –
что-то направляет его вниз по нити,
влажной паутине,
к слабой преграде из жужжания
и вздрагивания;
...........
...
и почти как любовь:
приближение,
первое утишающее прикосновение:
наполняя свое брюхо
над этой мушкой, что еще живет;
зависнув над ней,
вытягивая из нее кровь,
пока мир проходит мимо за окном,
и в висках у меня стучит,
и я швыряю в них веник:
паук, пораженный своей паучьей болью,
все еще думающий о своей жертве
и водящий своей удивленной сломанной ногой;
муха неподвижна,
грязный жир прилип к соломе;
я стряхиваю убийцу,
и он ковыляет, хромой и рассерженный,
в темный угол,
но я прерываю его движение,
это отступление раненого героя,
и веник ломает ему ноги,
поднятые
над головой
в поисках врага,
и что-то отважное,
умирающее без видимой боли,
просто ползущее назад,
медленно,
ничего не оставляя за собой,
пока наконец красный пищеварительный мешок
не лопается, разбрызгивая
свои внутренности,
и я выбегаю по-детски испуганный,
преследуемый Божьим гневом,
на привычный солнечный свет,
где мир проходит мимо меня
с кривой ухмылкой,
и думаю,
видел ли еще кто-нибудь
мое преступление
СВОБОДА
он пил вино всю ночь
28-го и думал о ней:
как она ходила и как разговаривала и как любила
как она говорила ему вроде бы правду
а потом оказывалось что нет, а ведь он знал цвет
всех ее платьев
и туфель – знал изгиб каждой
так же хорошо как линии ее ног.
и ее снова не было, и когда он пришел домой, и
она вернулась, и от нее снова пахло так по-особенному,
и она это сделала
она вернулась в три ночи
омерзительная как свинья жрущая дерьмо
и
он схватил мясницкий нож
и она завизжала
прижавшись к стене меблирашки
все еще чем-то привлекательная
несмотря на эту любовную вонь
и он допил стакан вина.
это желтое платье
его любимое
и она снова завизжала.
и он взял нож
и расстегнул ремень
и скинул одежду перед ней
и отрезал себе яйца.
и понес их в ладонях
словно абрикосы
и спустил их в
унитаз
комната покрывалась красным
и она кричала
БОЖЕ О БОЖЕ!
ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ?
а он сидел засунув три полотенца
между ног
не беспокоясь теперь о том уйдет она или
останется
оденет желтое или зеленое и
оденется ли вообще.
прижимая одной рукой полотенца
он поднял другую руку и налил себе
еще вина
ПРИВЕТ, КАК ДЕЛА?
этот страх быть таким же, как они:
мертвым.
по крайней мере, они не выставляют себя напоказ, они
осмотрительно остаются дома, эти бледные оплывшие
сумасшедшие, сидящие в одиночестве у своих tv,
заполняющие свою жизнь оцифрованным, искаженным
смехом.
их безупречное соседство
соседство запаркованных авто
маленьких зеленых лужаек
маленьких домов
маленьких дверей что открываются и закрываются
когда по праздникам их навещают родственники
двери закрываются
за умирающими которые умирают так медленно
за мертвецами которые еще живут
в тихом соседстве с вами
с продуваемыми ветром улицами
агонией
смятением
ужасом
страхом
неведением.
пес стоит за оградой.
человек молчит у окна.
ВОТ Я...
снова пьяный в 3 ночи приканчивая 2-ю бутылку
вина, я напечатал от дюжины до 15 страниц
поэзии
старик
сходящий с ума по юной девичьей плоти в
эти уходящие сумерки
печень накрылась
почки накрываются
поджелудочная железа сдала
кровяное давление выше некуда
и страх перед потерянными годами
щекочет пятки
ни одна женщина не будет жить со мной
не будет никакой Флоренс Найтингейл чтобы смотреть
вдвоем шоу Джонни Карсона
если случится удар я буду лежать здесь шесть
дней, три мои голодные кошки будут рвать мясо
с моих локтей, запястий, головы
по радио будет звучать классическая музыка...
я обещал себе никогда не писать стариковских стихов
но этот, понимаете, такой забавный, простительный, по-
тому что я уже давно не говорил о себе и
остается
еще кое-что
здесь в 3 ночи я собираюсь вынуть этот лист
из
машинки
налить стакан и
заправить новый
собираюсь заняться любовью с девственной белизной
может быть повезет
снова
сначала
мне
потом
вам.
ТАКОЙ ЖЕ ЧОКНУТЫЙ КАКИМ БЫЛ ВСЕГДА
пьяный пишу стихи
в 3 ночи
сейчас важно
одно натянуть
еще раз
пока свет тебя не
уложил
пьяный пишу стихи
в 3:15 ночи
некоторые говорят что я
известен
чем я занимаюсь в одиночестве
пьяный сочиняя стихи в
3:18 ночи?
я такой же чокнутый каким был всегда
они не понимают
что я так и не перестал показывать пятки
с подоконника 4-го этажа
я это делаю
сейчас
сидя здесь
сочиняя стихи
я показываю свои пятки
с высоты
68, 72, 101-го этажа
и чувствую то же
самое:
упрямство
отсутствие героизма
необходимость
сижу здесь
пьяный и сочиняю стихи
в 3:24 ночи
ГРИППУЮ И НЕЧЕМ БОЛЬШЕ ЗАНЯТЬСЯ
я прочел книгу о Джоне Дос Пассосе и узнал из нее
что радикальный когда-то коммунист
Джон кончил тем что осел на Голливудских Холмах
проживая свой капитал
и почитывая
«Уолл-стрит Джорнэл»
такое похоже случается довольно часто.
что случается редко если вообще случается так это
превращение молодого консерватора в
старого радикала
однако:
молодые консерваторы похоже всегда становятся старыми
консерваторами.
это своего рода пожизненный умственный запор.
но когда молодой радикал заканчивает
старым радикалом
критики
и консерваторы
относятся к нему так будто он сбежал из
психушки.
такова наша политика и благодаря ей вы можете получить
всё.
держите.
засуньте себе в задницу.
ВСЕ МЫ ИГРОКИ
бывает, вылезаешь из постели поутру и думаешь, я не собираюсь
этого делать, но смеешься про себя, вспоминая все
прошлые дни, когда ты думал точно так же, и шлепаешь
в ванную, делаешь там что полагается, видишь свое лицо в
зеркале, о господи господи господи, но все равно причесываешься,
надеваешь костюм, кормишь кошек, приносишь
газету, устраиваешь ее на кофейном столике, целуешь
жену на прощание, а потом выкатываешь машину в жизнь,
подобно миллионам других людей, ты выходишь на арену еще раз.
ты на автостраде, прокладываешь путь среди машин, правя
одновременно и куда-то, и никуда, тыкаешь в кнопку радио,
и вот Моцарт, это уже кое-что, и ты как-нибудь проберешься
через эти медлительные дни и эти хлопотливые дни и эти
пустые дни и эти отвратительные дни и эти необычные дни,
такие восхитительные и такие разочаровывающие, потому что
все мы и похожие и разные.
ты отыскиваешь поворот, едешь по самому опасному
району города, и в какой-то момент чувствуешь настоящий кайф
от того, что Моцарт прокладывает дорогу в твоем мозгу,
скользит вниз по твоим костям и выходит через твои туфли.
это была нелегкая борьба,
достойная того, чтобы бороться,
пока мы все катим куда-то,
сделав ставку на другой день.
ВИЖУ ИЗ ОКНА ДЕВУШКУ В МИНИ, ЧИТАЮЩУЮ БИБЛИЮ
Воскресенье, ем
грейпфрут, за окном напротив русская
праваславная церковь.
она темноволосая,
восточного типа,
большие карие глаза отрываются от Библии,
потом снова опускаются. маленькая красно-черная
Библия, когда она читает,
ее ноги движутся, движутся,
она танцует медлено и ритмично,
читая Библию...
длинные золотые серьги;
2 золотых браслета на каждом запястье,
и мини-платье, думаю, так это называется,
облегает ее тело,
ткань похожа на легчайший загар,
она сгибает и распрямляет ноги, ставит их и так, и так,
длинные золотистые ноги, теплые на солнце...
никакой возможности избежать ее присутствия,
и никакого желания это сделать...
в моем приемнике играет симфоническая музыка,
которую она не может слышать,
но ее движения в точности совпадают
с ритмом
симфонии...
она темноволоса, темноволоса,
она читает о Господе.
Аз есмь Господь.
МНЕ НРАВЯТСЯ ВАШИ КНИГИ
стоял я как-то в очереди на бегах
чтобы сделать ставку
и мужчина позади меня спросил
«вы Генри
Чинаски?»
«угу» ответил я.
«мне нравятся ваши книги» сказал он.
«спасибо» ответил я.
«а кто вам нравится в этом заезде?» спросил он.
«хм хм..» ответил я.
«мне нравится четвертая лошадь» сообщил он мне.
я сделал ставку и вернулся на свое место...
перед следующим заездом стою в
очереди и этот мужик снова
позади меня.
у окошечек не меньше 50 очередей
но он снова
меня
нашел.
«по-моему в этом заезде преимущество
у тех лошадей что бегут “в спине”» сказал он мне в спину «трасса похоже
трудная».
«послушайте» сказал я не оборачиваясь «говорить о лошадях на трассе - значит все испортить»
«что это за правило?» спросил он «Бог не устанавливает правил...»
я обернулся и посмотрел на него:
«Бог, может быть, и нет, а я – да».
Я ВСТРЕТИЛ ГЕНИЯ
я встретил в поезде
гения
лет так шести,
он сидел возле меня,
а поезд
катился по берегу,
и когда показался океан,
он взглянул на меня
и сказал:
вовсе и не красивый.
и до меня это тоже дошло –
впервые.
ЭТО БЫЛО СОВСЕМ НЕДАВНО
скоро уже рассвет
черные дрозды на телефонном проводе
ждут
я доедаю вчерашний
сэндвич
в 6 часов
тихим воскресным утром.
один ботинок в углу
стоит
другой лежит на
боку.
да, некоторые жизни для того и созданы
чтобы попусту износиться.
ЛЮБОВЬ, СЛАВА И СМЕРТЬ
вот она – сидит за окном,
словно старуха по дороге на рынок;
сидит и наблюдает за мной,
нервно потеет
через сетку, туман и собачий лай,
пока внезапно
я не бью по оконной сетке газетой,
точно прихлопываю муху,
и тогда можно услышать крик,
летящий над этим серым городом,
и затем она исчезает.
закончить стих вроде этого
можно только
одним способом – внезапно
замолчать.
УРА ГОВОРЯТ РОЗЫ
ура говорят розы, сегодня – день осуждения
и мы красны как кровь.
ура говорят розы, сегодня среда
и мы цветем там, где пали солдаты,
а также любовники,
и тот, кто не сдержал своего слова.
ура говорят розы, темнота опускается
внезапно, будто погасли огни,
солнце уходит, оставляя темные континенты
и ряды камней.
ура говорят розы, орудия и шпили,
птицы, пчелы, бомбардировщики, сегодня пятница
рука, что держит медаль за окном,
мотылек, летящий мимо, полмили в час,
ура ура
ура говорят розы
на наших стеблях – империи,
солнце шевелит губами:
ура ура ура
вот поэтому вы любите нас.
МЕЛАНХОЛИЯ
история меланхолии
включает нас всех.
вот я – корчусь на грязных простынях,
уставясь на голубые стены
и в никуда.
я так привык к меланхолии,
что
приветствую ее как старого
друга.
теперь я хочу уделить 15 минут скорби
по рыжей, что меня бросила,
говорю я богам.
я убиваюсь по ней и чувствую себя скверно.
такая тоска.
затем поднимаюсь
ОЧИЩЕННЫМ,
хотя ничего ведь
не решено.
вот что я получаю, пиная
религию в зад.
мне бы следовало пнуть рыжую
в зад,
туда, где ее умишко и ее хлеб и
масло…
но нет, я печалюсь
обо всем:
эта рыжая была еще одной потерей
в длинной череде
потерь...
сейчас я слушаю, как по радио лупит ударник,
и ухмыляюсь.
что-то со мной не так
кроме
меланхолии.
ЭТО НАШЕ
всегда есть это мгновение
эта минута
перед тем как они доберутся до нас
эта минута
этот чудесный релаксант
эта дыхательная подушка
когда скажем
валяешься на кровати
ни о чем не думая
или скажем
наливаешь стакан воды из-под
крана
а в голове
пусто
эта
тихая чистая
минута
она дороже
веков
существования
скажем
просто почесать шею
глядя в окно на
голую ветку
эта минута
перед тем как они доберутся до нас
свидетельствует
что
когда они это сделают
они все равно
не получат
нас.
ХЕМИНГУЭЙ НИКОГДА НЕ ДЕЛАЛ ТАКОГО
я читал, что он потерял в поезде чемодан, набитый
рукописями, и что они так и не нашлись.
моя боль с этим страданием
не сравнится,
но вчера я написал 3-страничное стихотворение
на компьютере
и по невнимательности и отсутствию
навыков,
пробуя различные команды
в меню,
ухитрился это стихотворение
напрочь стереть.
поверьте, сделать такое непросто даже
новичку,
но я как-то ухитрился
это сделать.
не думаю, что этот 3-страничный стих
был бессмертным,
но там было несколько сумасшедших
ураганных строк,
пропавших навсегда.
это мучит меня больше, чем легкий ушиб, это
вроде как свалиться после хорошей
бутылки вина.
из рассказа об этом вряд ли получится
хороший стих.
и все-таки, думаю, вам было интересно
об этом узнать?
если нет, то, по крайней мере, вы это прочли,
а в будущем может выйти
что-то получше.
будем надеяться на это, ради вас
и
меня.
РЕАЛЬНОСТЬ
одна из лучших строк у Лорки:
«агония, всегда
агония...»
думай об этом, когда
убиваешь
таракана, или
берешь бритву, чтобы
побриться,
или просыпаешься утром,
чтобы встретить
восход.
СПАТЬ
она была полнеющей
коротышкой а когда-то была
красавицей и
она пила вино
она пила вино в постели и
говорила и кричала и проклинала
меня
и я сказал ей
прошу тебя, мне нужно немного
поспать.
– поспать? поспать? ты сукин
сын, ты никогда не спишь, тебе
не нужно
спать!
я похоронил ее ранним утром
я отнес ее вниз по склону
Голливудских Холмов
кусты и кролики и камни
разбегались передо мной
и когда я выкопал яму
и запихал ее
брюхом вниз
и завалил грязью
солнце поднялось и пригрело
и мухи ползали лениво и
я едва мог что-то разглядеть
все было таким
теплым и золотистым.
Я ухитрился доехать до дома
и я забрался в постель
и я
спал 5 дней и 4
ночи.
ТАКАЯ СУДЬБА
когда-то
мы
проводили
юность
за этой
машинкой...
пили
курили
печатали
это было самое
восхитительное
чудесное
время
оно
и сейчас
такое
только
движется
не вперед
а к нам
заставляет
каждое слово
вгрызаться
в бумагу
четко
быстро
энергично
заполняя
оставшееся
пространство.
ПИСЬМО
часто оно – единственное,
что стоит
между тобой и
невозможностью.
ни выпивка,
ни женская любовь,
ни богатство
для этого
не годятся.
ничто не может спасти
тебя,
кроме
письма.
оно удерживает стены
от
падения.
толпу на расстоянии.
разбивает
темноту.
письмо это
главный
психотерапевт,
самое доброе
божество
из всех божеств.
письмо выслеживает
смерть.
оно никогда
не уходит
в отпуск.
и письмо
смеется
над собой,
над болью.
оно последнее
обещание,
последнее
объяснение,
вот что
оно
такое.
________________________
Под «письмом» здесь понимается акт «писания» (writing).
МОЙ КОМПЬЮТЕР
они удивляются: «что?
вы купили компьютер?»
и такое у них выражение,
будто я стал предателем.
не подозревал, что столько
людей имеют предубеждение
против
компьютеров.
двое издателей – и те
написали мне
об этом компьютере.
один ругал мой
компьютер сдержанно
и снисходительно.
другой, можно сказать,
писал кипятком.
я понимаю, что
компьютер не способен
сочинить
стихотворение.
но на это не
способна
и пишущая машинка.
и все же, раз или
два в неделю
я слышу:
«что?
вы купили
компьютер?
вы?»
да, купил
и вот сижу здесь
почти каждую
ночь,
иногда с
пивом или
вином,
иногда
без,
и работаю
на компьютере.
эта чертова
штуковина
даже исправляет
мои
ошибки.
и стихи
по-прежнему
пишутся,
даже еще лучше, чем
прежде.
не представляю,
что вызывает
это всеобщее
предубеждение
против
компьютеров.
я?
я хочу сделать
новый шаг,
перешагнуть через
компьютер.
я уверен, то, что я ищу, –
там.
и когда я найду
это,
они скажут,
«эй, слышали,
у Чинаски появился
space-biter!»
«что?»
«да, это правда!»
«не могу
поверить!»
и кроме этого у меня
будет пиво
или вино,
а может быть
вообще
ничего,
и мне будет 85,
и я буду
по-прежнему
заниматься
этим
для тебя, и для себя,
и для маленькой девочки,
потерявшей своих
овечек.
или свой
компьютер.
ЧАС ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ ПОПОЛУНОЧИ
меня разбирает смех, когда я думаю,
например,
о Селине за пишущей машинкой,
или Достоевском...
или Гамсуне...
обычные люди с ногами, ушами, глазами,
обычные люди с волосами на голове,
вот они сидят и печатают слова,
а у них разные проблемы в жизни,
и от этих проблем у них вот-вот поедет крыша.
Достоевский встает
из-за машинки, чтобы пописать,
возвращается,
выпивает стакан молока и думает о
казино и рулетке.
Селин останавливается, встает, подходит к
окну, смотрит, думает: мой последний пациент
сегодня умер, мне теперь не нужно будет его навещать.
когда я был у него последний раз,
он заплатил по счету;
это те, кто не оплачивают счета,
вот они живут и живут.
Селин возвращается, садится за
машинку,
размышляет минуты две,
потом начинает печатать.
Гамсун стоит рядом с машинкой и думает:
интересно, они поверят всему, что я здесь пишу?
он садится, начинает печатать.
он не знает, что такое писательский блок:
он – плодовитый сукин сын,
черт, почти такой же изобильный, как
солнце.
он печатает и печатает.
и я смеюсь,
негромко, но раскатисто,
мой смех катится по этим стенам, этим
грязным желтым и голубым стенам,
мой белый кот спит на
столе,
прикрыв от света
глаза.
он сегодня вечером не один,
и я тоже.
ПОЭЗИЯ
нужно
потерять
немало
надежд
во многом
разочароваться
отчаяться
чтобы
написать
дюжину
хороших
стихов.
не
для
каждого
это
занятие
писать
стихи
или даже
читать
их.
ПАРИЖ
никогда
даже в более спокойные
времена
не
мечтал
я
прокатиться на велосипеде
по этому
городу
заломив
берет
и
Камю
всегда
наводил
на
меня
скуку.
ДОЖДЬ
симфонический оркестр.
начинается гроза,
играют увертюру Вагнера,
а народ покидает свои места под деревьями
и спешит в павильон,
женщины – повизгивая, мужчины – притворяясь спокойными,
бросая вымокшие сигареты,
играют Вагнера, а они все собрались в
павильоне. даже птицы перелетели
туда с деревьев, и вот начинается Венгерская
рапсодия №2 Листа, а дождь все льет, но гляньте-ка –
один человек сидит под дождем и
слушает. публика замечает его. все поворачиваются
и смотрят. оркестр занимается своим
делом. человек сидит в сумерках под дождем
и слушает. наверное, с ним что-то не так?
он пришел послушать
музыку.
О ДА
есть вещи похуже чем
одиночество
но чтобы это понять
нужны обычно десятилетия
и чаще всего
когда это понимаешь
уже слишком
поздно
а нет ничего хуже чем
слишком
поздно.
ДРУГИЕ
в это трудно поверить,
но некоторые люди
не встречают в жизни почти
никаких помех,
с ними не приключается
никаких несчастий.
они хорошо одеваются,
хорошо питаются и
хорошо спят.
они довольны своей семейной
жизнью.
бывают и у них минуты
грусти,
но обычно
они спокойны
и часто чувствуют себя
замечательно.
и когда они умирают,
то умирают
легкой смертью, как правило,
во сне.
ХУЖЕ ВСЕГО И ЛУЧШЕ ВСЕГО
в больницах и тюрьмах
хуже всего
в сумасшедших домах
хуже всего
в пентхаусах
хуже всего
в грязных ночлежках
хуже всего
на поэтических чтениях
на рок-концертах
в пользу инвалидов
хуже всего
на похоронах
на свадьбах
хуже всего
на парадах
на катках
на секс-вечеринках
хуже всего
в полночь
в 3 утра
в 5:45 дня
хуже всего
падение с небес
расстрельные команды
лучше всего
думать об Индии
рассматривать попкорн-автомат
смотреть как бык терзает матадора
лучше всего
лампочки в упаковке
старый пес скребущий когтями землю
арахис в целлюлоидном пакетике
лучше всего
опрыскивать ядом тараканов
чистая пара носков
природная сила воли побеждающая природный талант
лучше всего
стоя перед расстрельной командой
бросать чайкам корки
резать помидоры
лучше всего
коврики с дырками от сигарет
трещины в тротуарах
официантки еще не свихнувшиеся
лучше всего
мои умершие руки
мое умершее сердце
тишина
адажио скал
пылающий мир
лучше всего
для меня.
ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ ПОЭТ
что касается е.е. каммингса,
мне нравилось в нем то,
что он отучил нас
смотреть на слово
как на что-то
священное,
и со свойственными
ему
блеском
и смелостью
показал нам,
как можно выбраться из
дерьма.
как мы в этом нуждались!
как душил нас
этот старый
истертый
стиль.
конечно, потом явились
подражатели.
они подражали е.е. каммингсу,
как другие
подражали Китсу, Шелли,
Суинберну, Байрону et
al.
но, конечно, был только
один
е.е. каммингс.
одно солнце.
одна луна.
ПОЭТИЧЕСКИЕ ЧТЕНИЯ
поэтические чтения – чертовски грустное занятие,
самое грустное на свете,
собираются члены тусовки,
каждую неделю, из месяца в месяц, год
за годом,
вместе стареют,
читают десятку слушателей,
все еще надеясь, что их гений заметят,
вместе делают магнитофонные записи, диски,
они трудятся ради публичных оваций,
но читают в основном друг другу
и друг для друга,
они не могут найти издателя в Нью-Йорке
или где-то поблизости,
но все читают и читают
в поэтических захолустьях Америки,
ничто их не обескураживает,
никогда им не приходит в голову, что
талант у них, возможно, очень и очень
хилый, почти невидимый,
они все читают и читают
своим матерям, своим сестрам, своим мужьям,
своим женам, своим друзьям, другим поэтам
и кучке идиотов, которые забрели
к ним
из ниоткуда.
мне стыдно за них,
мне стыдно, что им приходится так подбадривать друг друга,
мне стыдно за их шепелявящие эго,
за то, что у них кишка тонка.
если они – наши поэты,
пожалуйста, пожалуйста, дайте мне что-то другое:
пьяного водопроводчика в кегельбане,
боксера на разогревочном поединке,
жокея на лошади, скачущей вдоль ограждения,
бармена, объявляющего «последний заказ»,
официантку, наливающую мне кофе,
пьяный сон в грязном подъезде,
пса, грызущего сухую кость,
слона, пердящего в цирковом шатре,
столкновение на скоростной автостраде в 6 утра,
почтальона, рассказывающего грязный анекдот,
что угодно,
что угодно,
только не
их.
ВЕЛИКИЙ РАЗГИЛЬДЯЙ
я всегда был разгильдяем
любил валяться на постели
в майке (перепачканной,
конечно) (и с дырками от
сигарет)
скинув туфли
с пивной бутылкой в руке
пытаясь стряхнуть
трудную ночь, к примеру, с
бабой, которая все еще
топчется тут вокруг
жалуясь на то,
на се,
а я взрываюсь
и говорю: «ЭЙ, ТЕБЕ ЭТО
НЕ ПО ВКУСУ? ТОГДА УНОСИ
ОТСЮДА СВОЮ ЗАДНИЦУ!»
я и правда люблю себя, я и
правда люблю свое разгильдяйское
«я», и
они, сдается мне, тоже:
всегда уходят,
но почти
всегда
возвращаются.
НОЧЬ КОГДА Я ЕДВА НЕ УМЕР
в ту ночь когда я едва не умер
я лежал в кровати и потел
я слышал кузнечиков
и вопли дерущихся котов
и я чувствовал как моя душа проваливается
сквозь матрас
за миг до того как она хлопнулась на пол
я вскочил
ноги еле двигались
но я обошел весь дом и включил везде свет
а потом лег в кровать
и снова начал проваливаться
и я снова встал
и зажег все лампочки
у меня была 7-летняя дочка
и я знал что ей не хотелось бы чтобы я умер
если бы не это мне было бы
наплевать
но за всю эту ночь
никто не позвонил
никто не пришел с пивом
моя подружка не позвонила
я слышал только кузнечиков и было
жарко
я так и продолжал
то вставал то снова укладывался
пока утреннее солнце не просочилось сквозь окно
сквозь кусты
и тогда постель приняла меня
и моя душа осталась
во мне наконец и
я уснул
теперь люди приходят
стучат в двери и окна
телефон звонит
телефон звонит снова и снова
я получаю длинные письма
письма злобные и любовные.
все идет своим чередом.
В ЛОВУШКЕ
не раздевайте мою любовь
под одеждой может оказаться манекен:
не раздевайте манекен
под одеждой может оказаться
моя любовь.
она давно
меня забыла.
она примеряет новую
шляпку
и выглядит еще больше
кокеткой
чем раньше.
она
и ребенок
и манекен
и смерть.
я отношусь
к этому
спокойно.
она не делала
ничего
необычного.
это я хотел чтобы она
что-то такое
сделала.
ТРИ АПЕЛЬСИНА
когда папаня в первый раз услышал
эту музыку, он спросил:
«что это?»
«Любовь к Трем Апельсинам», – объяснил я.
«ага, – сказал он, – значит: любовь
задешево».
он имел в виду секс.
слушая эту пьесу,
я всегда представлял себе
три больших оранжевых апельсина,
ну, вы знаете, какими оранжевыми они
бывают,
такими роскошно-оранжевыми.
может быть, Прокофьев имел в виду
именно то, о чем подумал
папаня.
даже если так, я предпочитал понимать
название по-другому.
самая ужасная вещь,
о которой я мог только подумать,
была частью меня, она была
тем, что когда-то изверглось из
конца его
дурацкого пениса.
никогда ему не прощу
этой подлости –
то, что он породил меня.
не вижу никакого особого достоинства
в том, чтобы быть
отцом.
я говорю: убей Отца
прежде, чем он наделает
еще таких же
как
я.
_________________________________
Игра слов: Love For Three Oranges может означать «любовь к трем апельсинам» и «любовь за три апельсина».
No. 6
я поставлю на 6-ю лошадь
дождливым днем
бумажный стаканчик кофе
в руке
две-три сотни шагов
ветер сдувающий маленьких
птичек с крыши верхней
трибуны,
жокеи выходящие
для заезда
молчаливые
и легкий дождик который
сразу все делает
почти одинаковым,
лошади спокойно
стоящие бок о бок
перед яростной борьбой
и я под трибуной
выкуривающий сигарету
за сигаретой
допивающий кофе,
потом лошади проходят мимо
со своими маленькими
наездниками –
все это так траурно и грациозно
и радостно
словно раскрывается бутон
цветка.
ЧТО МЫ МОЖЕМ СДЕЛАТЬ?
мягкость, немного понимания и, очень редко,
мужественные поступки – вот самое лучшее,
что можно найти в Человечестве,
но в целом – это масса, толпа, которая
мало на что способна.
Человечество похоже на большое животное
в глубокой спячке, и разбудить его
нелегко.
действуя, оно полнее всего раскрывается
в жестокости, эгоистичности, несправедливых
приговорах, убийстве.
что мы можем сделать с ним,
таким Человечеством?
ничего.
держитесь от него подальше.
обращайтесь с ним так, будто это что-то
ядовитое, злобное и безмозглое.
но будьте начеку. Человечество установило
законы, чтобы защититься от вас.
оно может убить вас без малейшей
на то причины.
и чтобы ускользнуть от него, вам потребуется
хитрость.
немногие ускользают.
каким будет план – зависит от вас.
я встречал великих и знаменитых,
которым не удалось ускользнуть, –
ведь они были великими и знаменитыми
только потому, что принадлежали
к Человечеству.
я не ускользнул,
но я не прекращаю своих попыток.
надеюсь, перед смертью мне удастся
наконец заполучить свою жизнь.
И ЧТО ТЕПЕРЬ?
слова пришли и ушли,
сижу больной.
телефон звонит, кошки спят.
Линда пылесосит.
жду: когда начну жить,
или когда умру.
я бы хотел отзвенеть с достоинством.
ну и дрянь же это местечко,
но дерево за окном этого не знает:
смотрю, как его треплет ветер
под послеполуденным солнцем.
здесь нет ничего для декларации,
разве что ожидание.
каждый сталкивается с этим в одиночку.
О, когда-то я был молод.
О, когда-то я был невероятно
молод!
ДВА САПОГА
я взяла с собой подругу на твои последние чтения,
сказала она.
ну и как? спросил я.
она молодая и хорошенькая, сказала она.
ну и? спросил я.
ей совсем не понравилось.
потом она разлеглась на диване
и скинула свои
ботинки.
у меня не очень хорошие ноги,
сказала она.
вот и замечательно, подумал я, у меня не очень хорошие
стихи; у нее не очень хорошие
ноги.
славная парочка.
ЭТА
эта
ахинея самовосхвалений когда
знаменитости собираются
чтобы поаплодировать своему
придуманному величию
думаешь где же
настоящие
какая
гигантская пещера
скрывает их
когда
бездарнейшие ничтожества
кланяются принимая
похвалы
когда
дураков
снова
дурачат
думаешь где же
настоящие
если только
настоящие
где-то есть.
эта ахинея самовосхвалений
длится уже
десятилетия
и даже
с некоторыми исключениями
века.
это
так жестоко
так безжалостно
это
смалывает тебя
в порошок
лишает надежды
это
делает мелочи
вроде того как
поднять штору
или
надеть туфли
или
выйти из дома
более трудными
просто
адски трудными
когда
знаменитости собираются
чтобы поаплодировать своему
придуманному
величию
когда
дураков
снова
дурачат
человечество
ты больное
****ое чмо.
КОРОТКАЯ ПОСЛЕПОЛУДЕННАЯ БЕСЕДА С ДЖОНОМ ФАНТЕ
он сказал: «я работал в Голливуде, когда Фолкнер
работал в Голливуде: он пил
по-черному, бухал так, что к вечеру стоять не
мог на ногах, и мне приходилось усаживать его
в такси,
и так каждый день, каждый день.
«потом он уехал из Голливуда, а я остался, и хотя
пил не так, как он, наверное, мне тоже нужно было
решиться, я мог бы плюнуть, как он, и убраться
оттуда к чертовой матери».
я сказал ему: «ты пишешь так же хорошо как и
Фолкнер».
«ты это имеешь в виду?» спросил он с больничной
койки и улыбнулся.
КРОТКИЕ НАСЛЕДУЮТ ЗЕМЛЮ
я мучаюсь за этой
пишущей машинкой
и думаю а каково бы
мне было среди
сборщиков салата
в Салинасе?
я думаю о рабочих
которых я знал
никаких надежд
на что-то лучшее
живут задыхаясь
задыхаясь смеются
над шутками Боба Хоупа
или Дианы Бельмонт
пока
их дети стучат
теннисными мячами
о стену.
некоторые самоубийства
никогда не попадают
в рапорт.
–––––––––––––––––––––––––
1. «Кроткие наследуют землю» – псалом 36.
2. Салинас – город в Калифорнии, где неоднократно проводились крупные забастовки сборщиков салата.
3. Диана Бельмонт (Dianne Belmont) – сценическое имя Люсиль Болл (1911–1989), американской комедийной актрисы.