Сейчас-то я понимаю, что наша семья была одной из тех немногих счастливых, кому невероятно повезло. “Господь помог!”- говорила мама, которой по долгу службы (учительница!) следовало быть атеистом. Отец вернулся с войны живым.
Приемная мать отца - бабушка Маша не дождалась сына. Годом раньше умер его приемный отец. А мы с мамой дождались.
Он пришел с войны весной сорок шестого. В большой проходной комнате нашей двухкомнатной квартиры жили подселенные к нам беженцы из Белоруссии - тетя Нина и два её сына Валя и Рудик. Они были на год или два старше меня, рыжие и разговорчивые. Мы с мамой размещались в маленькой двенадцатиметровой комнате, вход в которую был из той комнаты, где жили беженцы. Жили мы тихо, как мышки. Дверь в нашу комнату была постоянно закрыта, и мы конечно же не слышали, как в коридоре коммунального блока громыхал сапогами незнакомый тёте Нине гвардии старший лейтенант. Но тётя Нина, у которой мужа убили в первые дни войны, сразу всё поняла. Она забарабанила в дверь нашей комнаты, крича: ”Тося! Тося! Твой пришел!”
Я стою в проеме двери, а мама , обнимая высокого в шинели военного с перевязанной кистью правой руки, с планшеткой и кобурой, причитает: ”Господи! Живой! Дождались! Яшенька! Яша!”
Папы давно нет... В комнате, напротив дивана, висит его большая фотография.
Здесь за сорок ему, здесь он только с войны,
Чуть блестит светлой проседи дым.
Три медали в строю на груди сведены
И два ордена Красной звезды.
Я встречаюсь с ним взглядом и днем и во сне,
Я тот взгляд все пытаюсь понять.
Взгляд спокойный и строгий, но кажется мне,
Что-то хочет мне папа сказать.
Я теперь уже старше, чем папа тогда...
Я учу не хамить и не врать,
В честных драках за правду я спуску не дам
И могу за себя постоять.
Но когда, словно голую ветвь на ветру,
Лихорадит от мерзостной лжи,
Я с последней надеждой на фото смотрю.
“Что мне делать, отец, подскажи?”
И я вижу: из фото является плоть,
И я слышу знакомую речь:
“Выше голову, сын. Нас не выдал Господь,
Сможет он и тебя уберечь”.