Сумерки на предлетнем балконе…
Справа: в керамическом, с блеском, горшке
на тумбочке, прикрытой дерматином, –
кустик застывших мясистых агоний…
Слева: швейная машинка, которую хороним
под плюшем гобелена, с оленем
и озером лебединым.
Нависает над машинкой в смертной тоске
никому не нужный, свёрнутый трубой,
перетянутый верёвкой бельевой
палас,
поставленный «на попа»…
На лице – тёплые, бархатистые тени…
Ручка – в руке,
контур строки только и видит глаз,
мозг не тормошит понятия «стопа»,
но крыло летучей мыши
в резком броске
от цоколя до крыши,
заслоняя фонарь, что-то пишет
на моём виске:
ручка вздрагивает –
с движением в небе накоротке,
размером дышит…
Сердце, поднимаясь выше и выше,
в бумагу втягивает
всё, что слышит.
Олень и лебеди – на лунном ободке.
Цветы-кораллы поднимают пальчики к ожившим губам: «Тише!»
Палас-дельтоплан небо колышет –
ручка вздрагивает.
Тумбочка и машинка переговариваются
с помощью японских пятистиший,
которые танками называются.
Верёвка извивается,
выполняя «золотую рыбку» Кацудзо Ниши,
визуально – к горлу подбирается.