Герой

ПОЭМА В ДВУХ ЧАСТЯХ С ПРОЛОГОМ И ЭПИЛОГОМ
Пролог
Мой герой, не спавший трое суток,
глотает боль сердечную. От слез
реки и моря повсюду;
и океана пенный альбинос
выхватывает ручку из руки дрожащей;
слова сыры и неточны.
Связать нелепый мир и настоящее –
как день включить в слепой ночи...

Не бьющая, но острая отрава – слово.
В начале стоит прокричать
о том, как все паршиво и дерьмово
в поэзии; ее успеть списать
с раскрытых повестей, с безжалостных преступни-
ков и их зазубренных ножей...
Мысли, словно хорошо обученные трутни,
жалят то, что посвежей! –
те слова, что стали сказкой
в вечном вареве надежд.
Мои слова, как пьяный камикадзе,
рождаются без пафосных одежд!-
они и есть высокородный пафос!
Им приносили в жертву свой язык
и каннибал, и иностранец,
не чувствуя, как бесконечен этот миг
немого торжества. Моя победа
над временем – мой разбитной герой,
летящий сверхзвуковой ракетой
над скопищем пустот к себе домой.

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Когда ты выбираешь, кем бы стать?-
автором или героем,
возможно, день начнется для тебя
не с ласкового утра.

Шуршанье стен о площадь неба
заполнило собой пространство. Слово
прострелено стрелою Феба –
бок желтовато-огненный
выплескивает счастье не уснувшим,
сжимающим заряд усталости – снотворное.
Пусть белый порошок приснится не проснувшимся!
- Вставай, герой мой! – утро доброе
не ждет тебя и скоро превратится в пепел, пройдя скучнейший из путей;
так ежедневно огибая Небо,
оно становится сильней!
И ты надеешься, что завтра будет чудо,
а послезавтра (тихо иль навзрыд)
найдешь свои, а не чужие губы,
а их так трудно ощутить!
но я мешаю дни!
Сегодня мой герой проснется,
попав на солнце и на луч!
Внутри колотится-все-бьется...
Так этот миг ебуч!

Пластом, оставив след на потолке, бледнеет
янтарь, плавящийся сыр
на столе обеденном;
герой проспал – спокоен мир.
Все впопыхах – настройка чисел:
«Сегодня я сгорю звездой,
так же ярко и бессмысленно, не оставляя света за собой...»
Неважно, о чем щас думает герой –
о сне или о попытке выбраться
из сна. Я стану головой
его, а что потоком выльется,
я соберу – многое сбежит
под плиты пола и в карманы
фальшивомонетчиков и старожил.
Цвет рук, пустой и мраморный,
сольется с речевой рекой, но пульса
не пробегут живительные искры.
И мне придется дорисовывать
детали правды и песчинки вымысла.

Звонок. Ушную раковину
пробирает шорох.
Дверь открывается. «Я сплю».
-Точное московское – час сорок!
- Скажи, что я похож на спящую звезду...
- На сонную.
И стягивая одеяло,
мир катится к ногам моим;
а Человек – в очках он прячет полупьяный
вердикт: «Я так и думал – псих»,-
раскрыл окно. Я верно представлял – там лето
кладет на мягкие лопатки трав,
весну, и распрямляет волосы Деметра,
готовя Персефону к аду; страх
в начале лета, что может все сгореть
и гнев богини будет частью долга,
не отпускает и заставляет человечество смотреть,
как солнце расцветает, а после – катит к моргу...
и снова воскресает; глубокий вдох
и выдох, более спокойный,
валит всю планету с ног.
- Да, я готов. Во сколько
мой поезд до Москвы? – Мы опоздали.
- И больше нет других путей?
- Если бы Вы так долго и безжалостно не спали!..
- Я так старался не проспать, но, знаете, волнение сильней
в такие вот минуты... – Да, я понимаю.
Ведь и я Поэт.
- Ой, извините, я Вас знаю
по строчкам сборников, газет?
- Вряд ли мой почерк Вам известен.
Я бы желал не попадать
в чернильную канву одних лишь судий
вместо
ценителей; в дешевый способ выживать...
Мне нужно выпить. С Вами
все будет хорошо, поверьте!
Чрез вечность пронесется поезд и избавит
Вас от хлопот высиживать под дверью
ответа: «нет» или «попробуйте еще».
Вам сколько лет? – Мне? Двадцать.
- Прекрасный возраст для того, чтоб подставлять плечо,
пыль развевать, бросаться
к ногам сумевшей Вас связать
ребенком, словом; безоглядно
ее бросать!..
Разве все это не правда?..
-Ха! Вы представляете, что я молокосос,
не чувствующий ни поэзии, ни жизни?!
До Ваших снобов не дорос,
а путь – тщеславьем высчитан?!
А кто же Вы? – первооткрыватель-неудачник?
или отвергнутый толпою гений?!
Ставите перед собой задачи:
ответ – всем прошлым верен
ответам: «я не могу! – я человек и слабость мне не чужда».
- Вы говорите как пророк.- Ведь я поэт...
-Вы как никогда влюбились в чудо,
но, знаете, какой ответ
на ваш вопрос? – нет, НЕТ!!!
«Да что это со мной?! Какую чушь
я говорю – ведь я его не знаю!..
Опомниться... Да нужно выпить душ
принять холодный и безжалостный
для головы – забита разговорами
или разбитым сном?
Снова спорить?-
не сейчас – потом.
Окно. Дышать. Какое лето безоглядное!
Без искр счастья, без очагов,
в которых прячется закатное
солнце... Так душно
отчего?-
от мыслей или оттого, что сдавлен ветер
цитатою из Блока и листвой,
распущена как волосы Деметры...
Я это помню, будто бы за мной
стоит, и ждет лишь случай память,
чтобы наброситься – я голый нерв;
и руки встать барьером не заставить – вцепились в подоконника хребет.
Они прекрасно знают: тень сползет,
как с не проснувшегося вовремя сползает одеяло,-
и новый день раскроет ненасытный рот.
Я буду там – уже пустой и пьяный».

А я, оставив голову героя
на попечении скучающих сестер,
дверь открываю – и бежит история,
не замечая, как бежит вперед
и время, ночь окрасив ржавой,
сомнительной на цвет и вкус
любовницей, что прячет жало
за полнотою чувств...
Она верна Эндимиону:
возможно, он – глубокий сон; возможно, Зевса сын...
Его дыхание с истомой
глотает, как опиумный дым...
и больше ничего. С ухмылкой понимая,
что без нее так невозможен он,
она ползет, желтая и старая,
с трудом нащупав горизонт;
собрав в подол сгорающих красавиц
(подмигивают сонным морякам);
к губам подносит крючковатый палец:
все тихо. Ночь без драм.

ГЛАВА ВТОРАЯ
Ночью – я одинокий рыцарь,
рвущий шпагой
воздух; утром – я ничто?

-Тот День, отведав щедрости богини,
(была весна – и поцелуи матери полны
живительного тока,
а губы дочери бледны...
но зернышки граната обеспечат
тоску до следующей весны...)
да!.. День тот не отличался нервной спесью;
как праздник и как день сверлящий его бок,
не рассыпал монеты
по улицам, предчувствуя восторг
на выскобленных лицах,
в пьяном танце ног.
А что же я?- отталкивал его, уставясь в телевизор.
Это машина, что мешает сны,
когда не спишь, когда вокруг предчувствия одни
взамен здорового румянца заблуждений,
пунцового, на полщеки.
И даже вы, напавшие на след сестрички,
 лязг спиц до истощенья доводящие,
тогда молчали
как часы остановившиеся.
Я в камень превратился
от молчания
предметов, окружающих друг друга,
создающих быт:
пылью посыпают, накрывают паутиной
дома свои,
и, копошась в уютном изобилии,
сжирают время, мой раскисший взгляд,
утопленный в обыденном
 пейзаже!.. – Ну что же ты так плачешь, дорогой?!-
день не рождается тебе на память.
Он наслаждается собой, своим уменьем жить сейчас
и отпечататься мгновением
потом, или осесть лохматой пеной
на дне бутылки. Тебе не выбирать
его конец. Следи, как эта нить, холщовая, шершавая,
сплетаясь с шелковым огнем,
(мне руки лижет пламя,
но эти пальцы знали судьбы
великих, что мне до тебя!)
так вот, она сгорает
как на закате – горизонт,
лишь видимость опасности выводит акварелью
на кислой мине неба.
Ты думаешь за этой дверью
не существует никого живого?
Точнее, представлял в тот День!
О как же он засел в заполненном амбаре
другими зернышками-днями
той равнодушной мышью – и, незаметно их сжирая,
он, как совестливый враг,
сидит напротив, пожимая трепетно плечами,
как будто и не виноват...
А все же Клото скручивает нити
так беспристрастно, машинально – все в одну.
- Неприкасаема. Я бы целовал высохшие руки!
Они напоминают розовые корни
дуба или саламандры:
огромные морщинистые волны...
И помнят каждый день
из жизни нищего и вора.
И не забыли про меня!..
Ах! мне чем-нибудь себя залить:
ночной прохладой?-
или водкой расщепить
уставший позвоночник, веки, десны
и усыпить язык!..
Мне плохо, Клото! Тот День, неповторимый, бьется
в моем мозгу. Он распускает шерстяные волны,
как ты – клубок
с моей судьбой: он поднимает тонны
ненужных впечатлений, образов, домов
из ветра – невесомые...
Я их держал, как Тантал – небосвод,
не видя землю,
но, смутно представляя резкие черты
в оправе солнца,
в шершавых поцелуях выжженной листвы,-
я их поймать пытался,
упрямо подставляя щеки!.. – Ты
бестактный мальчик, время выжимаешь тряпкой.
Там, где мы живем, есть выгребная яма
с названием текучим словно сон.
И ты ныряешь в эту реку,
бездумно, с головой;
смеша свидетелей нелепой выходкой героя!
Им, бледным, не до смеха!- шеи выгибая,
мечтают ноющие кости скрыть
в земле! А твой энтузиазм зажег их лица
коптильным чадом
тщеславия!
Ты разбитной герой, не спорю.
И та, что спит сейчас, наивно верит
в разговоры с собственной судьбой;
в метаморфозы, что в твоем томятся сердце,
рождаясь с трепетом
и с громом!.. Ты не контролируешь сей чувственный порыв –
готов в мечтах творить и растворяться.
Они – твой дом,
точней – убежище от любопытных лиц,
от жалких сказочников в расписных рубахах,
содраны с паяцев!..
Ты не такой. Не лучше театральных масок, нет.
И Еврипид гордился бы, что взял тебя на роль
святого Ипполита – и пусть внутри все бесы Дон Жуана
пугают сердце остановкой, душу – казнью,
портят кровь...
Не смейся! В тот день ты был таким – и злишься
на нас сестер за то, что не умеешь отличать
жизнь пленника судьбы от жизни фаталиста!
Пойми, мгновенье не вернуть. Но что же делать дальше?-
с радостью встречать
последующий миг, и знать, как встретить ветреного гостя:
отбросив этикет, кидаться сразу же на грудь!
И с жаром целовать жемчужные запястья,
не отвлекаясь на слова и мысли,
чтобы не вспугнуть...
Но что же я, слепая Парка, по кругу скручиваю нить,
забыв о скором будущем героя?..
- Ты все смеешься надо мною, странная богиня...
Пусть Зевс, его жена, любовницы и целый
выводок детей
суетятся, наставляя твои стрелы
друг на друга!..
Я в этой встрече обозначу смерть
одним желанием жизнь выстроить по плану
слепого архитектора – судьбы!
Ты зря бросаешь нить – дорога к славе
лежит через признание толпы!
А ты мой голос в Лету окунаешь,
момента ждешь, когда он должен всплыть
раздутым пузырем и, лопнув, писк издать!
Вот голос мой, готовый к погребенью
насмешками богов,
не признающих силы вдохновения,
отточенного мастерства!..
Лишь запах крови возбуждает нервы
ходячих статуй. И ими управляешь ты!-
оставив сестрам ножницы и спицы.
Твой дар – случайность
и все, что не должно случиться,
вмещают кульминацию, конец
игры со скошенными лицами.

Теперь, когда известен день и час,
когда распределили между собою роли
участники большого торжества
по случаю ухода боли
путем известным только мне!-
(я должен попрощаться с болью
как можно осторожней) всем напомнив
тот день позора – или волшебства?..
Оставим споры в тишине
ждать отклика или звонка
от не предупрежденных
о скорой смерти игрока!..
Я неудачно пьян для пламенных речей прощанья.
И вы, сменяющие ночи полотно
на бледную эмаль лица
раздетой дочери,- никто
ее печали не узнает:
грызет гранатово зерно
там под землей – и что-то большее, чем смех
высокомерием сжимает
в гортанный кулачок.
Никто об этом не узнает –
молчанье золотом блестит,
а муж 
недавно умершими занят.
Как хорошо. Не слышно собственной возни
на глубине душевных километров.
Кстати, о душе...
У Эвридики не было моментов,
когда она хотела умереть
сама
от счастья быть женой поэта?..
быть больше солнца. На сломанных лучах заката
следы засосов оставляя,
готовит тени к отражению
желаний разношерстной стаи.
Живот воображенья округлив
до размеров странных,
спешит к полудню прыгнуть выше головы
уснувшего героя.
На подоконнике свой сон сложив,
как дар покою,
не отразит тех черт волненья, что люблю
встречать при остановках
разговора про одну
не-встречу. Неспокойно
мне.
Держа в руках обрывки слов,
трясущуюся память,
я повторяюсь вновь...
я превращаюсь в камень!..
Ну что же ты молчишь?- Герой!
Так назвала тебя – теперь жалею.
Подарок несравненный мой
тебе не по зубам; не по размеру
роль неудачника на перепутье –
жизнь по календарю,
отмечая праздники и новолуние –
вот все, что я могу
выдавить из тонких губ, белея яда,
настоянного в молоке
из блистательного олеандра,-
та зависть в уголке
притихшая... Все это зря!-
Зачем я
за вязкую историю взялась?..
Герой не ценит мое время,
его пожар в безветрие угас.
Грохочет голова, как будто ангела спустили
с лестницы небес.
За странную любовь к насилию
и напряженный интерес
к двум пляшущим телам – подобно нашим,-
недосыпающим из страха потерять
волнующее настоящее,
его стремительную власть
над слипшимися – шелковой рукой Морфея
связанные в узелок,-
веками в опушке времени...
Разбитый месяц – пара строк!..
«Зато каких»,- ответит неимущий братец.
И сразу стыдно – в горле ком
размером с тошнотворный танец,
по кругу-кругу с ветерком
слюну перегоняет.
Она,
как высокогорный лед,
следов после себе не оставляя,
по желобу в живот стечет.
И там усядется стонать и плакать,
за равнодушием отправив полк
из слез тягучих, как канаты;
на первый план выплескивая плот,-
и здесь?! хм, бессмыслица,- наевшись скукой,
отыщет упоительный конец.
И то, что предстояло обесценить мукою
двух выжатых сердец,-
подастся как десерт со взбитым мылом!
- Не хочешь выпить?- За тебя!
Герой устал. Так дайте силы.
О сестры,- так велит судьба!
Молчанье – сеть не отзовется.
Проснулась рано – уж лучше б притворилась
спящей до захода солнца,
и оценила б рыцарскую милость –
косноязычие богов.
Так подбирая ключ
к пустому тайнику
(пот на ладонях; пульс
трещит по швам!..) Ау-у!-
забальзамированная пустота
на пальцах оседает
и, чтобы сдуть ее, труда
огромного не надо.
Так и любовь моя к тебе
подвластна ветру,
гуляет по трубе
божественного откровения...
И я должна решить –
кто из нас слабее;
кому из нас не жить
в воображении другого.
Плохая рифма – ну и что ж,-
не время исправлений!
В моих руках позвякивает нож,
и цель – набухшая артерия –
не даст покоя никому,
пока на скорости не сдохнет,
иссушив мечту свою.
(Гербарий выполнен неплохо,
но композиция скучна
без яркого фрагмента).
И вот настала очередь моя
добавить дегтя в бочку меда;
и свежевыжатый нектар
разлить по ртам убогих!
Мне не хватает мастерства
бить резко – бить без боли!

Свист острых ножниц в воздухе повиснет.
Я этот день продолжу изучать,
как дублинец, читая по асфальту Истину
как по ладони. Я научусь не замечать

Вздох Сожаленья за спиной.

Эпилог
Записки из мест давно ушедших в неизвестность
I
Карманный воздух стягивает легкие
в походный узелок.
Травинки, как лезвие тонкие,
шепчутся у ног.
- Свобода!..- Тише, нимфы спят
под сенью стройных кипарисов.
От душных вздохов устав,
над фотографией артиста
сомкнули головы в мистический кружок.
... И веет в воздухе заразой!
Сбивая путешественников с ног
любовью безотказной,-
сейчас находятся на грани вымирания –
потерянные существа.
«Свобода – это что-то странное...»-
дошептала трава.
Сухая трескотня – и милый рай исчез.
Лишь на воде отпечатанные лица
сквозь хохот пузырей
внимательно следят за движениями туриста.

II
Рождение Венеры

Став на колени, ладони под водой сложив
изгибом лунного кратера;
своих желаний не отразив –
лишь любопытство краем
глаза раззадорив в миг;
не замечая, что за мною наблюдает
подозрительной наружности старик,
я продолжаю пробовать на вкус наяду...
Ее жемчужный волос не поймать:
струится от запястий до локтей то ленью,
а иногда, на поворотах, так спешит содрать
кусочек кожи, превращенный в пену
тут же. На глазах у зрителя в слезах
рождается квинтэссенция обмана,
величиной с наперсток,- зреет на дрожжах
воображения. И, как ни странно,
желающих воспользоваться неприкрытой белизною бедр
нет.
Кому нужна любовница со стаей купидонов
и с ними Гименей...
Так оказавших под прицелом скрытых фотокамер,
лукавит в объектив о сотне порабощенных,
и держит за спиною камень,
немного этим положением смущенная.

III
Планы на будущее

Сколько пыли на этих листах?
Под ногтями – глубокая осень.
Можно выть. Можно сутки без сна простоять
босиком – на морозе.
Не обмануть судьбу. В одну из жарких стран
сбежав под вымышленными именами,
два одиночества построят новый храм,
внутри сияя вёснами и расписными небесами!..
А время поджимает срок
написания стихотворения...
Одна – гранат грызет.
Другая – в сонном оцепенении.

IV
Без очереди и пролога
я поднялась на голубой Парнас.
Ни одного не встретив бога
в пределе досягаемости глаз,
предприняла попытку воссоздать
языческое чудо
путем простым – через кровать
Эрота: все из ниоткуда.
Предприняла попытку воссоздать
пространство одного героя.
Его имени не знать –
лишь смехотворное подобие
тоски, желания среди
танцующей от взрывов вселенной
и первобытной наготы.
Вышла из пены.
Недосягаемая высота – жемчужный дом.
Здесь мой герой глаза откроет
как избранный ни кем-то – мной!-
жить вечно в стихотворной форме.

V
Тише! Тише...
Прошу прощения у читателя
за сбивчивый, неровный стиль
повествования –
молчать о собственных болезнях не хватает сил...
Волненье первой встречи так вскружило голову
и обессловило язык –
Герой не ожидал подобного,
к молчанию он не привык.
Да, наедине с уютной книгой,
в компании неопределенных лиц
он выслушает тихо
биение страниц,
рой жарких сплетен в длинных коридорах,
непрекращающийся спор:
«Кто виноват?»; трясущейся рукою
аккомпанируя порой
сбивается, и тонет в отголосках правды
прилежный неудачник!
В зеленых бедрах Реи так приятно
хранить молчание.

VI
Сквозь сон, как пропасть ожидания
пересекая единым рывком,
без слов, на одном дыхании,
выстраиваю дом.
Нет стен в нем – огромное окно
все двери заменяет.
Сегодня рядом со мной
Поэзия не станет
в постель ложиться;
и музы разбежались прочь
плодить стишки. С Морфеем
мы загуляем на всю ночь
пока звенит в карманах время.

VII
Но есть причина этой ночью выйти в море,
скучающая Пенелопа подтвердит –
когда иссушенная горем
душа – как паразит,-
цепляется за шерсть ушедших дней
и скачет – нараспев,
подобно бабочке и всей
ораве возбужденных дев…
Сатир здесь не при чем – Весна
когда-нибудь получит по заслугам.
«Ты, кажется, пьяна,
прелестная подруга?»
- Весна… Удары сердца ощути,
прильнув к груди губами.
«Я чувствую весну внутри,
бесстрастно разбегаясь ручейками,
она щекочет кровь мою! Сестра!
Зачем Весна не Вечность?»
Закутавшись в моря,
останусь незамеченным.

VIII
Мерцанье кораблей и звезд.
Заброшенная за борт рука.
Один назойливый вопрос,
как змий воздушный, в облака
отправлен вместе с приветом.
Ответа не дождусь.
Вода сжимает браслетом
запястие и грусть...
Вокруг щебечут серенады
то женщины, то птицы...
Безумия чужого мне не надо,
и доводить себя до самоубийства
не стоит!- Я не Одиссей,
а лишь герой забавной поэмы,
не знающий, что делаю я здесь:
мой летописец не жалеет времени.

IX
Немая жалость подняла с постели
сладчайший ветер – божественный недуг.
Морской поход затянут до предела:
бессвязность мыслей в омуте распущенности рук,
глаз, языков и кучки напряженных нервов –
вот закулисье молодых богов.
Став не последним и не первым –
всего лишь развлечение, предлог
еще раз окунуться с головой в промежность
шипящей пены – и больше никогда!..
Потоком нежности
друг другу на ухо: «Пока...» -
мы будем бесконечно повторять
и биться волнами, то приближаясь, то удаляясь...
И может, нас притянет неизвестная земля
тихонько в свой берег влюбляя...

X
Я вышел из мраморных вод
сухим и без капли изъяна.
На лице только выступил пот
красавца капитана.
Камни и волны – форма и вдох –
раскрасили синяками
с головы до ног,
сердце и память.
Шире вдыхаю
сонное утро.
Соль выбиваю
тщательно, нудно.
Ноздри
забиты
воздухом
Крита.

XI
Готовясь к путешествию домой,
автор забыл все слова
отправить легкою рукой
туда, где кровожадный Минотавр
терзает недорезанных юнцов
и их подруг.
В конце концов,
здесь будет перекур?!
В беспамятстве шатается рука
от наркотического лабиринта
до хрупкого виска
жизнь, выжатая в миг, но
не дотянуть ей до небесного предела
отлично режиссированной игрой
в слепую добродетель
и избранный террор!..
Остановите съемку! мне нехорошо –
разбилось сердце,
божественный рожок,
а теперь безделица.

XII
И боги подхватили за ноги героя,
слегка пошлепывая по ягодицам, пятки щекоча...
Внизу опять трепещет море
в поисках солнечного мяча.
Захлестывая воздух пятерней-ракеткой,
готовится к удару Аполлон.
И вместе с криком новорожденного, метко
забрасывает за горизонт
терновник света; слышны аплодисменты
и свист запекшейся зари.
Я дотянула жизнь до этого момента –
тщеславие поэта у меня в крови,-
когда дитя меняет местожительства,
когда оправданно жестоки мечты
и слава оседает золотистой жижицей
на стенках времени, теряя привкус лжи.