По тюлевой волне заволновалась полночь,
усатый кот баюн мне прыгает на грудь
и шепчет пустяки, мурлычет: Бог, мол, в помощь
тебе скорей уснуть. И мне легко уснуть.
Подушку придавив чуть скошенным затылком,
я слушаю рассказ мохнатого кота
(ему не зря припас я молока бутылку)
и чувствую тепло живого живота.
Летучий первый сон сродни летучей мыши -
проносится легко, не задевая мозг.
Лишь ухо чуткое и сквозь подушку слышит,
как каплет со свечи и остывает воск.
Но сон второй глубок. А третий сон - воздушен,
лишь за четвертым сном возможно проследить.
Как только провалюсь в цыплячий пух подушек
мне снится странный дом, в котором мне не жить.
Мой неказистый дом, сколоченный из бревен,
едва ль прочней того, что собран из досок.
И сон похож на дом - он угловат, неровен.
А криво вбитый гвоздь впивается в висок.
То снится про Петра (пропел ли трижды петел,
или ему еще придет черед кричать),
а Петр уж вышел вон из сада на рассвете.
Сон хрустнул, как в руках сургучная печать.
То снится давний друг - и он ушел из сада.
Но он не обещал тогда: не отрекусь.
Нет, он не обещал. Откуда же досада?
А кот все шепчет мне и лапкой крутит ус.
Кого мне предпочесть: Фому или Ерему?
Логическую связь нарушил сон шестой.
Но тот, четвертый сон все время тянет к дому,
в котором мне не жить. Не пой мне, кот, не пой.
1987 г.