Город

Город,переполненный непонятным февральским напряжением ,которое явственно проступало в рассплывчатых тенях , нарисованых выхлопными газами машин похоже уже заранее готовился к этой пятнице с тринадцатым числом .Дома , подобострастно прилепившиеся к скользким щупальцам улиц  загодя опускали на зрачки окон безразличные ко всему происходящему жалюзи , прикрывались стыдливо ставнями , как старческими ладошками и , оставаясь такими-же стыдливо – безразличными к тому , что происходит за их стенами обеспечивали себе каменное алиби незнания и неучастия. А главное – неприятия  того , что что-то опустилось на город , овладело им без какого-либо сопротивления и теперь уже было готово сотворить с ним что-то ужасное. Что-то мерзкое, скользкое и удушливое.Разорвать , перекроить и вывернуть. Потом в остатки обрывков сунуть старое немощное тело и бросить его в сумрак неспокойных предгорий с памятной пощечиной на прощанье – поживи  ещё.... . Что, что это было ? Почему дождь загодя вылизал асфальт ? Кто заставил его ? Даже сейчас , много времени спустя , я с трудом открываю двери в свою память , чтобы ещё раз убедиться , что всё , что случилось , уже случилось , и изменить уже никто ничего не в силах. Не в человеческих силах.Пятница. Тринадцатое. Февраль.  Сорвавшиеся с утреннего старта люди и уже набравшие  к обеду спринтерскую скорость своей суетой не оставляли никаких надежд городу. Город вращался вместе с людьми , машинами , детскими колясками и дождём.  Даже вороньё кружило над городом , только в другую сторону и , им-то уж было известно всё с самого начала. Беда похожа на кильватер , или на нож. И этим ножом она уже рассекла город, как кусок парного мяса и на его омертвевшей коже поставила штамп – тринадцатое , пятница , февраль.По какому признаку провидение выбирает себе жертв ? Почему из множества лиц оно останавливается  именно на тех , а не иных. Почему ? И за что оно выбрало именно меня в свидетели ? И не просто выбрало , но и заранее наказало знанием , что что-то сегодня непременно должно произойти. И когда раздавило страхом грудь , заставило остановиться и сорвать с взмокшей головы мотоциклетный шлем , я понял , что это случится здесь. Сейчас . Из гурьбы школьников ,стоявших на тротуаре , как на берегу реки во время наводнения , беспричинно , ни с того – ни с сего , как две птицы вдруг выпавшие из стаи , две детские тени рванули навстречу смерти. Всё случилось ровно за три секунды .Эти три  секунды , вместившие в себя всё происшедшее, разбухли в моей памяти ужасной злокачественной опухолью. Эта опухоль растёт до сих пор. Она уже сожрала мой мозг и сон , и только память , как лучшее обезболивающее средство изредка отключает меня на какое-то время. Три секунды... .Две детские тени , как две взбаламошные птицы уже взмахнули крыльями га встречу беде.Пятница. Тринадцатое . Февраль. Моих рук не хватит , чтобы достать. Моих ног не хватит , чтобы успеть. Моего крика не хватит , чтобы предупредить. Не хватит .... И ужас обнял меня своими ледяными объятьями . И что-то косматое уже ухмылялось навстречу ... И равнодушное вороньё кружило по – кругу. Я не запомнил, когда  взорвалась моя тишина наперекор этой тринадцатой пятнице. И тот , который должен быть невидимым и белым , серой тенью рванул из меня в первый раз за столько лет явив мне свою сущность , рванул обгоняя время , пытаясь дотянуться, обогнать , остановить. И рот его был также искорёжен ужасом , как и мой. И всё , что он смог – рвануться наперерез .И всё , что я смог – видеть. Всё самое страшное – произошло. Сдвоенный удар двух детских тел , эхом пролетел над городом. И на вымытый дождём асфальт потекла кровь . Но суета уже прорастала через случившееся , заглушая крики и плач. Тринадцатое . Пятница , Февраль. И тихий , усталый шёпот того , кто должен быть невидимым – я успел . Они живы.