- Дура! Сумасшедшая! Куда ты?.. Стой…. Не шевелись…,-
Последние слова Герка фактически прошептал, бледнея. С него мигом слетел хмель. Он стоял посреди комнаты, прозванной «музыкалкой», потому что там валялась гитара, и иногда он на ней бренчал. Но сейчас ему было явно не до музыки.
Ирка, Ирочка Хван, маленькая, тоненькая, изящная, как статуэтка, кореянка, его однокурсница, стояла на подоконнике 4 этажа учебного корпуса КазГУ, их универа, дрожащая и решительная. Она стояла даже не на подоконнике, а на так называемом «отливе» - повторяющем подоконник. Только снаружи…
- Я не трону! Я только сниму тебя с окна, вот и все…
Герка и сам верил в то, что говорил на этот раз, что не так часто случалось. Как правило, слова вылетали у него сами собой, и он даже не задумывался о том, ложь он там кому говорит, или правду.
Герка, он же Георгий Давидович Циммерман, как он любил манерно представляться всем новым знакомым (впрочем, он охотно отзывался на прозвище «Герасим»), был прожженным циником. Он был молод, начитан, недурен собой, невысок, но гибок и строен, с блестящими темно-карими глазами, почти черными, и преуспевал в так называемой «науке страсти нежной».
Кстати, об этой самой науке… Был у нас один однокурсник – Алексей, Леха. Когда он поступал в нашу альма-матер, то профессор Жовтис спросил его:
- А вот помните, у Пушкина:
«Он пел науку страсти нежной,
Которую воспел Назон,
За что страдальцем кончил он»…ну, и так далее? Что это за «наука страсти нежной»?
- Ну…наверное… философия! –
брякнул Леха под гогот всех присутствующих абитуриентов, после чего к нему намертво приклеилась кличка «Философ», что, впрочем, в «науке страсти нежной» ничуть не помогало.
С девчонками ему не везло.
В отличие от Герки, к которому девушки , герлы,чувихи, как их тогда называли, липли сами. Он и усилий никаких не прилагал. Просто протягивал руку и брал, что хотел – касалось ли это бутылки вина, к которому Герасим был неравнодушен , или девчонки. Он охотно спорил на «пузырь» о сроке, при котором герлА расстанется со своей целкой. И всегда выигрывал.
- Совесть? Я с Вас смеюсь! Моя совесть чиста, как стеклышко – я ею не пользуюсь... - любил говаривать весьма довольный собой и жизнью Герасим, отхлебывая из очередного выигранного пузыря.
Совесть, которой ни разу не пользовались, казалась ему белоснежной, как манжеты его рубахи, до сияния выстиранной женой.
Как ни странно, Георгий Давидович Циммерман был женат.
Женился он очень просто: весело гуляя по улице, в превосходном расположении духа, встретил плачущую девушку.
- Чего ревем? – поинтересовался. Оказалось – бросил парень, когда узнал, что она ждет ребенка.
- Подумаешь, проблема!
- Это для тебя не проблема, - провыла, всхлипывая, девица.
- А на мне кто теперь женится? Кому я ну-у-ужна…!
-А пошли в ЗАГС! Не реви.
В ЗАГСе и познакомились.
От того, что Герасим женился, ничегошеньки в его жизни не изменилось: он по-прежнему учился легко, и без малейших усилий сдавал те предметы, которые не хотели даваться другим, и спорил, как и прежде, «на пузырь» , если понравится девушка.
Но с Иркой Хван все было не так, как с другими. Эта,с позволения сказать, пигалица, размером с воробья, умела весело дерзить ему в глаза и не думала влюбляться. На нее не производили впечатления ни остроумные фразочки, ни переливы гитары. И все Геркино обаяние не могло одолеть этой неприступной крепости. Он бы и плюнул на это дело – подумаешь , бутылка! – да Ирка была уж очень хороша…
В тот вечер Герка выпил больше обычного, и хмель ударил ему в голову. Он решил одолеть упрямицу силой, коли обаянием взять не получилось. Разговаривая, как всегда, с прибауточками, он закрыл на ключ дверь «музыкалки». Вот так-то! Он практически ничем не рисковал – четвертый этаж, вечер, «музыкалка» находилась в отдаленном крыле – да и есть ли, право, на свете девчонки, которые высоко ценят свою девственность? Подумаешь, добро!
Ничуть не сомневаясь в успехе своего предприятия, он пошел на нее, весело улыбаясь своей белозубой улыбкой…Клетка заперта. Как ты запоешь?
И вдруг Ирка легко вскочила на подоконник.
- Не подходи. Спрыгну.
Внезапно Герка похолодел: он понял, что Ирка не шутит, и полна решимости совершить, что надумала.
- Дура! Заорал он! Слезай немедленно!
Она покачала головой и шагнула на «отлив». Отлив был гладким и скользким.
- Разобьешься ведь!
- Не подходи, - спокойно сказала она. Герка боялся пошевелиться.
- Я не трону. Я только сниму тебя с окна, вот и все, сказал он жалобно.
- Нет. Не надо. Ирка решительно наступила на опоясывающую весь четвертый этаж тоненькую полоску бетона.
Герка стоял посреди комнаты , не шевелясь, казалось, он даже не дышал.
Легкая, как пушинка, она грациозной кошкой проскользнула полтора метра этого своеобразного «парапета» до ближайшего карагача, и перелезла на дерево, по веткам которого и спустилась вниз.
Она не ходила в универ еще неделю.
Все оставшиеся пять лет учебы ее никто не пытался соблазнить.
Герка, известное дело, развелся с женой, когда закончил универ, но до совершеннолетия платил алименты на воспитание чужого ему ребенка.
А Ирка, как и полагается, вышла замуж по большой любви. Кажется, он не то пил, не то играл – и проигрывался, но точно не знаю. С Иркой мы после окончания не виделись.