Когда я стал готовить эту книжку к печати, вспомнил об эссе, опубликованном мною в 1994 году (пятнадцать лет назад!) в газете «Вечерний Харьков». Нашел вырезку. Перечитал. Реминисценции в этой статье относились к событиям того времени, но многое осталось неизменным. Впрочем, не удивительно. Место интеллигенции неизменно – при любых политических перипетиях.
Мне показалось уместным включить это эссе о двух поэтах в мои рассуждения об интеллигенции. Я сохраню риторику пятнадцатилетней давности, добавив впечатления сегодняшнего дня.
Я давно хотел поразмыш¬лять на эту тему вслух – «наеди¬не со всеми» (используя замечательную фразу Александра Гельмана). Поводом стала встреча Бориса Чичибабина и Наума Коржавина с публикой весной 1994 года в Харькове. Событие, на мой взгляд, достойное мемориального мрамора. Чичибабин, харьковчанин, представлял Коржавина.
Эта статья не о сюжете встречи, а о её внутреннем смысле.
Мы живем на границе стран и времен, пути которых неисповедимы. Социализм, капита¬лизм, анархия. Украина, Рос¬сия. Пограничный Харьков. Пу¬повина двуединой великой культуры. Промежуточное сюрреалистическое время. Мута¬ции смутного времени – гуман¬ный капитализм или социализм с человеческим лицом. Как в дивных снах Кафки, Дали или пушкинской Татьяны – «один в рогах с собачьей мордой, другой с петушиной головой..."
Сохраним ли в этом межеумочном мире своё "я", немутантное, человеческое – нормаль¬ное?
При всей несхожести поэ¬тического и человеческого имиджа Коржавина и Чичибабина эти два имени для многих на протяжении трех-четырех десятилетий, с пятидесятых еще годов до девяностых олицетворяли не изменяемую временем и обстоя¬тельствами экстерриториальную совесть интеллигенции. Их встреча в Харькове имела некий символический смысл.
Интеллигент... Совесть.. Мы уже обсуждали эти понятия.
Уточним тот их смысл, который мы станем обсуждать в этом эссе. Совесть – способ¬ность в своих поступках учиты¬вать не только собственные ин¬тересы, но и интересы окружа¬ющих. В этом смысле мера со¬вести есть мера альтруизма в каждом из нас. Воспользуемся тем определением интеллигенции, которое мы обсудили вслед за Святополк-Мирским: интеллигент – человек, способ¬ный к самостоятельному мыш¬лению, не зависящему от мне¬ния окружающих, от догм об¬щества, т. е. способный к нон¬конформистскому поведению. Разумеется, образованность и интеллигентность не тождес¬твенны так же, как нонконфор¬мизм не тождествен негативиз¬му по отношению к власти или господствующему мнению об¬щества. Важна только незави¬симость суждений. Все это мы уже обсудили подробно в предыдущих главах этой книжки.
Представ¬ляется, казалось: бы, очевид¬ным, что совестливый интелли¬гент – основа стабильного об¬щества. Но проследим один (как мы увидим, очень вероят¬ный) сценарий социальной ди¬намики, и мы придем к выводу, что состояние «альтруистичный нонконформист» неустойчиво.
Время дано. Это не подлежит обсужденью.
Подлежишь обсуждению ты, разместившийся в нем.
Так потрясающе точно сказал Коржавин. Итак, время дано, и дан общественный строй – государст¬во с мощной машиной подавления, разумеется, ущемляющей большую часть населения. Ощущают это многие, протес¬туют только совестливые ин¬теллигенты. И именно они, не¬многие, самые образованные и альтруистичные до самопожер¬твования, рождают новую, аль¬тернативную идею обществен¬ного устройства. Не только маниловское желание «добра для всех», есть и конструктивная логика в их идее. Они ищут единомыш¬ленников, и «ближние сбли¬жаться против дальних волей нашей логики начнут» (Коржавин). Боснии и Карабаху пред¬шествовали страстные словес¬ные баталии ученых и поэтов. «Лишь потом разразилась гроза» (это слова Блока, совсем из другого контекста). Идеи совестливых интеллиген¬тов овладели массами – совсем уже неинтеллигентными и очень склонными к конформизму. От конформизма до вооруженного фанатизма – один шаг.
Идеи стали вполне материальной и очень разрушительной силой. Но вот идея победила! Триумф идеи - это новая система, кото¬рая организует новый аппарат подавления, и «новые крадут¬ся, честь растеряв, к власти и радости через тела» - это сказал Чичибабин.
Помните знаменитую фразу Бисмарка о том, что идеи революций предлагают гении, проводят их в жизнь фанатики, а плодами пользуются негодяи?
Ничего не поделаешь, диа¬лектика Маркса-Энгельса-Ге¬геля-Сталина неумолима. Лю¬бая самая гуманная идея, дове¬денная до фанатичного абсур¬да, становится антигуманной. Нас же учили: отрицание отри¬цания! Плохо учили, господа? Наука, конечно, требует жертв. Но подразумевается принесе¬ние в жертву только себя самого. Экспериментальные же доказательства социальных идей требуют в жертву миллио¬нов жизней.
Но хлынули совестливые профессора и поэты в полити¬ку, выдвигая замечательно аль¬труистические идеи. И вот уже единомышленники с ними. И вот уже «к штыку приравняли перо». И вот уже сталкиваются, идеи и становятся фанатично непримиримыми. И вот уже войны, вот уже кровь! В начале девяностых мы жили трагедией Карабаха и Боснии. Потом трагедией Чечни. Потом – трагедией Косово. Потом трагедией Абхазии и Южной Осетии…
Вот гениальные, на мой взгляд, слова Коржавина:
Это все - наша жизнь, где корысть прикрывают величием,
Где все нации спорят: земля не твоя, а моя.
Да опомнитесь, люди! Что значат все ваши различия
Перед общим различием жизни и небытия.
Вот значительно более скромные мои – на ту же тему:
Белые биты,
Красные ль биты невдалеке?
Поровну.
Трупы убитых
Плывут по реке
В одну сторону.
Я хорошо помню конец восьмидесятых годов. Помню мощнейшее по эмоциональному воздействию воззвание литовских демократов: «За нашу и вашу свободу!» Я верил этому лозунгу, как и тысячи других в России и в Украине. А сейчас националисты в балтийских странах подавляют русскоязычных. Вот чем обернулась свобода, выстраданная и отвоеванная Литвой, Латвией, Эстонией. Она стала несвободой для всех так называемых (со времен Сталина, между прочим) национальных меньшинств, для русских, в том числе, хотя в балтийских странах они составляют едва ли не половину населения. И ни малейшего намека на интеллигентские принципы толерантности у победителей…
В первом туре выборов президента Украины в 1992 году я голосовал за Вячеслава Чорновола. Я верил этому человеку, положившему жизнь, чтобы утвердить украинскую идентичность, не посягая при этом на достоинство других народов в этой стране. Он был идеалистом. И его не стало. А его альтруистические идеи трансформировались в националистический шабаш, в откровенно фашистские лозунги, которые уже поддерживает часть населения Украины. Ничего подобного не имел в виду Чорновил… Я скорблю не только о нем, как о незаурядной личности. Я скорблю и над погребенной вместе с Вячеславом Черноволом интеллигентской идеей толерантности на моей родине, в Украине.
Так что же мы наделали, добрейшие интеллигенты?! Мы сами разожгли пожары. Мы, интеллигенты! С кем же вы теперь, мастера культуры, после победы нашей, альтруистической идеи? Что же, мы теперь против тех, кого подавляют, уг¬нетают, уничтожают нами же созданные нувориши?! Так что неустойчив статус альтруистичного интеллигента. Есть ли выбор?
Выбор - веку подстать.
Никуда тут не скрыться.
Драться - зло насаждать,
Сдаться - в зле раствориться.
Это Коржавин. И немыслимо сказать точ¬нее. Но вопросов – тьма. Есть ли ответы, Наум Моисеевич?
Может быть, все-таки есть (и это второй сценарий разви¬тия идеи).
Давайте делать что-то!
И черт нас подери -
поставим Дон Кихота
уму в поводыри.
Не дай Бог, дорогой Борис Алексеевич! (когда я это писал, Борис Алексеевич был жив, он был еще с нами). Дон Кихот уже пы¬тался. Лично. Помните, как он вызволил большую компанию каторжников, доблестно разог¬нав стражу? Помните, что стало воплощением этой исключи¬тельно гуманной идеи благо¬родного рыцаря? Иногда я воспринимаю великий роман Сервантеса как собрание поучительных притч, похожих на библейские…
Никто и никогда не забудет Тбилиси, Вильнюс, Баку, пер¬вую кровь в бескровной револю¬ции Горбачева. Но и сейчас я не хочу пове¬рить в то, что Горбачев – прямой виновник. При нем это было, нельзя это забыть... При всем макиавел¬лизме Горбачева, в моем пони¬мании – он тоже из Дон Кихотов. Ведь как благородна была идея! Гласность, провозглашенная и осуществленная Горбачевым, впервые дала свободу нашим словам, свободу, которой семьдесят лет было лишена «шестая часть Земли с названьем кратким – Русь».
Я понимаю, что при нынешней всеобщей неприязни (всех и везде на просторах СНГ) к Горбачеву сравнение его с милым Рыца¬рем Печального Образа покажется возмутительным. Но на самом деле Михаил Сергеевич – генеральный секретарь, начальник всего сущего – выступил как самый яростный нонконфор¬мист и с несомненно альтруис¬тической идеей. Он (бескровно) взломал мощнейшую систему лишения свободы, но не стал (а ведь, несомненно, мог бы!) строить новую систему подав¬ления. Наоборот, он ввел в обиход нашего общества невиданную открытость, гласность. Он не перевел противни¬ков своей идеи в разряд кров¬ных врагов, «врагов народа». Он не указал широ¬кой и чуткой советской общественности, кто враги, которых нужно убивать. А без убитого врага – что ж за упоение в бою? Поэтому и был свергнут и побит каменьями, как и упомянутый его предшественник в испанс¬кой корчме. Ведь дав нам (и Европе, и миру) гуманную воль¬ную, он отпустил на все четыре стороны крепостных, не приспособленных жить без барина, а вместе с ними большую ораву каторжников. Эти знают свое дело. И без всяких интеллиген¬тских самозапретов! Через двадцать лет все виднее, легко анализировать и давать советы a posteriori. Трагическая ошибка Горбачева связана с его идеализмом: Горбачев надеялся, что открыв шлюзы, убрав решетки для своих сограждан, он даст возможность свободного развития обществу. Но готовить к свободе, к отмене крепостного права или рабства нужно долго… Идеализм Горбачева стал и трагедией огромной страны.
Нет, не при¬мет родина Дон Кихотов в пра¬вительствах (замечу в скобках, что лично я буду голосовать за них все равно!). Но, может быть, объективно лучше, чтобы губернатором острова был смышленый и, кажется, незлонамеренный спутник Дон Кихо¬та? Что же до совестливых ин¬теллигентов, то не место им у руля власти!
Так зачем же народу интеллигенция, особенно в его мину¬ты роковые? Так в чем смысл существования этих самых гу¬манных и самоотверженных лю¬дей моей Украины, моей Рос¬сии?
Есть такой высокий смысл! Мы видели, как неустойчив ста¬тус совестливого нонконфор¬миста, как легко скатиться к поддержке идей и действий, которые из альтруистичных за¬кономерно превращаются в антигуманные.
Высокий смысл жизни ин¬теллигента – удержать себя в этой неустойчивой позиции. Это невероятно трудно – устоять перед соблазном тор¬жествовать победу той идеи, которую ты породил или под¬держал – и часто высокой ценой для себя – тогда, когда идея была новорожденной и еще гу¬манной.
Твой удел, интелли¬гент, никогда не быть в стане победителей, даже если побе¬дители начертали когда-то твое имя на своем знамени. Это тяж¬кий удел – не пожинать плоды победы собственной идеи. Но идея – твоя, ее победа – уже не твоя победа. Твой удел, интел¬лигент, – не отмщение и рас¬права, а защита беззащитных, в том числе тех, кто еще недав¬но боролся против тебя и твоих идей, тех, кто инако мыслит. Тебя обвинят в непоследова¬тельности, в отступничестве, с тобой распрощаются твои же¬лезно последовательные друзья-победители. Ты снова станешь изгоем – уже в новом обществе. Но не пойди по инер¬ции дорогой победившей идеи (уже идеологии!) – «самое страшное - это инерция стиля». Это – из Коржавина.
А вот из Чичибабина:
Один в нужде скорблю ду¬шой,
Молчу и с этими, и с теми -
Уж я-то при любой системе
Останусь лишний и чужой.
Это и есть инвариантность совести в изменяющемся мире. Это и есть, вероятно, осозна¬ние своего предназначения. Снова Коржавин: «Поэзия не страсть, а власть». Есть две – крайние – мо¬дели поэтов - властителей дум. Первая - поэт-трибун. Пафос агитатора, горлана, главаря взрывает страсть толпы. Толпа не знает ни альтруизма, ни со¬страдания, ни сомнений, она признает «одной лишь думы власть» - обязательно очень простой «думы», той, что вну¬шил поэт Жириновский или поэт Тягныбок в орвелловских минутах ненависти. Названные только что имена – это действи¬тельно имена поэтов, без ма¬лейшей натяжки. По пушкин¬скому определению. Их глагол действительно жжет сердца людей. И очень легко этот огонь перекинется с сердец людей на их дома.
Истлевают иконы,
Горят фетиши...
«По коням! по коням! -
Веру ищи!»
И скачут кони
По могилам:
«О Боже! Боже!
Помоги нам!..»
Вот так и ищут утраченную Веру – с огнем и мечом.
Другая, противоположная первой, модель властителя дум – те двое, что выступали тогда в Харь¬кове. Коржавин и Чичибабин не трибуны, а исповедники. Ис¬поведуясь сами – они исповеду¬ют меня и вас. Они обращаются лично ко мне. И лично к вам. И вдруг вы находите в них – себя. Вдруг выясняется, что некто ощущает мир и думает так же, как вы, и он сумел выразить че¬рез себя – вас. И вы уже не оди¬ноки в вашем совестливом нон¬конформизме. Вы готовы вы¬стоять в вашем альтруистичес¬ком выборе.
Что же видят в Коржавине и Чичибабине те, кто считает их своими Поэтами? Эти Поэты поклоняются свету, а не огню. И зовут не к битве, но к миру. Долг поэта – не долг солдата. Место поэта – не окоп, а не¬йтральная полоса. Незащищенный человек на линии проти¬востояния. Здесь стреляют с обеих сторон. Кажется, ясно, где в бою опаснее – на месте солдата или на месте поэта. В этой связи я позволю себе привести мое стихотворение 1995 года. По-украински. Этот язык мне почти настолько же родной, как русский. Я уверен, что русскоязычный читатель поймет все точно.
Я народився тут, в моїй Украйні.
Я є єврей – i не зречусь того.
I від Росії не зречусь – принаймні
Вона колиска розуму мого.
Ізраїль – то вітчизна моїх генів.
Украйна – батьківщина мого тіла.
Росія – в серці, в мозку, у легенях
Назавжди свій відбиток залишила.
I отже трьох батьків я маю – три народи,
Що рівной мірою споріднені мені.
Я їх не зраджу. Навіть при нагоді,
Якщо засперечаються вони.
Боронь нас, Боже, від такого лиха!
Але якщо судився вже двобій,
Не буду я відсиджуватись тихо,
Бо біль всіх трьох – мій особистий біль.
Устану я поміж ворожі клани –
3ірвіть на мені лють свою усю!
Російський я єврей
в моїй Украйні –
В мене стріляйте –
я вас всіх люблю.
Я думаю так же и сейчас. Хватит ли силы – у меня – стать между кланами? Боюсь сделать это, конечно. И еще больше боюсь не соответствовать той эмоциональной декларации, которую я только что вам изложил. Но все-таки это – мой ответ на сакраменталь¬ный вопрос Горького: «С кем вы, мастера культу¬ры?»: Не с вами. И не с вами. Идея неприсоединения к силе и есть выбор тех, кого мы в самом нача¬ле определили как альтруистичных нонконформис¬тов-интеллигентов. Именно та¬ким Великим Интеллигентом – без страха и упрека – был Андрей Дмитрие¬вич Сахаров.
Он оставил нам логические основания идеи ин¬теллигентского неприсоедине¬ния к силе как интеллектуаль¬ный принцип. Коржавин и Чичибабин за сорок лет общения с нами создали для нас мораль¬ные и эмоциональные основа¬ния этому принципу.
Так как же все-таки посту¬пать нам, простым интеллиген¬там, стремящимся сохранить свое нежное альтруистичное «я»?
Я не претендую на лавры Поля Гольбаха или Емельяна Ярославского и совсем не намерен толковать Священное писание сколько-нибудь иронически. Наобо¬рот, я преклоняюсь перед мудростью Вечной книги, а заповеди Моисея почитаю как свод правил морали, ко¬торым стараюсь по мере сил своих следовать. Но я не тео¬лог, я физик и привык к тому, что самые за¬мечательные теории допуска¬ют не только улучшение, но даже пересмотр. Конечно, понимание психологии лич¬ности и ее взаимоотношений с социумом со времен Мои¬сея изменилось неизмеримо меньше, чем понимание жиз¬ни звезд, атомов или генов. Но все-таки мне хотелось бы в контексте этой статьи, не навязываясь в соавторы к Моисею, спроецировать не¬которые библейские запове¬ди на то, что я назвал бы ко¬дексом чести интеллигента вообще и поэта интеллиген¬ции в частности. В конце кон¬цов, воспримите это с юмо¬ром. Впрочем, какой уж тут юмор в наше время ежечас¬ной необходимости мораль¬ного выбора!
Итак, заповеди для интел¬лигента.
- «Не сделай себе кумира». Добавим: не дай себе и другим поверить в единственность и безоговорочную правоту какой бы то ни было идеи, не сотвори партию единомышленников. Она создаст фанатиков, кото¬рые взорвут мир.
- «Не убий». Добавим: Не позови этих унизить тех и вос¬препятствуй уничтожению этих теми.
- «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего». Этого уже точно недо¬статочно. За последние пару тысячелетий человечество при¬обрело новый опыт. Тот, кто донес на Коржавина, когда его арестовали, не лжесвидетель¬ствовал. Он говорил истинную правду. Сегодняшний символ нашего прошлого несчастный Павлик Морозов доносил на отца, не погрешив против прав¬ды. Так что добавим к этой за¬поведи: Не донеси! Не предай доверия ближнего твоего.
И наконец, заповедь, кото¬рую Моисею Бог не поведал. Ее услышал Александр Галич.
- Не промолчи! Если это против совести твоей, не промолчи!
Последнюю заповедь и ав¬тор этих строк, и уверен, огромное большинство тех, кто счи¬тает себя добропорядочными интеллигентами, нарушали не раз. Мы пассивно порядочные люди и поэтому не годимся в праведники. Те два Поэта. встреча которых послужила по¬водом записать эти размышле¬ния, никогда и ни в чем не нару¬шили кодекс чести интеллиген¬та.
Именно этот кодекс чести интеллигента есть то, что со¬здает единое моральное прос¬транство - содружество на са¬мом деле независимых и на са¬мом деле родственных по духу людей - от Харькова до Бостона и от Москвы до самой до Кан¬берры. Не станем создавать партии, господа альтруисты, но «...возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поо¬диночке!», как призывал нас, интеллигентов, незабвенный Булат Окуджава.