ДОМИНО
В воздухе дым, как духи «Домино»,
Тонкая примесь знакомой тревоги –
Словно поднявший меня из берлоги
Хитрый охотник идёт за спиной.
Стоптанный снег – испытание чувств –
Если растает, то кто его вспомнит?
... Очень игрушечным спутанным пони,
Так некрасиво и странно скачу ...
В воздухе дым, как духи «Домино».
Скрипка шагов и груба и фальшива –
Пилят смычки многорукого Шивы
В нашей цепи кружевное звено.
Завтра весна патронажной сестрой
Снимет бинты с незалеченных улиц,
Вскинется город, как праздничный улей:
«Скоро появится новый Герой».
В воздухе дым, как духи «Домино»,
Это зима обращается в бегство,
Это ко мне обращается детство,
Что умирает в последней пивной.
Души сгорают холодным огнём,
Крошево льда – блеск фальшивых алмазов.
Завтра весна. И на подлинник грязи
Пьяница вновь прислонится спиной.
В воздухе дым, как духи «Домино»...
Плачет паяц по ушедшему веку.
Прошлое кануло, смежило веки –
Всё умирает легко и умно.
Медлит История. Села на мель.
Ворохом белым валяется парус.
Не был умён я – что мне доставалось,
Встретить достойно я не умел.
В воздухе дым, как духи «Домино» --
Где-то качается Божье кадило.
Это сгорает, что происходило
В этом безумном столетье со мной.
Рано ты, Пасечник, палишь дымарь,
Рано окуривать улей дремотный –
Не заготовил ни яда, ни мёда,
Маленький труженик, кроме дерьма.
В воздухе дым, как духи «Домино»,
Тени неистово тянет к востоку.
Вечер едва. Вспоминают истоки
Спящие льды в голубых кимоно.
Что в эту пору умеет гореть?
Мёрзлое Солнце картофельной бляхой –
Как череп Героя с берёзовой плахи –
Катится в бездну по белой горе.
Крепче мороз, и, увы, всё равно,
Чем я дышу – я придумал названье.
Скользкая улица. Мрачные зданья.
Спутаны ноги скрипичной струной.
Смейся, паяц, если ты занемог,
Болью чужой погребая рассудок –
Там, в глубине, в драгоценной посуде,
Райским соцветием дух Домино.
11 марта 1997 года
* * *
Мне нравится запах твоих сигарет.
Мне нравятся тонкие пальцы и кожа.
Легенды порою похожи на бред –
Ты чем-то на музу поэта похожа.
Ты любишь молчать, если я говорю.
Ты прячешь ответы в конфетных бумажках,
И, если настанет весна к декабрю –
Ты станешь ручной, совершенно домашней.
Потом ты научишься кашу варить,
И бросишь курить, и причёску изменишь.
Едва я воскликну: «Мгновенье, замри!»,
Ты просто растаешь. Ты просто исчезнешь…
И если я мастер, достойный поэт,
Оставлю на память чудесную строчку:
«Мне нравится запах твоих сигарет»,
Поставив три точки…
1996 год
СТРАННАЯ ПАРА
Ливень в пути захватил, как нежданный разбой.
C грохотом тучи меня делят между собой.
В окнах соседи, как телепремьеру глядят –
Упрям режиссёр и в программе напевы дождя.
Молнии вспышка – пугает небес стробоскоп –
Путник, сутулый застигнут: «Мгновение, стоп!»...
Ноги в грязи. На подошвах я пуд приволок.
Пёс, у дверей ожидая, дрожит. Он промок.
На потолке набухает сырое пятно,
Как будто все беды сейчас – это войско одно.
Погода настырна. Нашла, как пробраться сюда –
В таз с потолка набегает по капле вода.
Чистое небо с утра обещал нам прогноз...
У батареи свернулся калачиком пёс,
Зевнул, дёрнул ухом, вздохнул и ладонь мне лизнул,
А дождь только хлеще по стёклам окна стеганул.
Поток ниагарский по крыше, с окна на карниз,
Тенькает тазик. Мой друг заскучал и раскис,
Хвост шевельнулся, как тяжкий, безрадостный груз...
Странная пара – июль и осенняя грусть...
Странная пара уделанных грязью штиблет...
Странная пара – собака и мрачный поэт...
Трубой пароходной натужно ревёт водосток,
Лужи растут... Неужели Великий Потоп?
Вот-вот закачается в лужах Новый Ковчег.
Дремлет собака. Смотрит в окно человек.
1986 год
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Сыну Валерию
Ветер тянет сырую лямку,
Задыхаясь тоскливой песней,
Отбивая неровно склянки
Жалкой фальшью фонарной жести.
Тянет ветер на волокуше
Этот город, лениво спящий
В тёмно-синей глубокой луже,
Между прошлым и настоящим.
Город старый – святые мощи.
Здесь на улицах – пепел листьев...
Бесполезной тяжёлой ношей
Ветер тянет его и злится.
Здесь на ветхих верёвках сушат,
Так похожие на одежды,
Беспробудно-сырые души,
И простиранные надежды.
Пряча глубже глаза под веки,
Сны мусоля, как дети – соски,
Спят усталые человеки,
Так похожие на обноски...
Завтра утром, из всех отдушин,
Выйдут люди – немые мимы –
Будут заняты пьесой скучной,
Непонятной, необъяснимой.
С лёгкой качкой, под нежность тряски,
Под шуршание штукатурки,
Спят артисты, отклеив маски,
Сняв трико, словно змеи – шкурки.
Спи, мой маленький грустный мальчик,
Спи, мой маленький, баю-баю...
Город – каменный балаганчик –
Ветер тащит, скрипя зубами.
12 июля 1996 года
АРМАГЕДДОН
На море – шторм, на набережной – снег,
Сырым потоком вездесущий ветер.
На белом белое, глубокий сон во сне –
Мои следы на этом белом свете.
Найдёте по несказанным словам?
По мёртвым песням и пустым стаканам?
Настало время звёзды зарывать
Тяжёлыми, стальными облаками...
Дрожит Земля в предчувствии резни,
И делает Вселенная, что может –
Как Человеку Вечность объяснить?
Гораздо тяжелей, чем уничтожить...
Не много ли слепых поводырей
Для зрячего, но пьяного народа?
...Не сосчитать на коже волдырей –
В огне Геенны не отыщешь брода...
В зиянье Бездны? К чёрту на рога? –
Куда ведут стреноженных потомков,
Что обнимают Вечного Врага,
Приняв за Искупителя в потёмках?
...Забритого затылка булава,
Безликие, бездушные, мутанты...
Перевирая Вечные Слова,
Пророки лгут, кривляются шутами.
И равноценно «приняли на вид»,
Любовь не в силах отличить от блуда,
И проповедь о мире и любви,
И поцелуй слюнявого Иуды.
Надежда, эта розовая грязь,
Томит, как бесконечная простуда –
Как импотент на половую связь,
Надеются отступники на чудо.
Захваченные пагубной игрой,
Поставили на скрюченные цифры.
Иссякнет срок и грянет адский гром –
Раскроет Бездна злую тайну шифра...
Ждёт стадион: «Антихрист, объявись!
Меч Гавриила стал тупым и ржавым!».
Увяла неба облачная высь,
Нахмурилась Небесная Держава.
Партер, галёрка... Не хватает мест!
И публика осталась той же самой:
Кто требовал: «Спасителя – на крест!»,
Расправы ждёт с голодными глазами.
Натужный вопль в сотни мегатонн:
«Распни, распни убогого еврея!»
Болельщиками ждут Армагеддон,
Как розыгрыш смертельной лотереи…
Простят ли человечеству грехи?
Простит ли Бог? Простит ли Мирозданье?
Кто жаждет выйти из воды сухим,
Заслуживает большего страданья...
На море – шторм. На набережной – снег,
Сырой лавиной вездесущий ветер.
Кончалась осень и кончался век.
Кончалась эра Нового Завета.
Ноябрь 1992 года, Беленихино
РАЙ
Если подняться вверх по реке,
На лодочке узкой и длинной, как спица,
Можно увидеть, как там, вдалеке,
Живут Человеки Счастливые Лица.
Не носят одежды, не имут стыда,
Медведей не бьют ради шкуры, и волка...
Им нечего делать и нечего ждать,
Рисуют на коже цветные наколки.
В добротном раю, от забот вдалеке,
В империи птиц и непуганых лилий,
Бессмертные души храня в тайнике,
Не знают болезней, не роют могилы...
Живут, и не знают они, дураки,
Что счастливы просто, под боком у Бога –
Скучая о чём-то, у самой реки,
Из красного дерева строят пироги.
Им кто-то сказал, что внизу по реке,
Где шум океана и полные пляжи –
Стоят города, где живут во грехе,
Не веря ни в Бога, ни в черта, и даже:
Там есть революции, стрессы, война,
Футбол, рок-н-ролл, телевизор и водка.
И вездесущее чувство – вина,
И самое сладкое чувство – тревога.
Там сходят с ума! Это лучше, чем скука;
Там голод и боль вместо вязкого сна;
Мужчина – животное, женщина – сука,
Там в муках рожают, играя казнят...
Живут, и не знают они, дураки,
Что счастливы просто, лишённые рая,
Зачем они строят свои челноки,
И смотрят в верховья реки, умирая? –
Мечтая подняться непрошено вспять,
Туда, где ничто никогда не случится,
Где терпится глупость, а мускулы – спят.
И лица красивы. Счастливые лица.
28 мая 1995 года
* * *
Парк. Открыта ржавая калитка.
Дом напротив – пуст и слеп – под снос.
Это осень. Видишь, клён горит как?
Мелкий дождик тушит не всерьёз.
Осень – пожилая оборванка,
Вымокшая, серая, как мышь.
Вётлы, превращённые в болванки,
Не скрывают обнажённость крыш.
Чахнет сад за копьями ограды –
Не просите золота взаймы –
Скоро обречённость листопада
Станет белокровием зимы.
Двух беседок голые скелеты
Завернутся в белые бинты,
В памяти такого слова «Лето»,
Кажется, Природе не найти…
Куцы станут дни, степенней – ночи,
Выше – дым, изящнее – стекло.
На окне – витиеватый росчерк,
Прочитаешь: «Скоро Рождество»…
Где весна? – Попряталась по скирдам,
Провалилась в прорубь ли, в дупло –
В терниях февральской панихиды
Высидеть пасхальное тепло.
А потом, в итоге мук и жалоб,
Рассопливясь, тужась и треща,
Вытолкнет Природа, нарожает
Миллиарды почек-малышат.
Щебеча, любя и обнимая,
Вылечит от ледяных корост,
Отогреет, разговеет маем,
Воскресеньем завершая пост…
Закрываю ржавые ворота,
Поднимаю мокрый воротник.
Кончена прогулка,
Звонкой нотой
В хмуром парке умирает
Скрип.
1996 год
ТЬМА
У плахи осыпается шиповник,
И занесён топор над головой.
У ратуши, на площади торговой,
Меня казнят за злое колдовство.
Вот голова покатится по плахе,
Исполненное знанием ядро...
Никто не станет отпевать и плакать,
Менять одежды, отмывая кровь.
…Скользнув в тумане, поступью тигровой,
Сквозь караулы, их латунный строй,
Охапку лилий бросив в лужу крови,
Встав на колени, мне глаза закрой.
Дым факелов, туман, слащавость гнили,
И пляска пепла от сожжённых книг,
И конский пот, и кровь, и запах лилий –
Причудливо свиваясь, опьянит.
Под серым балахоном, смутной тенью,
Почти фантомом, дымкой, как душа,
Ты канешь навсегда в сырую темень,
Назад, в проулок, узкий, как кинжал...
Свезёт останки медленно, прилежно,
В глубокий ров за городской стеной,
Скрипучая зловещая тележка,
Могильщик – колченогий Карл Гуно.
Не убедить клекочущих уродцев,
Набухшие бубонами умы,
Что я не отравлял чужих колодцев.
Что я искал лекарство от чумы.
3 июня 1994 года
ПАМЯТИ МЕНЯ
Тихо падает снег –
обречённый, немой, бесполезный –
На раскисшую грязь мрачных улиц и злых площадей.
Я сижу на окне,
нездоровый, небритый, нетрезвый,
Полувслух матеря бестолковый до бешенства день.
Что же произошло?
Я себе объяснить не успею.
И какая-то боль временами похожа на стон.
Стынет лоб о стекло,
за окном уже стало синее,
Не горит «Беломор» и некстати молчит телефон.
Хватит.
Плюнул на пол,
и последнюю взял папиросу.
Накатила тоска. Ты, подруга, покоя не дашь.
Я расстрелян в упор
пулемётом всегубящей прозы.
Серый дом.
Грязный вертеп.
Последний этаж.
Открываю окно,
как бутылку бодрящего средства –
Не удержите снег,
и меня не пытайтесь ловить –
Вниз,
на чёрное дно,
чтоб в грязи утопить фарисейство,
Трёп о верных друзьях и восторги высокой любви.
Дом глухой, как стена.
Он – палач, не дающий спасенья –
Изрыгает «Ламбаду» и чей-то придурочный смех.
Из ночного окна,
по закону свободных падений,
Падал вниз человек,
обгоняя
чахоточный
снег.
20 февраля 1990 года
* * *
Осенних веток письмена –
Нерасшифрованный орнамент.
Поведал скорченный пергамент,
Что мне судьба ещё должна,
Что стоит жить и не бежать,
Не мельтешить, не суесловить,
Признав незыблемость условий,
Листвой опавшею шурша;
Что смерть не ведает границ
Меж здравых телом и убогих –
И негодяи, и пророки
У врат Господних будут ниц –
Так мудро этот мир устроен.
И полированный гранит,
Как мать, равняет и роднит,
И побеждённых и героев.
Не помнят ни Добра, ни Зла
Пустые мокрые погосты,
И в тучах тёмно-серых просинь,
С последним росчерком тепла...
А истинность нагую рощ,
И славы наши и награды,
Ну, кто посмеет ставить рядом,
Как дрожь, осин и тела дрожь?
За всё, что сказано о нас,
За эпитафии и точки,
Гроша осеннего листочка,
Увы, Создатель не подаст.
Но стоит жить и не бежать,
Не суетиться, не злословить.
Молчанье – золото.
А слово...
Уходит осень.
Осень жаль.
31 января 1997 года
* * *
Памяти Л. П.
Ты слышишь? Что-то происходит.
Послушай только, не дыша –
Так обрывается душа
Барометром к плохой погоде.
Вот так однажды сохнет лист.
Как тает айсберг в океане,
Лицо теряет жёлтый сфинкс,
Становится округлым камнем...
Так исчезали города –
Везувий поглотил Помпеи,
Так двигались пески,
Крадя
Воздушные сады империй.
Неуловимый террорист,
Идёт,
Как истинный хозяин.
Бесшумен и неосязаем,
Не допуская компромисс.
Раздавлен этой тишиной
Внезапной,
Как сошла лавина...
Часы – замедленная мина –
Не остановишь – за стеной.
1995 год
* * *
Я знаю, что такое холода,
Когда не руки стынут – голос стынет,
И острою железною пластиной,
В запястия вонзается беда.
И что там лёд и полюса снега,
Когда мороз проходится по крови,
И сердце словно лишено покрова
И индевеет в лапах мясника...
5 марта 1997 года
* * *
Родниковую воду горстями,
И озёрную воду веслом...
Смутно мучает дым расставанья,
И недавно забытое зло.
И мерцает свеча еле-еле.
Хочешь мрака – так ласково дунь...
Но усталость и черви
Изъели
Перезрелое яблоко дум.
Перелистана ветхая книга,
Перелистана в поле трава.
С обречённостью краткого мига
Кто-то выбил на камне слова.
Но забудутся даты и цифры –
Послесловия не для души.
Под курганами золото скифов –
К праху прах –
Ты его не ищи.
Родниковую воду горстями,
И озёрную воду веслом...
Смотрит небо,
Прощаясь с гостями,
Уточняет на камне число.
Тает медленно, в бледном тумане,
Всё, что в сердце корнями вросло,
И восходит звездой
Безымянной.
Опускается в небо весло.
5 апреля 1996 года
* * *
Такая странная болезнь –
Другая женщина мне снится.
Я попытаюсь застрелиться,
Когда мне это надоест.
Мне трудно н`аново любить,
Я жить хочу в покое вечном.
Я стану камнем бессердечным!
... Да, видно, этому не быть:
Лежу, кусая кулаки.
Не лучше ли мне просто спиться?
Другая женщина мне снится,
Назло, упрямо, вопреки.
1992 год