Ты гладила меня по голове
так, как никто
тем самым за собой оставив право
на эту ласку, стоящую в графе
под словом "мама".
Ребенок недоласканных детей,
испуганнх тем,
что познанье мира
внезапно обернулось мной,
орущей, требующей свой кусок любви и
тепла, от целого,
которое, как не делили
делилось не на три -
на два,
в остатке
имея слезы,
сопли,
перепалки,
отсутствие жилья, пеленки
и детский эгоизм
исторгнуть
который не смогла потеря
невинности, засевщей в чреве
ватным тампоном с примесью свинца
и даже исторжение плода.
Ребенок недолюбленных детей,
по недосмотру там чьему-то, где-то
любовь таскавших как сладости
тайком,
наощупь движущихся в темноте буфета,
ей затыкавших рот
пижамным рукавом,
сироп вельвета
драл глотку,
расщепляя стон
на монофтонги,
тугой слюной
мазал на подушке акварельки.
Скрип расшатанной софы
как метроном
наладил темп моей будящей колыбельной.
Ребенок недохваленных детей,
нашедших в метре сьемной секциноки
угол для наказаний
(под ребром
уже лежала я
как чуть поздней -
под боком).
Ребенок заигравшихся детей,
Ненаигравшихся
Машинки, куклы, пляски:
"Мама уходит к тете Оле
(дяде Коле),
буду завтра в шесть
свари себе поесть
делай уроки"
Отца не помню.
Ты гладила меня по голове
так, как никто,
Мне не хватает этой ласки.