Между болью и далью – натянутой нервной струной…
«Нам нравятся поэты, похожие на нас» - строка Бальмонта, затертая почти до штампа. «И да, и нет», - говорю я. Нравятся именно похожие, что дают нам ощущение долгожданного созвучия и хоть немного уменьшают чувство вселенского одиночества. Но могут (и должны!) нравиться и непохожие, иные, хотя и идущие по тем же кругам вечности. Нравиться новым опытом, новым прочтением тех же страниц пространства-времени-сердца, высвечивая на спирали Бытия новые узоры смыслов и объединяя свободным взмахом внутренней кисти потускневшие (кажется) звёзды слов в новые созвездия, на зов которых хочется идти, забывая, что мир есть иллюзия…
Одним из таких открытий и стимулов стал для меня лет 10 назад Андрей Мирошников. Особенно близко мне в его стихах «золотое сечение» экспрессии и медитации, иронично-философской отстраненности и пульсирующей боли, жесткого реализма, нежности ко всему живому и тоски по несбыточному. До сих пор погружаюсь в них как в горный источник с перекрещенными над ним пальцами звёзд… Надеюсь, похожее ощущение сложится и у вас.
http://www.stihi.ru/avtor/bababa
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Сыну Валерию
Ветер тянет сырую лямку,
Задыхаясь тоскливой песней,
Отбивая неровно склянки
Жалкой фальшью фонарной жести.
Тянет ветер на волокуше
Этот город, лениво спящий
В тёмно-синей глубокой луже,
Между прошлым и настоящим.
Город старый – святые мощи.
Здесь на улицах – пепел листьев...
Бесполезной тяжёлой ношей
Ветер тянет его и злится.
Здесь на ветхих верёвках сушат,
Так похожие на одежды,
Беспробудно-сырые души,
И простиранные надежды.
Пряча глубже глаза под веки,
Сны мусоля, как дети – соски,
Спят усталые человеки,
Так похожие на обноски...
Завтра утром, из всех отдушин,
Выйдут люди – немые мимы –
Будут заняты пьесой скучной,
Непонятной, необъяснимой.
С лёгкой качкой, под нежность тряски,
Под шуршание штукатурки,
Спят артисты, отклеив маски,
Сняв трико, словно змеи – шкурки.
Спи, мой маленький грустный мальчик,
Спи, мой маленький, баю-баю...
Город – каменный балаганчик –
Ветер тащит, скрипя зубами.
ТЬМА
У плахи осыпается шиповник,
И занесён топор над головой.
У ратуши, на площади торговой,
Меня казнят за злое колдовство.
Вот голова покатится по плахе,
Исполненное знанием ядро...
Никто не станет отпевать и плакать,
Менять одежды, отмывая кровь.
…Скользнув в тумане, поступью тигровой,
Сквозь караулы, их латунный строй,
Охапку лилий бросив в лужу крови,
Встав на колени, мне глаза закрой.
Дым факелов, туман, слащавость гнили,
И пляска пепла от сожжённых книг,
И конский пот, и кровь, и запах лилий –
Причудливо свиваясь, опьянит.
Под серым балахоном, смутной тенью,
Почти фантомом, дымкой, как душа,
Ты канешь навсегда в сырую темень,
Назад, в проулок, узкий, как кинжал...
Свезёт останки медленно, прилежно,
В глубокий ров за городской стеной,
Скрипучая зловещая тележка,
Могильщик – колченогий Карл Гуно.
Не убедить клекочущих уродцев,
Набухшие бубонами умы,
Что я не отравлял чужих колодцев.
Что я искал лекарство от чумы.
* * *
Родниковую воду горстями,
И озёрную воду веслом...
Смутно мучает дым расставанья,
И недавно забытое зло.
И мерцает свеча еле-еле.
Хочешь мрака – так ласково дунь...
Но усталость и черви
Изъели
Перезрелое яблоко дум.
Перелистана ветхая книга,
Перелистана в поле трава.
С обречённостью краткого мига
Кто-то выбил на камне слова.
Но забудутся даты и цифры –
Послесловия не для души.
Под курганами золото скифов –
К праху прах –
Ты его не ищи.
Родниковую воду горстями,
И озёрную воду веслом...
Смотрит небо,
Прощаясь с гостями,
Уточняет на камне число.
Тает медленно, в бледном тумане,
Всё, что в сердце корнями вросло,
И восходит звездой
Безымянной.
Опускается в небо весло.
* * *
Скачут тёмные мысли
заевшей иглой на пластинке,
Голос плоти зовущий
оленем в тумане ревёт.
Я не верил вчера,
что любовь – это Зона инстинкта,
Но сейчас,
как маньяк,
я хочу целовать твой живот,
Расплести эти волосы –
гриву степной кобылицы –
Целомудрия пояс сорвать с тебя,
словно упряжь,
Дай себя расседлать.
Не впрягайся в поклажу ослицей,
Ведь монаший обет
для тебя неподъёмный багаж.
Ты не слышишь «сезам».
Как открыть в твою крепость ворота,
Чтобы знамя поднять –
алой кляксой отмеченный шелк?
Я уже не стыжусь
оказаться здоровым животным.
Напрягается зверь.
Он готов на коварный прыжок.
И толкает меня
непорочная сводня Природа –
Эту нежную плоть сжать в руках,
как в тисках палача.
Ягодицы –
прохладную мякоть запретного плода –
Разделить пополам
мощным взмахом живого меча.
Я – взбесившийся бык.
Я – сосуд, переполненный жаждой.
Вместо песен и слов
липкой пеной клокочет слюна.
Разреши мне вкусить нежный плод,
ароматный и влажный.
Белый цвет простыни дурит голову,
как белена.
Запах девственной кожи –
земля, не познавшая плуга.
Я сниму с тебя шлем
и железные чаши с груди.
И застынет мой конь,
перед лентой, натянутой туго,
Жарко выдохнут в шею
припухшие губы:
«Иди»...
ГОРЯЧАЯ ТОЧКА
Никто не забыт и ничто не забыто.
Отыщется в прошлом вина –
Ударит война воронёным копытом
По стёклам окна.
Подбросят в огонь вековые обиды,
И кровь закипит, как гудрон...
Никто не забыт и ничто не забыто
С обеих сторон.
Война просочится со злобой сквозь поры,
И слово уже – динамит...
Троянская лошадь бесплодных разборок
За дверью стоит.
Никто не забыт и ничто не забыто,
Ни гордость, ни слава, ни боль.
Героев воспели, отпели убитых,
Но памятлив Бог:
Господь возопит поднебесным набатом,
Колышущим бранную твердь:
«Ответь-ка мне, Каин: я дал тебе брата.
Где брат твой теперь?!»
Пустынна душа, как разграбленный город.
Желания – адская смесь –
Дичают отцы и плодят мародёров,
И пестуют спесь.
Где сеяли хлеб – там посеяли мины,
Плуги отковав в топоры.
И жертвенных пешек рожают вагины
Для грязной игры.
От крови тошнит. Тело лижет усталость.
Пора закругляться, игрок!
... Но медленно-медленно движется палец,
Спуская курок.
Кто первым устанет кривляться до пены,
В священном порыве дрожа?
Пить кровь побеждённых, кастрировать пленных,
Есть мясо с ножа?
Когда тишина тронет детскую зыбку –
Заглянет в окошко Луна,
Сыграет надежда на тоненькой скрипке,
Когда не война...
Вспотеет земля, а железо остынет,
Кулак разожмётся в ладонь,
Чтоб вырастить дерево,
Вырастить сына
И выстроить дом.
***
Строки мои – это суть Домино –
Чёрное, белое – выплески клавиш.
Любишь? – И сердце, как свечку, оплавишь.
Если не любишь – сгоришь всё равно.
Я – Домино, очевидец, проснись!
Плач или смех – ты поймёшь, если хочешь.
Окоченев от бескрайности ночи,
Каменным ангелом падаю вниз.
Если на улице ни огонька,
На подоконнике свечку поставь лишь,
Зная – напрасно её ты не спалишь –
Я постучу троекратно, слегка.
Я принесу долгожданную весть:
ПРИГОВОРЁННЫМ ДАРУЕТСЯ ВЕЧНОСТЬ!..
…Страшно, не видя условленной свечки,
Каменным ангелом падать с небес…
Я – Домино! Я не вижу огня!
Слепо пронзаю туманные клочья.
Не засыпай посреди этой ночи! –
Если уснёшь, кто согреет меня?
***
И до сих пор я жизнью не обструган.
Я знаю сам, я в зеркало гляжусь.
Меня возьмите, люди, на поруки,
Я, может быть, на что-нибудь сгожусь.
Таких как я положено на мыло,
В убыток и к такому-то рожну…
Хотите? – Стану натирать светила
И соблюдать ночную тишину,
Прикладывать к закату подорожник
И голубей гонять до высоты,
Прикуривать давать от искры Божьей
И в летний дождик поливать цветы,
И драться с ветром, если тот наскочит,
И с первым встречным говорить на «вы»,
Светить прохожим самой белой ночью,
Причёсывать течение Невы,
Писать на ноты воробьиный щебет,
По шерсти гладить бронзового льва…
Я возмещу сполна цифирь ущерба,
Когда хоть малость буду нужен вам…
* * *
Вот и осень. Холодно и сыро.
Жизнь с нуля: подарок или месть? -
Я кочую по чужим квартирам,
Где пока хватает теплых мест.
Ни семьи, ни Родины, ни флага.
Ни надежд, ни страхов, ни любви.
Все мое Отечество - бумага
Без печати с оттиском "Живи".
Только те, кому бывает тяжко,
Могут Бога за меня молить,
И отдать последнюю рубашку,
И ломоть последний преломить...
Этот город сыт. Надменен. Мрачен.
С пятнами неона на лице,
Я дышу, как загнанная кляча,
На Садовом захромав кольце:
Мутный дым Отечества не сладок.
Он ли над чужбиною витал? -
И суровый основатель-всадник
Долгоруко посылает вдаль.
Улыбнувшись мертвому свеченью,
Словно оглянувшись на угли,
Ухожу на новое кочевье,
Плавно отрываясь от Земли.
* * *
Между богом и Босхом, в забытой любовью дыре,
Между верой и ветром, крутящим опавшие листья,
Выгораешь дотла на осеннем промозглом костре.
Умирают мечты. Разбиваются волны о пристань.
Между морем и степью, в излёжанной, сонной глуши,
Где полынь и песчаник напитаны солью и йодом,
Почему-то с руки пропадать и быльё ворошить,
Ожидая от ветра ответа, у моря – погоды.
Между входом и выдохом –
где-то в двух третях пути,
Уж не бросишь до завтра –
сидишь над листом до рассвета.
И не жизненный смысл, а строчку пытаясь найти,
И не ставишь вопросов – давно очевидны ответы.
Между Вами и мной притяжение близко к нулю.
Только дальняя боль,
точно занавес тайного вздоха,
Только низкое солнце, как плотно задраенный люк.
Если выхода нет - это значит: сменилась эпоха.
Между здесь и тогда, раздираемый напополам,
Где всё чаще слышны голоса, поглощённые прошлым,
Где ещё не готов от себя получить по делам,
Но достойно принять пораженье становится проще.
Между болью и далью – натянутой нервной струной:
Ни покоя, ни сна – колебания, трепет длинноты.
Вот и голос высок. Но всё крутит с улыбкой дурной
Шестерёнки настройщик: он ищет предельную ноту…
***
Вращаясь между планет умерших клубком тяжёлым,
Ни днём, ни ночью не замедляя своё круженье,
Земля вбирает, на ось мотая, китайским шёлком,
Людские судьбы – надежды, взлёты и пораженья.
Артелью дружной ударно трудятся мастерицы…
Процесс налажен. Источник щедр. Сырья навалом.
Замёрзнут лужи, на дальний юг откочуют птицы –
Придёт пора принять последнее покрывало…
Трепещут нити, мелькают спицы, звенят коклюшки,
Скупое солнце лениво греет мой город южный.
Погода шепчет. На лавках парка сидят старушки
И вяжут нежность, сердца людские храня от стужи.
(Составитель Игорь Желнов)