Нет, не будешь мне рассказывать о страсти.
Толстощёкие Зефиры в полнолунье
не спасают от побоев и напасти,
если только полновластья не своруют.
Вот и дуют не ветра, а откровенья.
Песнопенья над шаманскими кострами.
В круг огня бездумно сносятся каменья
и следы пересыпаются цветами.
Переспавшие взирают с удивленьем:
от каменьев дрожью тени, словно шали.
-На колени, недоумки, на колени!
Или вас не подневольницы рожали?
Аромат витает в воздухе бесплотно
до ноздрей едва касаясь, призывая
затянуть в ходы кривые, мимо глотки
протолкнуть перебродивший призрак мая.
Измельчив плоды аниса в белой ступке,
настояли порошок в горячей жиже.
Откровение становится преступным,
если выплеснется гейзером в Париже.
Если будут привыкать к уюту быта
обращённые в религию достатка,
не появятся ль со временем копыта
под, сочащейся палитрою, облаткой?
Всё равно мне искушение мешает
быть назойливым поклонником не скушным.
Неужели не найду на целом шаре
ту, что нежностью и верою оглушит?
Неужели не достанусь безраздельно
милой девочке, привыкшей к песнопеньям,
чтобы вместе у костров писать пастелью
недосказанный мотив прикосновений?