Проклюнется ли в сумерках Фортуна?
Предместье засыпавшего Бетюня
девятерых манило человек
на постоялый двор встать на ночлег.
Стратегия Атоса немудрёна.
Он объявил в гостинице: – Всем спать!
Последовал опять протест барона:
– Нет, я один иду её искать.
Мой это крест. Она – моя невестка.
– А мне она – всего-то лишь жена, –
парировал с иронией, но веско
Атос, и наступила тишина.
Портос и Арамис переглянулись.
«Уж не сошёл ли наш Атос с ума»!?
«Сейчас ночь полнолунья. На луну лишь
взгляни и – всё! В мозгах – хаос и тьма»!
Всезнающий гасконец сделал вывод:
«Коль в тайном сознаётся сам Атос,
жизнь ведьмы покатилась под откос».
– Мы жаждем мести и не ищем выгод!
И потому мы будем заодно, –
сказал Атос. – Всем сна, вина и пищи!
– Пока мы будем спать иль пить вино,
преступница уйдёт – следов не сыщем! –
озвучил англичанин свой упрёк. –
Вы разве дать хотите ведьме фору!?
– А знаете ль вы, сколько тут дорог,
и по какой дала миледи дёру?
– Но можно ль расслабляться нам, когда
слабеют наши шансы с каждым часом!?
Да мне отвратна всякая еда!
Я буду сыт невесткиным лишь мясом!
В крови барона бился ураган.
Ужель на саботаж у графа ставка!?
Но Винтер был уверен, что мерзавка,
давно примкнув к Атосовым врагам,
не перейдёт в число его поклонниц.
– Ты мудр, Атос во всём, – сказал гасконец. –
Однако же, поведай, не тая,
на чём лежит уверенность твоя,
что ведьму мы найдём не за морями…
– У нас уже есть некий маячок.
Мы очень дорогое потеряли,
зато намедни мы нашли клочок…
Начертано на нём рукой миледи
название деревни. Завтра едем
туда искать мы. Бог, как видишь, есть
и нам осуществить позволит месть.
Утраченный растяпою Рошфором
шифр тайной явки произвёл фурор,
когда совместный англо-франкский хор
озвучил по слогам названье. Форум
миледефобов графа поддержал,
мол, спешка ни к чему – не на пожар.
Все до утра, доверившись Атосу,
из комнат не высовывали носу.
Чтоб завтра время тратить без потерь,
Атос нашёл на карте Армантьер,
прикинул путь по четырём дорогам
для слуг – пускай ведут разведку. С Богом!
«…Опросят местных и найдут маршрут,
которым удрала от нас карета.
Тварь отыскав, пусть скрытно стерегут,
а одного пошлют пусть до обеда
в Бетюн с докладом, ведь наверняка
там рядом пограничная река.
Возможно, вширь и вглубь её размеры
сближают оптимально берега.
Чуть что, ей за рубеж, по крайней мере,
удрать недолго. Надо брать врасплох!
И лошади у нас не охромели,
и всадников подбор у нас неплох», –
мозги Атоса не заплыли салом.
а коль уж были трезвыми мозги,
то всё произошло, как предсказал он.
Большой стратег на фоне мелюзги
останется единственным стратегом.
Сработал план Атоса на все сто:
в нём места даже не было прорехам.
Пока звучали похоронный стон
и плач, а уши и гирлянды вяли,
пока в огне своих душевных ран
над гробом колотился д'Артаньян,
квартету денщиков достались лавры
блистательных шпионов: слёту им
в разведке повезло. К полудню поиск
был славно завершён. Неутомим,
потуже затянувши узкий пояс,
Планше примчался в штаб: и чтоб пожрать,
и чтобы отчитаться пред Атосом.
Гонца подвергнув тщательным расспросам,
совет господ взбодрился. Чай, не рать
у них из денщиков, но в шпионаже
квартет их стоит целой роты слуг.
Карета – в Армантьере. И она же
доставила графиню, чей досуг
пока что ограничен пребываньем
в домишке на отшибе у реки.
Доклад обмыли с шумным ликованьем,
похоронам прошедшим вопреки.
Никто не знал, а граф хранил молчанье
о том, что он с утра, до отпеванья,
успел с визитом тайным в некий дом.
Для местных просто крайний моветон –
бывать там, вообще о нём судачить.
Атосу не составило труда
хозяина визитом озадачить.
Царящая под крышею среда
алхимии смутила даже графа,
и на пороге он утратил речь.
Но графа даже и скелет из шкафа
едва ли смог от цели бы отвлечь.
Сказав, что знает, с кем имеет дело,
граф предложил работу и кошель.
Хозяин, изумлённый до предела,
шарахнулся от гостя, но взашей
гнать визитёра не посмел открыто,
когда отказ озвучивал сердито.
Но некий документ ему под нос
поднёс самоуверенный Атос,
а дальше, веря подписи с печатью,
хозяин дал согласие в момент.
Своими хладным взором, ростом, статью
он сделался похож на монумент,
но тут же потянулся за авансом.
Он не был в этом деле новобранцем
и больше ни один в его лице
не дрогнул мускул. В этом мудреце
Атос нашёл того, кого искал он.
Прощаясь не улыбкой, а оскалом,
алхимик подтвердил, что он готов
к тому, что ночью станет не до снов.
* * *
По зову ли души иль нормам чести,
приятно представлять себе в уме
подробные детали близкой мести.
До логова миледи при луне
деревню за деревней вдоль околиц
прошла их кавалькада на рысях.
Средь них был непонятный незнакомец:
хмур, безответен и не при усах.
Не видит ведьма, как несёт судьбою
ей на погибель мстителей стремглав.
Дракон, что поспешал к ней – многоглав.
Не будет скоро от гостей отбою.
Гроза на полпути застала их:
гасконца ливнем бьёт без церемоний,
студя горячий лоб, а остальных
пугает, оглушая треском молний.
…Поник уж даже самый крепкий конь –
по вязкой грязи что-то не рысится.
Но выставлено наконец на кон
уничтоженье логова лисицы.
От домика поднялся и – трюх-трюх –
пошёл Базен, не смея их окликнуть.
Облава завершалась. Замкнут круг –
осталось в нору хищницы проникнуть.
На прокурорский пост граф заступил,
не вызвав этим у своих протеста.
Заранее Атос прикинул место,
где скоро зададут воронам пир.
У самой речки Лис, в дому без ставен,
сидела в одиночестве лиса,
не зная, что пора вороньим стаям
слетаться, заслоняя небеса.
Взять штурмом хутор легче, чем таверну.
Окрестность тут гуляками бедна.
Миледи в доме, видимо, одна.
Сперва Атос хотел бодаться с дверью,
но встал у освещённого окна
и плотоядно, по причине веской,
уставился в просвет над занавеской.
Не танцем ли каминного огня
задумчиво любуется задумчиво миледи?
Граф надавил на раму – звон стекла.
В своеобразном воинском балете
граф в комнату влетел и со стола
нахально взял чужие пистолеты.
У женщины от пят до головы –
мурашки, дыбом волосы. Увы,
не призрак перед ней. Полуодета,
миледи сразу бросилась к дверям,
но выход перекрыт был д'Артаньяном,
чей вид ещё ужасней был. Двум рьяным
врагам графиня с горем пополам
что противопоставит? – только когти.
Но дама за живот схватилась: – Ох, ты!
Приспичило во двор! Нет сил терпеть!
Гасконец потоптался, как медведь,
но путь не уступил. А тут Атос уж,
которого обратно не отбросишь
на улицу в разбитое окно,
сказал: – Я был доверчив, но давно.
Довольно! Больше лжи не потерплю я!
– Тогда, Атос, позвольте, прямо здесь, –
сказал гасконец, закипая весь, –
на месте сам обманщицу убью я!
– Постой, друг! – упредил его Атос. –
Мы силой правосудия предстанем.
Учил быть справедливыми Христос.
Мы вспомним и о новом, и о старом –
предъявим ведьме всё! Друзья, сюда!
Откроем заседание суда!
Вбежали мушкетёры и лорд Винтер:
– А вот и я! Теперь мы будем квиты.
Миледи отшатнулась: деверь тут!?
Совсем уж положенье безнадёжно,
коль недруги все вместе доведут
судилище до крайности нарочно.
Ей надо нерушимо, как утёс,
стоять и отвергать все обвиненья.
Сплошное, мол, всё недоразуменье.
– Шарлотта Баксон! – прогремел Атос. –
Графиня де Ла Фер и леди Винтер!
Вы вправе защищаться пред судом.
Ваш выход, д'Артаньян, а мы пойдём
за вами.
Пот со лба гасконец вытер,
сказав: – Я обвиняю, как и все,
преступницу в смертельном отравленье
Констанции, – он всхлипнул, – Бонасье.
А так же добавляю в обвиненье
попытку отравления меня.
За ней смерть человека, на чьём месте
был должен оказаться в тот раз я.
Напомню так же, что из чувства мести,
злодейка подстрекала заколоть
моей рукою некого де Варда.
Помиловать её для всех чревато.
Пора уж разделить нам её плоть
и душу её чёрную навечно.
Лишь после её смерти, господа,
мы сможем без малейшего пятна
на совести вновь жить, дышать беспечно.
Счёт пулям не веду, но неужель
забуду, как ко мне под Ла-Рошель
убийц мерзавка эта подослала!?
От пули в спину вот была б мне слава!
Мне чудом не пришла тогда хана.
Не будучи со мною даже рядом,
от имени друзей моих она
прислала мне вино со страшным ядом.
– Я ни при чём! Я ангельски добра!
Не слушайте его! Он – сумасшедший! –
тварь на пороге смертного одра
рассчитывала яростно на экшен. –
Испытывая ненависть ко мне,
бессовестно меня вы оболгали!
Насочиняли и про яд в бокале,
и пулю в вашей, якобы, спине!
У вас нет доказательств никаких!
Свидетелей представьте, коль способны!
– У нас суд Божий! С нами каждый миг
Господь, а он – свидетель превосходный! –
парировал за друга прокурор
Атос. – Господ Портоса с Арамисом,
вы, может быть, не видите в упор,
но и они – свидетели. Сюрприз им
и всем нам – ваша дерзость без границ.
Графиня не спешила падать ниц
пред судьями с высот своих амбиций,
но крикнула: – Да сами вы – убийцы!
Сердитый деверь, выйдя из угла,
продолжил обвинительную тему:
– Я знаю, жизнь из брата утекла
не просто так. Смерть следовала тенью
за ним в лице миледи. Что за яд
использован был ею, неизвестно,
но слишком быстр был жизненный закат.
Считать болезнь причиной неуместно.
Промучился он три часа подряд,
единственной наследницей вас сделав.
Признайтесь, от чего скончался брат?
– Кошмар! – шипели мушкетёры. – Стерва!
– Безвременно накладывает длань
Смерть лишь на тех, кого миледи метит.
Вот пусть теперь злодейка и ответит.
Я также обвиняю эту дрянь
в насильственной кончине Бекингема.
Миледи заразила, как гангрена,
своею злобой честного глупца –
сыграл он роль убийцы до конца,
когда ценой своей несчастной жизни
убил незаурядного вождя
Британии. Кто в этом экстремизме
виновен? Вы, миледи? Да уж, да!
Вмешались изумлённо мушкетёры:
– Постойте, разве Бекингем убит!?
– Увы, весь штат большой его конторы
его не уберёг. Кошмар и стыд!
Я жажду правосудия, а если
его не будет, отомщу ей сам:
пролью себе на сердце я бальзам,
убив злодейку прямо в этом кресле!
Лорд, проклявший невестку, силой фраз
психически убойный сделал выпад.
Вдова, закрыв лицо, в который раз
из ступора найти пыталась выход.
Взял слово граф и все раскрыли рот,
когда в свой обвинительный черёд
как мэтр по части автобиографий
вслух эго своему Атос потрафил:
– Со всей своей семьёй вступив в разлад,
я был на этой женщине женат,
на красоту позарившись и младость.
Увы, была недолгой моя радость.
Я дал безродной титул. Из любви
к ней, был готов с ней разделить все блага.
Она была преступницей, увы.
Сползла однажды с плечика рубаха,
и мне открылась лилия – клеймо.
Я обмер – меру моего позора
мне было осознать немудрено…
Миледи встрепенулась: – Вас тут свора,
но что за пустословие у вас!?
Ручаюсь, не найдёте ни сейчас,
ни после вы тот суд, чьим приговором
я связана была с моим позором.
– Ну, так и вы не тратили б зря слов! –
сказал ей незнакомец, бывшей в маске,
и вняв тому, чей голос был суров,
графиня отступила в сильной тряске.
– На ваш вопрос отвечу я легко! –
воскликнул человек, пугая стерву.
Ей было отступать недалеко
и в ужасе она упёрлась в стену.
Владелец ярко-красного плаща
из тени вышел, и случился казус.
– Кто это!? Кто!? – спросила, заикаясь,
миледи, ещё больше трепеща.
Взлохмаченные волосы миледи,
казалось, шевелились, лезли вверх.
Атосом приглашённый человек
коснётся её тайн в своём ответе.
Немало изумлён был сам Атос.
Нежданный, но ещё один свидетель
был среди них! Сюрприз всем преподнёс!
И движет им отнюдь не добродетель,
по отношенью к даме, спору нет.
Что вытащить способен он на свет?
Он ужас ей внушает отчего-то.
Кем в прошлом для него была Шарлота?
Сняв маску, он приблизился в упор
к миледи, показав ей волевое
холодное лицо. В глазах укор,
которым даму он довёл до воя.
Догадка про него была верна
и был, увы, не призрачной он тенью.
Со страху лезла женщина на стену.
Но прежде хриплым голосом она
воскликнула: – Нет! Нет! Исчадье ада!
Спасите! Помогите кто-нибудь!
Никто ей не помог прочь увильнуть
и так она кричала до упада.
Упала на колени и с колен,
когда стена опять осталась сзади,
взмолилась: – Умоляю о пощаде!
Портос смеялся, как олигофрен,
а прочие взирали молчаливо.
– Да кто же вы? – опомнился Атос. –
Вы либо некий демон ночи, либо
от вас в мозгах у дамы перекос.
– Вы видите, она меня узнала, –
гость усмехнулся. – Своего финала
никак она сегодня не ждала.
А ну, тварь, вылезай из-под стола!
Ему из-под столешницы внимала
безвылазно она, не сбавив вой:
– Лильский палач! Мне жить осталось мало!
Уж лучше под столом быть, но живой,
однако, став бледнее, чем белила,
она уже едва была жива.
– Да, – гость признался. – Я – палач из Лиля.
История моя вот какова.
У этой раскрасавицы когда-то
стал в молодости домом монастырь.
Хотелось кошке бравого солдата…
А брат мой был священником простым,
справлял обряды в церкви монастырской.
И вот на почве вожделенья склизкой
он ею соблазнён был – грех постиг.
Ей соблазнять нетрудно хоть святых!
Любовники со всею страстью пыла
своим отдались играм бесовским.
Такая страсть их скоро б погубила.
Казалось бы, мозгами-то раскинь –
покайся и сойди с кривой дороги.
Подружка же – сманила на побег.
А денег на двоих для бегства – крохи.
Мой брат совсем свихнулся и прибег
постыдно к воровству – украл из храма
сосуды золотые, чтоб загнать.
На этом погорел дурак и прямо –
в тюрьму на десять лет. А наша мать
от горя умерла. А я по службе,
при том, что чувство братства мне не чуждо,
клеймил беднягу, ибо я палач.
На кандалы и муки брата зряч,
я на его сообщницу вдвойне был
необратимо зол. Уж ей-то небо
в решёточку по вкусу не пришлось.
Попались вместе, но сидели врозь.
Тюрьма ей не судьба. За неименьем
желанья провести в тюрьме все дни,
она пустила в ход своё уменье
сходиться с простодушными людьми.
Чтоб обрести в обход суда свободу,
понадобился ей короткий срок.
Был обольщён тюремщика сынок
коварной обольстительницей сходу.
На равных с братом свет нам стал не мил –
с него слетела разом позолота.
Скрипя зубами, Жоржа я клеймил,
поклявшись это сделать и с Шарлоттой.
Я, как ни с кем, был мстителен и строг,
по отношенью к прятавшейся крысе,
и думал о возмездье, как о призе.
Я выследил мерзавку и прижёг
ей лилию такую ж, как и брату.
Он в это время совершил побег,
которому сопутствовал успех.
Я негодяйку проклял сто раз кряду.
Заложником событий того дня
стал я – меня ждала судьба иная.
Как только я вернулся в Лиль, меня
схватили, голословно обвиняя
в пособничестве брату, чей побег
был якобы организован мною.
Я должен был сидеть в тюрьме до тех
туманных скорбных пор, пока не взвою…
от радости, что сдался брат властям.
Он этого не знал. Свою Шарлотту
вновь отыскав, он в Берри жить с ней стал,
полученному радуясь приходу.
Себя там выдавая за сестру
священника, Шарлота приглянулась
хозяину тех мест. Граф за версту
красотку разглядев, впал сходу в дурость
такую, что взял замуж. По любви
ей предложил себя, богатство, титул
и честь свою пред Богом и людьми.
Чтоб стать богатой и войти в элиту,
она жестоко бросила того,
кого сама же прежде погубила.
Граф ввёл её в свой замок родовой.
Авантюристка с лёгкостью купила
всё разом за свой шарм, за красоту,
чтоб погубить на сей раз де Ла Фера.
Наверно, граф случайно на свету
увидел дело рук моих. Карьера
графини де Ла Фер сошла на нет.
Граф может сам здесь подтвердить пред вами,
что сказанное мною не навет.
Крутили мушкетёры головами
от графа к палачу: ну и дела!
Всё выслушав без жара и без пыла,
Атос кивнул, мол, верно, так и было.
– Но прежде, – продолжал палач, деля
груз конфиденциальности меж всеми, –
Жорж, сломленный предательством жены,
но видя смысл жизни в этой стерве,
вернулся в Лиль, а там со стороны
узнал и о моей печальной доле.
Явился добровольно он в тюрьму
и, видя в жизни только лишь худое,
повесился. А что ещё ему
бедняге в этой жизни оставалось!
Но выручил меня он без затей.
Хоть я и натерпелся от властей,
спасибо, что сдержали слово. Малость,
а мне приятно: вышел из тюрьмы.
Надеюсь, господа, что всем понятно,
за что клеймил я семя сатаны.
На бледном лике выступили пятна –
палач, негодованием объят,
заметно багровел. И мать, и брат
покойные взывали снова к мести.
Казнить сегодня стало делом чести,
а вовсе не работой на заказ.
– Вы тот, кто нам нужнее всех! – без лести
сказал Атос. – Ну, с Богом! В добрый час!
Она – наихитрейшая из бестий
и выкрутиться хочет до сих пор.
Нельзя пренебрегать нам приговором.
Какой мы ей выносим приговор?
– Смерть! Только смерть! – ответили все хором.
– Палаческого ради ремесла,
я выехал сюда, – сказал лильчанин. –
А вышло, что желаю лично зла
за всё ей я сильней, чем англичанин.
Из-под стола миледи поползла
к неугомонным судьям на коленях.
Но разве сердобольного осла
найдёшь среди врагов, столь откровенных!?
Принадлежащий рою злобных ос
к супруге бывшей подлетел Атос,
не замечая жалостливых воплей.
– Шарлота Баксон, подберите сопли!
Все меры вы превысили давно
терпения людского, но расплата
теперь вас не минует всё равно,
а Бог откроет вам всю прелесть ада, –
Атос был убедителен вдвойне,
не пряча в ножны длинную рапиру. –
Молитесь! На войне как на войне.
Промеж нас не бывать теперь уж миру.
Стряхнув с себя последний прах надежд,
миледи гордо выпрямила спину
и твёрдо вышла в дверь, почти картинно,
не подобрав оставленных одежд.
Тут судьи спохватились и за ней
рванулись вслед и все в дверном проёме
застряли разом. Стало веселей,
но дама шла в отрыв уже и кроме
слуг и коней под ливнем во дворе
не дал Бог ей других ориентиров.
На мокрой поскользнувшись кожуре
и этим избежав пуль конвоиров,
графиня, по собачьи пробежав
петляющею рысью до ограды,
ещё б чуть-чуть и средь высоких трав
сокрылась бы, уйдя, куда ей надо.
Но ласточкой в прыжке наперерез
ей бросился Планше, что был на стрёме.
Успел напрячь он свой поджарый пресс,
невольно напоровшись на изломе
на кончик женской туфельки. Свой вес
вложил он в пресечение побега.
А тут уж подоспел головорез
гасконец, завершив погоню века.
* * *
Как прежде, удручающе страшна,
природу исказила непогода.
Закончен суд. Какого же рожна
с миледи церемОниться охота!?
Нежданно быстро для себя самой
была графиня сломлена судьбою;
покорно шла на казнь, не давши бой,
власть рока ощущая над собою.
Дождь утихал, но ветер лишь крепчал.
В людской колонне лица были хмуры,
когда после судебной процедуры
все курс держали на речной причал.
Гримо и Мушкетон влекли миледи.
Путь к бегству перекрыт. Топтать этап
противилась она, но привереде
дышал в затылок злой головотяп.
Злодейку нужно было поскорее
доставить на ту сторону реки.
Достойная картины иль камеи
краса погибнет от мужской руки.
Колонну замыкали мушкетёры,
и бдительный Атос следил за тем,
чтоб у миледи, жёстко взятой в шоры,
с конвоем не возникло скользких тем,
чтоб не было попыток соблазнения
и вешания нА уши лапши.
Возможности, как шеи, так и зренья
задействовав и от щедрот души
пообещав по тысячи пистолей
милейшим конвоирам за побег,
она и угрожала же, что вскоре,
коль всё ж она умрёт, то судей всех,
равно как и пособников, ждёт кара.
Её друзья жестоко отомстят.
Шепча то соблазнительно, то яро,
она узрела, как пошла на спад
в чертах Гримо былая неподкупность.
Но что-то уловить успел и граф.
Предусмотрел заранее он трудность
её доставки, зная её нрав.
Река свинцом текла меж берегами…
Гримо раскрыл, как старый дурень, рот
и встал, а Мушкетон, наоборот,
хоть и дрожал, но семенил ногами.
С Атосом вместе подошёл и лорд,
заслышав голос хитрой интриганки.
– Воздействий её чар боюсь, как пьянки.
Чтоб, не дай Бог, не начался разброд,
заменим слуг – на этих уж надежды
теперь нет никакой – обольщены! –
встревожился лорд Винтер. Он уж прежде
сам погорел на Фельтоне. – Сильны
её уловки в битве с простаками.
Но мы не примыкаем к таковым,
опасность видя зреньем боковым.
Ответит ведьма и за Яд в стакане,
и за кинжал убийцы, и за всё.
Её вклад в козни дьявола весом.
Мы раз и навсегда сорвём ей планы.
«Нет, это просто страшный долгий сон»! –
саму себя миледи ущипнула,
но ужас не развеялся, увы.
К тому ж ещё упёрлось в спину дуло –
шагай, мол, веселее, се ля ви.
Походную проделав рокировку,
продолжили мужчины променад.
Свободу ограничить даме рад,
палач готовил загодя верёвку.
Планше с Базеном вышли в свой черёд
на первый план, суровы и брутальны.
Таких не соблазнил бы моментально
ни женский, ни мужской, ни средний род.
Лиса юлила далее напрасно.
Казнить так уж казнить – такой почин
взвалила на себя единогласно
процессия решительных мужчин.
Во тьме шагая к чёрту на кулички,
дошли до места, где от истерички
узнали, что они же не правы.
– Коль волосок один лишь с головы
с моей вдруг упадёт, – кричала стерва
на судей дико, но членораздельно, –
вся наша колоссальная система
всех вас сочтёт убийцами! И денно,
и нощно долг мой – вас предупреждать!
– Она решила: у неё мы в свите.
Её прозренья мы не будем ждать, –
граф дал команду палачу. – Вяжите,
а то уйдёт от нас чертовка вскачь!
Скрутив с невероятною сноровкой
ей руки-ноги крепкою верёвкой,
лильчанин выдал справку, что палач
по жизни не убийца, а всего лишь
один из судей: – Взять вас просто так
и замочить – меня не приневолишь.
Решенье приговора не пустяк.
Поодаль брёвна мрачного причала
накладывались тенью на баркас.
– Я судей тут не вижу! – прорычала
миледи. – Я в упор не вижу вас!
Ещё б стальные наложили узы,
а вдруг я вас в бараний рог сверну!
Вас десять человек! Мужчины-трусы
на слабенькую женщину одну!
– Какая же вы женщина!? Вы – демон!
Исчадье ада! Вас вернуть туда
является для нас священным делом! –
воскликнул граф. – Вы – общая беда!
– Уж если я виновна, отведите
меня вы к настоящему судье!
Не в вашей же пропасть галиматье!
– Я предлагал вам в лондонском вердикте
всю вашу обнародовать вину, –
съязвил барон. – Что ж вы не захотели
участие принять в моей затее?
– Да жить я, жить хочу! Пусть не верну
я никого из тех, кого сгубила,
но я даю вам слово, что навек
исправлюсь, став бесхитростней дебила.
Я – кроткий от рожденья человек.
Поверьте! Пощадите! Боже! Боже!
Я жить хочу, ведь так я молода!
– Констанция была ещё моложе,
но ваше сердце холоднее льда.
Для жалости к кому-то в нём нет места, –
парировал недрогнувший Атос
и краткостью решительного жеста
власть отдал палачу. С тебя, мол, спрос
отныне за исход святого дела.
– О, сжальтесь! Я отправлюсь в монастырь!
Ужель у вас душа так затвердела!?
– Всё, господа! Жжём за собой мосты!
Закончим этот путь бесповоротно,
не причисляя к добрым именам
того, кого оплакивать не нам! –
сказал Атос, взглянув, лежат ли плотно
верёвочные путы на ногах
у связанной. Увязано на совесть. –
На берегу том сколь угодно плах.
Все пни удобны. Хороша ли новость?
Глумился граф над ней не просто так.
Он этим подавлял в себе к ней жалость.
Не дай Бог, чтобы жалость примешалась
напомнив, что в душе Атос – добряк.
Граф принял близко к сердцу все страданья
прощающейся с жизнью Красоты.
Чувств противоположных ассорти
вносили в душу женские рыданья.
Лильчанин графа репликой отвлёк:
– Мадам, в монастыре уже вы были,
но ринулись оттуда наутёк,
чтоб брата моего сгубить. Сгубили!
Но мы не кровожадное зверьё
и жизни вас лишим по приговору.
Лильчанин поднял на руки её
и с лёгкостью понёс к реке под гору.
Пришлась ей не по вкусу эта прыть,
и женский крик с надрывом был: – Не смейте!
Вы что, меня хотите утопить!?
Нет, я не заслужила этой смерти!
Недавний самый ярый её враг
и самый агрессивный обвинитель,
участник самых жёстких передряг,
гасконец понял: вовсе не ценитель
он душераздирающих рулад.
Закрыв себе руками плотно уши,
он с собственною совестью не в лад
страдал как все чувствительные души.
Любовь ушла, но теплилась зола
былого интереса к этой крале.
Герой был юн, крутил с ней трали-вали,
и молодость его своё взяла.
Схватившись в состоянии аффекта
рукой дрожащей за эфес клинка,
вскочил он, как ошпаренный, с пенька:
– Да что ж я, чёрт возьми, за человек-то!?
Нет, не могу смириться я, друзья,
с такой над ней расправой изуверской!
Сочтя его слова причиной веской
того, что расправляться с ней нельзя,
рванувшись так, что хрустнула ключица,
миледи поспешила заручиться
защитой молодца, мол, д'Артаньян,
любовь была сильна – ужель бурьян
страсть нашу заглушил, а память стёрта!?
У всех мужчин сверкнули зло глаза,
гасконец же был тип иного сорта.
Он, бывший первым против, стал вдруг за
отмену смертной казни для миледи.
Ну, не судьба ей нынче умереть и
тем более так жутко для неё.
Пусть всё её раскаянье – враньё,
но сердце д'Артаньяна не из тверди.
По направленью к ней он сделал шаг,
но граф путь преградил: – Для наших шпаг
сейчас найдётся дело и, поверьте,
не дрогну я, чтоб вас остановить.
Долой благотворительность! Остыньте!
А вы, палач, зачем даёте выть
наивной этой бешенной дурынде!?
Пощады не дождаться ей от нас
и мы, по крайней мере в этот час,
крутые судьи, а не просто люди.
Отрубленную голову на блюде
вручать нам я не требую, но вы
с работою своей поторопитесь…
Мадам, а ваши вопли не новы.
Ужель вы одинаково боитесь
воды и усеченья головы?
Остаться с головою вам желанней?
И всё ж, по утверждению молвы,
смерть от меча быстрее и гуманней.
Палач, тащите женщину в баркас!
Не искушайте душу д'Артаньяна!
Палач кивнул, со связанной борясь:
– Злодейке ворожит сам Сатана, но
я с радостью спешу исполнить долг.
Будь д'Артаньянов тут хоть целый полк,
преступница получит по заслугам.
Пусть, чёрт возьми, земля ей будет пухом!
Для доброго католика, как я,
за счастье отправлять в ад злые души.
Пусть черти собирают для котла
для грешницы дровишки впрок посуше
и масло заготовят на разлив.
Гасконец сразу рухнул на колени,
шепча губами что-то в исступленье,
ладони же молитвенно сложив.
Лильчанин прошипел в миледин адрес:
– Ну, всё, довольно дёргаться, как ртуть,
а то убью! Мадам, не трепыхайтесь!
Атос сказал графине: – В добрый путь.
А я за всё прощаю от души вас.
Взор «прокурора» потеплел чуть-чуть
в последний раз. Миледи эту живость
наивно приняла сама за милость.
– Вы так добры! – пошла она на лесть. –
Давайте станем дружными отныне
без заблуждений наших и гордыни.
– Запятнанную вами мою честь
прощаю вам. Пусть жизнь вы мне сгубили,
умрите с миром, тень былой любви!
– Какие же вы всё же… все тупые!
Я молода, прекрасна! Разве вы
готовы расточительно лишиться
всего, что есть в достатке лишь во мне!? –
пыталась распушить свой хвост лисица. –
Сгубить мою красу в речной волне
иль осквернить красу мечом на плахе
находите вы лучшим для себя!?
Вам польза есть с того, что я во прахе
исчезну, вам не подарив тепла!?
А в доме, где лежат мои баулы,
я золото зарыла по углам…
Ответил, взор потупив, д'Артаньян,
похвально игнорируя посулы,
хотя в нём и напрягся каждый нерв:
– Сударыня, простите мне ваш гнев,
что вызвал я тогда своим подлогом,
представ де Вардом. Ну, а я с упрёком
к вам больше… никогда. Прощаю вам
все покушенья и жестокость мести,
в которой вы сильней. А я, болван
на сто процентов, даже на все двести,
болван, что причинил сперва боль вам,
одно сейчас скажу: что нам обоим
теперь делить!? Я вам прощаю смерть
возлюбленной моей, хоть с моим горем
мне б впору только пить да не трезветь.
– А я прощаю вам, – сказал лорд Винтер
и слёзы с глаз рукой украдкой вытер. –
смерть брата моего, а заодно
смерть герцога и Фельтона смерть, но
последний сам свою приблизил гибель,
как будто не был под моей эгидой…
– Где я умру? – с зевотой нарочитой
спросила кротко дама в тишине,
смиренье демонстрируя вдвойне,
как и о прахе собственном заботу,
в то время, когда граф уже вполне
со стражем расплатился за работу.
– Убежищем последним на земле
вам будет кратковременно тот берег.
У вас, мадам, знак смерти на челе,
а не решений наших скороспелых, –
ответил ей Атос, когда в баркас
сложил палач опутанную даму.
Отплыли. Только нужен глаз да глаз
с плутовкой, чтоб окончить всё без сраму.
Лиса успела каждый узелок
верёвки на ногах распутать тайно,
пока палач, не разгибая стана,
баркас вёл по реке. Тот кошелёк,
что взял вот только что палач у графа
на берегу как плату за свой труд,
он поднял, чтоб узрела вся орава.
Вершить готов над золотом свой суд,
палач сказал: – Пусть знает вертихвостка:
не из-за денег я исполню долг!
Пусть водяной на них построит морг!
Удар о воду прозвучал так хлёстко,
что голову втянула в плечи тварь.
Но тут же усмехнулась втихомолку:
«Какой тебе с меня теперь навар,
коль я сейчас сбегу, согласно долгу,
но собственному, пред самой собой»!
Едва баркас ударился о берег,
лильчанин вмиг остался и без денег,
и без миледи – дама на убой
разумно не спешила, но помчалась
вверх по откосу прочь от палача.
Дождь сделал землю скользкой и – вот жалость –
миледи поскользнулась сгоряча
и шмякнулась досадно на колени.
Так и застыла, позы не сменив,
лишь руки возложив себе на лиф.
Подняться ей мешал не приступ лени,
а вновь покорность року – каждый знак
безжалостной судьбы и так и сяк
упорно намекал на обречённость
и всех пустых потуг её никчёмность.
Коленопреклонённую мадам
палач застал предельно апатичной.
Всё наконец-то встало по местам
по замыслу судьбины деспотичной.
И как бойцы, закончившие бой,
и как мужчины аж двух поколений,
все зрители, встав тоже на колени,
молились исступлённо вразнобой.
Сверкнул последней молнией на фоне
ночных небес палаческий клинок.
Лильчанин пребывал в отличной форме.
Что сделал он, читайте между строк.
Поблизости в лесу заухал филин,
когда рукоплескали палачу
и хлопали друг друга по плечу
все судьи. Сколько мозговых извилин
расслабилось надолго в головах!
Тем более что были их владельцы
уверены с лихвой в своих правах
и в деле проявились как умельцы.
Все выдохнули дружно и амбре
поплыло над толпой от перегара.
Победа снова выпить подстрекала.
В короткой бурной радости себе
соратники позволили беспечно
скопившийся изгнать адреналин.
Сквозь тучи усмехался лунный блин.
Мол, под луною ничего не вечно.
Что телу безголовому в тот миг
проделать оставалось? Умереть и
свалиться по примеру горемык,
которых умертвил кат до миледи.
С травой смешалось золото кудрей.
Подняв за кудри голову казнённой,
палач продемонстрировал трофей
зевакам и брезгливо бросил оный
на труп и плащ, расстеленный в траве.
Свернув своё добро в зловещий узел,
палач поплыл обратно с ним к братве.
На переправе был баркас разгружен.
Лильчанин с остановкой не тянул.
– Иди ты в ад! – воскликнул он, бросая
багаж свой в воду. Узел утонул.
Завыла где-то близко волчья стая….
– Свершилась Божья кара, – молвил граф, –
и Бог к нам не исполнен неприязни.
Немедленно покинув место казни,
умчались соучастники стремглав
без страха и свободные, как птицы.
А на пути в Париж, вблизи столицы,
когда друзья, пустив коней в галоп,
спешили к де Тревилю, выстрел в лоб
едва не стоил жизни д'Артаньяну.
Слетела шляпа с юноши в кусты,
что были и колючи, и густы.
Стрелял целенаправленно, не спьяну,
послав в него две пули, граф Рошфор
из зарослей при сумеречном свете,
но, к счастью, промахнулся. Он был хвор
куриной слепотой, и пули эти
пошли, как говорится, в молоко.
Пусть на скаку попасть в цель нелегко,
азарт гасконца перешёл в везучесть,
и шляпу подлеца постигла участь
простреленной гасконской. Враг упал.
Отряд галопом мимо проскакал,
и только от коней остался пар.
Сводилось всё к промашке неизбежной,
но д'Артаньян польстил себе надеждой,
что он за свою шляпу отомстил.
Что с мушкетёрской связано одеждой,
то свято для него. Гламурный стиль!
Был опытен гасконец, хоть и зелен.
Что говорить – он был почти уверен
в своей удаче меткого стрелка!
Узнать врага в лицо и не слегка
в башку ему вбить пулю – это круто!
Тем паче в полумраке на скаку.
Отнюдь не многим на своём веку
такое удаётся почему-то.
Герой мог дать тревогам всем отбой.
Пришёл конец двум личным грозным войнам.
Нарыв судьбы вдруг вскрылся сам собой,
и д'Артаньян вполне мог быть довольным.
С приспешником миледи свёл Господь,
и дело всё же кончилось дуэлью.
Одной хватило пули – расколоть
врагу башку. По здравому сужденью,
миледи не поднимется со дна.
Вода – теперь и стены ей, и крыша…
С улыбкой де Тревиль спустя три дня,
когда друзья добрались до Парижа,
спросил: – Как погуляли, господа?
Жаль, времени нет выслушать подробно.
В вопросе не таилась западня,
но граф за всех ответил: – Бесподобно!
Шеф понял недвусмысленно господ:
– Веселье кратковременно, вы правы…
Друзьям уж не терпелось вновь в поход –
отвлечься от содеянной расправы.