Пришла весна.
Лес оживал вдоль прошлогодней вырубки.
Сюцай сидел под вязом, а на нём сношались воробьи.
С востока плыли облака – белей бумаги рисовой,
на горке цвёл каштан, под ним совокуплялись крысы.
Сюцай раздумывал о том, как мир богат и многолик...
Ветвился куст багульника, а рядом белки трахались.
Пылила хохотун-трава, тычинились трилистники,
а в них случались пауки и спаривались слизни.
Бельканто соек и сорок смущало многословием...
Две саранчи приклёнились – и занялись любовью.
Чехвостились хорьки – в плену эякулярной повести,
большая выдра хвост загнула... «осторожно: пошлость!»
Древесные лягушки в предвкушенье копуляции
валились гроздьями с ветвей, но Гунню не сдавался,
стараясь мысли удержать – на символах пространственных,
а мимо мчались барсуки, измученные страстью.
Грунт животворно двигался, трещали ветки и сучки,
а небо мнилось пенистым, и в нём венчались ласточки.
Сюцаю было совестно следить за размножением
всех окружающих существ – в день своего рождения.
Эфемериды сеялись – блестящими потоками...
К двум бабочкам ещё одна пристраивалась сбоку.
Сюцай смирился с общим анормальным поведением.
Лес разбухал от брачеваний, оплодотворений...
Все отдавались беготне, гоняясь за партнёрами.
...Сюцай был рад и удивлён, что день прошёл так скоро,
не отягчив его ничуть подобными задачами, –
и вновь пора кормить кота, да и себя впридачу.