Грудью коня, как тяжёлая лодка воду, раздвигая пехоту, из гущи ордынцев выезжал наперёд всадник, и по мере его продвижения в обеих ратях становилось всё тише. Когда он выехал, увидели, что это не знатный мурза, жаждущий покрасоваться перед началом боя, и не посол, которому поручено передать русской стороне какое-нибудь последнее условие. Он был, похоже, пьян – то ли от гнева, то ли от мяса и кумыса. Он рычал, как пардус, выпущенный из клетки, и насмешливо выкликал жертву, обещая разодрать её в клочья и разметать по полю.
И русская сторона оскорблённо молчала. К появлению этого страшилища не были готовы. Русского единоборца – великана, ругателя и насмешника – в запасе не имели. Наступило замешательство, тягостное, стыдное, какое всегда бывает, когда среди своих не находится того, кто бы осмелился принять вызов, ответить по достоинству за всех…
А единоборец всё разъезжал перед своими и пуще багровел, и рыкал, выплёвывая обрывки то ли молитв, то ли ругательств, и за его спиной уже похохатывали.
Но вот облегчающий выдох прошелестел по русским рядам. Качнулись ряды, и вперёд медленно, как бы в раздумье выехал всадник в чёрной одежде схимника.
– Пересвет… свет… – прошелестело дальше, к тем, кто не мог видеть и ещё не знал, почему остановились.
Пересвет оглянулся, как бы кого разыскивая глазами и не находя, и поклонился. И все напоследок рассмотрели его бледное взволнованное лицо в тени схимнического куколя. Он был велик ростом, плечист и статен, но всё же ордынец выглядел крупней его. Затем Пересвет отвернулся, выровнял на весу копьё, прижал его локтем к боку и пустил коня вскачь…
Ю. Лошиц, Дмитрий Донской
Полвека Господь сберегал тебя в дюжине битв,
Чтоб в эту минуту ты смог принять брошенный вызов,
И жалом копья, словно пламенным жаром молитв,
Свободы лицо проявить из-под траурной ризы.
Кто ведал, скажи, что, покинув ряды чернецом
И встав одиноко, казалось, пред всем вражьим строем,
Навечно останешься русской земли храбрецом,
Поборником зла, святым воином Божьим, героем?
Взволнованно вздрогнула грозная рать за спиной,
И замер, всмотревшись в тебя, поединщик-татарин.
И каждый из тех, кто робел принять вызов на бой,
Душой и очами приник к твоей схиме, боярин.
Кто знает теперь, как довлел над тобой этот груз,
Что принял за всех, понимая, какой будет плата.
Но внешне не дрогнул, чего так ждал ставленник мурз:
Хоть виделось ясно, как день – это путь без возврата.
Кого ты искал, обернувшись к притихшим рядам,
В то время как в мыслях с родной стороною прощался?
И тот твой последний отвешенный в землю поклон
Не ей ли, родимой, скажи, в этот миг назначался?
О чём ты подумал, коня отпуская в разбег
И видя, как птицей противник рванулся навстречу?
О том, что сейчас в этой схватке так важен успех?
Что ход поединка пророчит грядущую сечу?
А, может, родное имение в Брянских лесах,
Которое в жадных руках чужеземцев оставил?
И Сергия благостный лик с крепкой верой в глазах,
Когда он тебя вместе с князем на битву отправил.
О чём ты молился в преддверьи последних минут
С душою, готовой сорваться, как крик с кручи яра?
О том ли, что честно прошёл уготованный путь
И просишь Всевышнего сил даровать для удара?
…И этот удар, нанесённый твоею рукой,
Пробил, как ордынский доспех, покрывало столетий...
Не выйди ты первым, возможно, сыскался б другой –
Но первым был ты…
Так… спасибо тебе, Пересвете…