«Не прошу судить строго,
проза моя столь же сомнительна и непонятна,
как и проза в амбулаторной карте сумасшедшего.»
День для Уткина уже с утра был испорчен тем обстоятельством, что редакция отказала в выпуске сборника его стихов и выдать аванс, на который он так уповал. Последние деньги истрачены, а в долг ему уже давно никто не давал, потому что отсутствием совести он никогда не страдал и деньги возвращать не торопился, потому что, так как и полагается поэту был заядлым пьяницей и гулякой. К тому же его била лихорадка, но в этом он нашел свои плюсы, так как жар тела поглотил чувство голода. От жены ушел уже как несколько месяцев. Женщиной она была, нужно сказать, строгой и до одури набожной. Церковь-этот мощный институт власти, созданный для порабощения умов, крепко взял ее под контроль. Перестала следить за собой , готовить борщи и постоянно пропадала с духовной братвой. Да бог бы с этим борщем, он бы ей и это простил, только посвятил Уткин своей жене стих
«Руки должны, как надо расти,
У тебя же из зада- здесь нечем гордиться.
Ведь ты не стоишь и руки поэта
И, что печальнее всего- Я знаю это.»Она же литературного труда не оценила, с кретинской гордостью посмотрела презрительно из-под очков и врезала по первое число и понеслось - посуда, слезы, потраченная молодость. Такого ранимый Уткин терпеть не стал, и оказались близкие люди по разную сторону баррикады.
Весь оставшийся день он провел в постели и только к вечеру выбрался на улицу, проветрить пылающий мозг, побродить по заснеженным февральским переулкам, кутаясь в осеннее пальто без пуговиц , надетое поверх двух свитеров; и пугая своим бомжеватым видом прохожих. Он был небрит , неряшлив, в глазах лихорадочный блеск как от водки, поэтому люди обходили его стороной, принимая за сумасшедшего. Но ему это было безразлично. Он растворялся в окружающей среде, принимая ее форму и окраску. Уткину как творческому человеку не редко было свойственно скучать. Эта скука развила в нем исключительную слепоту ко всему, что его окружало. Иногда ему, становилась, так жаль себя, что он пускал слезу. Парадокс, но способность ощутить себя несчастным доставляло ему щемящее удовольствие мазохиста. Поэтому его, наверное, никто не любил, никто и никогда не смотря на то, что он был женат. Как правило тех кто не любит себя ,не любит никто. Их можно пожалеть, посочувствовать им, а любят других, самовлюбленных, уверенных, несущих в себе ощущение величия и перспективы. Ореол уверенности в себе как гигантский панцирь, защищает от любых негативных влияний внешней среды.
-Утка, ты что ли?- отозвал знакомый голос .-Сколько лет, поверить не могу.
Перед Уткиным стоял старый друг Пашка.
-Ну, как ты? Болеешь что ли ? Пойдем я здесь не далеко остановился.
Пока шли Уткин размышлял о том что они были почти одного возраста , дружили с детства. В семидесятые студенты-стиляги отращивали хайер на зло педагогам.
А потом Пашку как подменили , начал взрослую жизнь, обзавелся костюмчиком, таюха, высокая должность. И как мгновенно стал стареть , лысеть и толстеть.
Зашли в квартиру, обставленную с шиком, но по -холостяцки. Пашка вынул заграничного вина и два бокала на тонких ножках, потом отчего то передумал, убрал все это дыхание роскоши обратно и поставил на стол бутылку безымянного вина типа «Портвейн» и пластиковые одноразовые стаканы.
-Давай как раньше -,смутился он.
Включил радио, где голос очередной поп-дивы исполнял незамысловатый сюжет.
Утка подумал о том, что раньше друзья слушали рок, выходящий из подполья Кинчев, Башлачев. Интеллигенция расстреливала в спину «хиппом», за то, что разбивали принятые устои затхлой атмосферы. А сейчас сидят и слушают темное творчество, спазм мозгов. Но Уткин его не винил. Раньше было молчание, которое хотелось разбить, а сегодня все рухнуло, нет четких классов, которые бы боролись друг с другом и сегодня уже не глазеют на неформалов как в зоопарке. Длинными волосами и запретно-заграничными клешами никого не удивишь. Пашка размышлял о предстоящих переговорах; и так каждый в своих размышлениях они допили вино. Оказалось десять лет даже для лучших друзей огромная пропасть. Больше нет общих тем для разговора и, наверное, даже абсолютно незнакомым людям нашлось бы, о чем поговорить, поэтому расстались оба с облегчением.
Ночью Уткину стало хуже.
Утром он вышел из больницы. Шел, всматриваясь в прохожих, чего раньше с ним не случалось, пытаясь угадать по выражению их лиц, чужие мысли. Но на лицах он видел только злобу, нервозность , иногда равнодушие. Он удивлялся, почему они здоровые, живые, красивые не радуются этому. Серый человек с серыми мыслями, навстречу ему идут серые люди, как будто это у них, обнаружили опухоль, и им осталось несколько месяцев. Серость стала править миром, все носят серые маски и настолько привыкли к этому, что уже не могут смыть с лица серую пыль. Люди держат в руках вожжи своих нервов , мучительно натягивая их до предела, а потом они как вампир высасывают с тебя жизнь, жертва остается раздетая, пустая, с неприлично голой душой. Что же делать в этом мире без просветленности ? У человека есть выбор: или бегство от смерти души в мир обыденной жизни, в запрограммированное стадо, толпу, способную загнать человека в налаженный механизм машины, дающую иллюзию свободы и полноценной жизни. Бежать , бежать от себя, закрыться маской суеты и постоянных дел…Бежать , БЕЖАТЬ, БЕЖАТЬ, БЕЖАТЬ все дальше от света. Либо самоубийство. Вечный вопрос- стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить. А что если ни при каких обстоятельствах человечество не может считаться определенным, что , если покончив с жизнью, окажется, что мы вовсе и не жили.
Уткин раньше думал, как и все, что он вечен, как ветер, и не грозит ему ни смерть, ни старость, а теперь он в этом окончательно убедился, потому что страх ушел. Можно прыгнуть с высотки и разнести череп об капот чей-нибудь дорогой иномарки. Бешеная скорость, за спиной ветер бурлит, жаль, глаза, наверное, будут слезиться, портить панораму. Как было бы душевно задохнуться закиси азота, тогда на могилке можно смело вывести цветную надпись: «Он весело отъехал в иной мир». Вспомнилось прощальное стихотворение Сергея Александровича:
«В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.»
А мышка все бегает по закоулкам души, и не может найти выход из невротического припадка.
Болезнь открыла питательную творческую среду и его захлестнула пассионарность, поэтому он написал несколько довольно неплохих романов и разбогател на этом. Умер Уткин все-таки не от опухоли , а от пьянства, через два года.
Проснулся в теплой земле и испугался, но это был страх не смерти, так как непрерывность бытия уже состоялась, а неизвестности. Земля давила своим весом, но дышать не мешала, но он все равно стал рыть ее руками и зубами, вгрызаясь как в глотку врага. Земля не сдавалась, прогибаясь, забивалась в рот, нос, уши. Наконец поддалась, Уткин осторожно высунул нос из ямы и огляделся. Черт знает что за местность, пустыня , только с горами и каменной дорогой, по которой идут люди изнуренные жаждой, сухие словно селедки.
-Эй,- крикнул им Уткин.
Эй- отозвалось только эхо.
Уткин засмеялся и стал расти, становясь огромным, как стена, пока его грудь вмещала весь воздух. Только он знал, что высмеивал разрывающую душу правду смерти, но всем этим полуживым было наплевать на него, так же как и в мире живых никому не было дело до бедного Уткина. Немые жители сливались в облако тумана и впитывали его смех, его эмоции, его физическое тело. Они тоже стали расти . Его смех наполнял и их легкие. Они превращались то в камень, то в песок, то в часть его. Он тоже забрел в чертоги дымного града и стал безличным, когда потерял связь с реальностью, забыв мир вещей. Демиург- их мать накормила его забвением, взяв его душу, которой накормила своих детей.
Здесь в чертогах ее города день не сменяет ночь, и солнце не сменяет луна. Демиург приютила тебя, она тебя и погубила. Уткиным двигало одно желание найти что-то, что он потерял уже давно. Он искал что-то , что должно было помочь ему вспомнить давно забытое. Он хотел найти себя. Но его душа , принадлежала Демиург еще до того как он забрел в ее чертоги. Он хотел сказать что-то, но язык не слушался его, он не мог издать ни единого звука…