…я почувствовал неладное сразу. Не могу объяснить. Поезд стал тормозить, а я понял, что что-то будет. У меня так водится. Например, отдам кому-нибудь какую-то книгу и знаю, что больше ее не увижу никогда. Не могу объяснить, как. И вот тут. На минуту – понял. Ну ладно, думаю, выхожу, забираю вещи, и – вот. Это называется, «ара, случай». У меня так в Москве было с гаишником одним, за мной весь спецполк ехал по Горького, как в Голливуде, потом расскажу.
То есть – выхожу я из вагона, все, уже Пятигорск – «конь, ружье и вольный ветер», понимаете – я – гайдук, два года отдал, ДМБ – 89, и, вообще, все вокруг – «духи». И еду к бабушке, и в наряд больше не пойду никогда. И пьян этим словом «никогда» покруче, чем поэт – хорошей метафорой. Все, больше СА меня не достанет, даже если будет война.
Одновременно несколько грущу – в армии меня все знали, и я всех, и, казалось, что я там родился. То есть, делать ничего не надо, работать тоже, знаешь, как и куда «урыться», а уважение есть. Плюс – сахар, масло и сгущенка. Плюс – подруга из интеллигентной семьи, почти жена.
А тут – менты, им вообще все равно, служил ты или нет, почти всегда, но не всегда, плюс какая-то гражданка – никакого авторитета. Никто тебя не слушает, даже если ты прав. Плюс – здоровья нет. Девушка не одна, а пять. Какое тут, уважаемые, здоровье? Плюс, деньги, по-пятигорски – «лавэ». Нужна «девятка». А на что ее покупать? Плюс – не сидел. Вот это хорошо. А то точно бы, как в армии, привык и не стад бы выходить. Вернулся – тебе тридцать лет, делать ничего не умеешь, никому не нужен. Не «вписался», значит, бери пистолет, иди грабь. Грабить – грешно. Так что – нюансы, и сильные, хорош, что не сидел.
Но «нунчаки» в сумке ношу. Они сидели, а я – служил. Это они там все здоровье свое оставили, а я нет.
В общем, что говорить, еду к бабушке в Пятигорск, на месяц. Не знаю, что будет осенью. Может, Беня, «Геракл Сушеный», что придумает. Он, вообще-то, Алексей, и русский, но умный, веселый и черненький, поэтому ему дали такое погонялово - «Беня Райхман». И в компьютерах нормально волокёт. «Геракл» – потому, что больно красив, высокий, стройный, и мышцы квадратиками, как у серфингиста на каких-нибудь Сейшелах. В общем, «Ален-Делон-Смуглый».
Когда он рядом, ни одна не пойдет с тобой, хоть за деньги, хоть как, честно, ему девушки в лицо прямо так и говорили, когда на рассвете закрывались «ночники», ты здесь самый красивый из всех. А мы, вроде, как вообще ни при делах. Он довольный, а нам обидно. За это ему Гоша вырвал из мотора той ночью все проводки. Мы тогда домой возвращались. У Гоши была девушка «Света-Бондинка-Длинная-Коса», она потом с чеченцами тусоваться начала, мы ее «нагнали». Прогнали, то есть. Ей так тогда ее пацан так и сказал – не за то, что, мол, изменила, а за то, что с «чехами».
А тогда она с Ваней была. А весь вечер сидела с Беней. Вот, мы почти доехали до района, где-то в пол пятого встали у прудов, на природу перед сном посмотреть, на рассвет, и тут Ваня Бене и говорит, знаешь, а я умею предсказывать судьбу. У тя щас машина сломается. Беня ему – куда сломается, я недавно все поменял. Ваня – нет, говорит, она сломается, и никуда не поедет. Беня в смех. Тогда Ваня своей огромной рукой с заднего сиденья дергает капот, открывает дверь, выходит из машины – о ростом за два и весит за сто, в это время нам, всем сидящим, соответственно стало светло и легко, и машина перестала царапать асфальт, идет к капоту, кладет большую ладонь куда-то внутрь и вырывает у Бени все проводки. Те, что мог захватить. Потом возвращается, садится и говорит – я ж сказал, никуда она не поедет.
«Игорь-Воин» как узнал ту историю, говорит, надо было зайти Ване за спину и второй костяшкой среднего пальца ему дырочку в виске проковырять, или там, «сделать нукитэ». Конечно, Игорю говорить хорошо, он тоже за сто, и еще юниором они брали Союз по дзю-до, а Бене как? У него больше теннис, правда, большой, бассейн и женщины. Никак ему, если честно.
А Ваня был полтора года в Афгане, хлеб там возил с позывным «Сокол», навозился на боевую «Красную Звезду», и в университет его взяли без экзаменов на международное. И в спецгруппу, с испанским языком. Видел я его однополчан. У кого пластиковый кадык, у кого колено.
В общем, правильно он все предсказал - машина больше не поехала никуда. После того случая, правда, Ваня стал ходить пешком, и мы – тоже. Беня и на нас обиделся, мол, не заступились. А чего заступаться, если он Свету весь вечер гладил по бедру. Хорошо еще мы были в Москве, а не в Кандагаре. Ваня бы ему там тогда устроил шашубеш. А со мной он вообще потом порвал "отношения", за то, что я ему домой «уголовника» привел. А чего я мог сделать? Мы из одного района. Чего я скажу – нет, что ли. Ты здесь постой, а я поднимусь, чаю попью? Я ж раз привел, значит, «отвечаю». Не было у Бени все-таки тогда большого гражданского мужества. Сразу видно, не служил в армии...
И вот я выхожу, спускаюсь, спиной, оборачиваюсь и - все. Прямо напротив того места, где дверь вагона, на гравии перед рельсами три табуретки. А на них – Вися, Гося и Малыш. Он вообще не малыш, а Саша и ростом метр девяносто. Вися, Виталик, то есть, тоже армянин. У его папа еще кличка – «Шерхан». А Гося сбивщиком работал, нет, не ящики сколачивал, что вы колодки - на обувной фабрике – и денег у него было всегда, как у дурака фантиков.
Сидят, значит, и пьют. Расстелили на гравии газету, там сулугуни, трава, мясо какое-то, похоже на импортное, балык и бутылки разные. Чача мутная, вино, красное и белое вместе, портвейн, хороший, настоящий, шампанское и пиво. Хорошо, тогда еще не знали про текилу. А то я бы не выжил.
Вот зачем я ехал в последнем вагоне - так бы на сошел нормально на асфальт на перроне, под часами электронными, спокойно прошел через рощу мимо хладокомбината домой и не увиделся бы с «людьми». Это называется «случай». Мама.
Они, вообще, были еще "те". Kупит кто-нибудь себе хороший магнитофон, импортный, они узнают, подходят, говорят, продай, э. Тот в отказ. Потом, дней через пять, у него выносят "хату", то есть квартиру, он в горе. Прихордит на лавочку, там они сидят. Да, говорят, вай-вай-вай, какие люди здесь живут. "Ми же говорили тебе, продай, э. Ладно, давай по сто". Но у меня с ними отношения всегда были хорошие. Они мной гордились и считали, что я - будущий дипломат.
Как я сошёл, видели бы вы их глаза. Они все старше на три года, и в последний раз, ну не в последний, последняя у попа жена была, я видел их всех в девятом классе, так же, когда приехал на каникулы. Только тогда был август, а сейчас – июль.
И все, попал. Обнялись, по пацански целуемся, я даже подбородком Малышу попал в нос от избытка чувств. Я говорю, не пью. Они – мужчина, и не пьешь? Так не бывает, эли. Или ты наши слова «под сомнение по(д)ставил»? Нет, говорю, нет, как можно. за мной "косяков" нет. Тогда – пей, ара. Пей.
И все, попал. К бабушке меня принесли. Через пять часов. Как, не помню. Помню только, что один раз открыл глаза – хладокомбинат, а второй раз – уже у нашей калитки.
Она всех их узнала. Она учительница была, царство ей небесное, у нее профессиональная память на лица.
Они вежливо поздоровались, внесли меня торжественно через синие ворота - мой бренный после армейский дух, сумки поставили и два пакета с черешней - от себя. И растворились, в ночи, как ниндзя горные, их маму люблю. Где они сейчас, не знаю теперь. Хорошо, если все хорошо.