Обними этот мир…
о поэзии Алексея Горобца
Часть I
Ознакомительный экскурс
Ну, что ж, начну в который раз…
Живёт в станице Полтавской Краснодарского края, в маленьком домике, что примостился на самой её окраине, поэт. Несмотря на свои «за 70», поэт упорно ходит на непослушных, негнущихся ногах на работу, ухаживает за 93-летней мамой и слушает…
Слушает ветер, шелест камышей, шёпот звёзд, слушает, как лопочут яблони и груши, а потом из всего этого рождаются СТИХИ.
* * *
Язык твой – друг твой,
Если не болтать,
А, затаив дыханье, жадно слушать,
Как яблони в саду твоём и груши
Пытаются агукать, лопотать,
Чтоб вдруг заговорить –
На внятном, русском,
Загадочном и чистом языке…
И плавают туманы по реке,
И так светла слеза реки в руке,
И светляки сигналят вдалеке,
И понимать их – радостно и грустно.
И до рассвета длиться и страдать
Свирельной той, хрустальной русской речи,
Где свет и тень,
И светотень Предтечи,
И ожиданье неизбежной встречи…
И нет нужды фальшивить или лгать.
Поэзия Алексея Горобца грустна, но необычайно светла. Она мудра, всеобъемлюща и до предела искренна. Сила поэтического слова Горобца, в первую очередь, видится в том, что его стихи способны поднять сознание читателя до такого уровня, к которому сам едва ли придёшь.
* * *
Геометрия гор проявляет трёхмерность вблизи.
Запах камня созвучен с теплом и прохладой прибоя.
Тормозни наверху, поразмысли и соотнеси
Обездвиженность гор и подвижность прибоя –
С собою.
Камнепады застыли, как полчища каменных крыс,
Каменевших века и навеки оставшихся в камне.
И, обманен, повис над ущельем капризный карниз,
И текучий ручей растекается в плёсы и плавни.
Тормозни на ветру, если ветер просторен и тёпл,
Что само по себе – сочетанье тепла и простора –
Очищает нам душу от хлама, душевного сора,
И уводит к истоку, который ещё не истёк.
В горизонт, в одномерность
Уйдёт многомерный прибой,
Геометрия гор перейдёт в планиметрию моря.
Тормозни, обернись – обними!.. Не переча, не споря,
Обними этот мир,
Что всегда был тобой,
Лишь тобой.
А ещё читателя не перестаёт поражать богатая образность горобцовской поэзии, в которой слова пахнут, звёзды пучеглазы, лёд вспотел, а ветры измызганы дождями.
* * *
На запах слов,
На скрытое звучанье,
На тишину и на размах крыла
Судьба нас изучала, приручала,
Да, видно, так и недопоняла…
И мы пылим дорогами своими,
Не слишком в лес, но всё же по дрова,
В степную дымь,
В дождливый зной свой синий…
Трава, роса…
Счастливая Россия…
Спасительные русские слова…
Выше мы увидели стихотворение Горобца о многомерности пространств. Но и изменение хода времени не укрылось от внимания поэта.
* * *
Часы мудры – их смысл сокрыт.
Им остановка не грозит.
Свой бег или своё топтанье
На месте (а предел скитаньям –
Станичный мой замшелый скит)
Они продолжат. Лёд не в счёт.
А снег – что снег? – истёк, растаял.
И птиц весенний перелёт
Не то, чтоб отменён, но ждёт,
Но жаждет встречного движения.
Мой тихий скит давно обжит
Звучаньем снов, и вхожи тени:
То старый Дюк (он непременен),
То, кто моложе – Элвис, Леннон,
То вдруг – Эйнштейн! Вот с ним – дела:
Он взвёл (Вселенная взвела!)
Да и развесил на пространствах
Свои весёлые часы.
Но это больше для красы,
Для похвальбы и самозванства.
И нам нисколько не грозит
Обещанный раздрай вселенной:
Нас помнят тени – Глен и Леннон,
И старый Дюк, что неизменен
И никакой попсой не смыт.
И счастлив мой замшелый скит,
Где книги и почтовый ящик,
И отдыхает телеящик,
И глушь, и тишь, и мир входящим,
И лгут часы,
И лунный лик,
И терпелив твой Часовщик.
Думаю, пожалуй довольно скучной прозы, написанной о поэзии. Стихи сами за себя всё скажут.
* * *
Задёрганный ветром, иссушенный зноем,
Умытый росой, что ни свет, ни заря…
И даже вороны кривой стороною
Обходят его, не рискуя зазря.
Гороховый бомж, одноногое пугало,
Он встал в огороде врагов отгонять.
А рядом, в саду, что-то пело и ухало,
И сладко звало – улетать, улетать…
Но молча пасёт он червей и улиток
На грядках, где серый бурьян и ботва,
И хмель сорняковый – и хлипок, и липок –
Схватить норовит его за рукава.
А лето дозрело, и осень напугана
Ненастьем, и тучи едва на плаву…
А он всё стоит, одинокое пугало,
Спасая бурьян и сухую ботву.
И пусть уже в небе метель куролесится,
И супит позёмка белёсую бровь,
Он помнит и ждёт,
И в душе его теплится
Всё та же надежда,
Всё та же любовь…
* * *
Снег, конечно, уйдёт.
Он начнёт свой февральский исход
И уйдёт, и погибнет в пути,
По дороге к апрелю.
Мы любили снега.
Мы любили ночной хоровод
Под морозной и чёрной,
Продымленной праздником елью.
Снег уйдёт.
Провожая снега, берега
Потемнеют лицом,
Дерева снимут белые шапки.
И пробьётся трава к нам,
И вербные прутья в охапке,
И до ранней дороги
Всё те же четыре шага.
Снег, конечно, уйдёт!
И да будет дорога легка…
Он уйдёт, не печалясь –
И жить, и любить мы умели.
Мы простимся с тобой.
Мы простим себе эти снега.
И уйдём,
И растаем
В сыром недоступном апреле.
* * *
Подспудная мысль, абсолютно туманная,
Скользнёт, промелькнёт – ни призреть, ни понять…
Не буду перечить и спорить не стану я –
Где ветер посеян, там нечего взять.
Там нечего ждать – только стужи да засухи,
Да вечных печалей седой бесприют.
И небо закрыто, и заперто наглухо
Душа, где и в праздники не подают.
Но что-то влечёт нас в ненастья туманные,
И снова готова томиться и ждать –
В обносках надежд, непутёвая, странная, -
Слепая любовь – уж не Богом ли данная? –
Предтеча прозренья,
Почти благодать…
* * *
Тебе приснилось, надо мной сбылось,
И нет душе ни крова, ни пристанища!
И потому так остро и так ранящее
Вздыхает зимний ветер, гол и бос.
И гнёт его к земле больной вопрос –
Как дым печной, он стелется и тянется:
Ну вот – уйдёт зима, а что останется
От вросших в снег дождей и летних рос?
Плодливы беды!.. И нестойкий лёд
Подтает, обнажив рубцы и язвы,
И даже что-то сдвинется, но разве
Земля очнётся, разве зацветёт?..
Она, скорей всего, продолжит бег
Вслед за тобой – среди кометной пыли,
Случайных айсбергов,
В глухой и тёмной силе
Тех чёрных дыр,
Где всё чужое – грех…
Где, не простив, нас всё-таки любили –
За дым,
За дождь,
За прошлогодний снег…
Памяти Тамары
* * *
Пишу письмо – давно тебе пишу –
На кисее дождя, в линованной тетради
Трамвайных улиц, истинности ради
Все мелкие детали привожу.
Почтовый дилижанс куда-нибудь
Его свезёт. Мне адрес неизвестен.
Но лошадям овса, вознице – песен
И мудрости достанет на весь путь.
А впрочем, торопиться ни к чему,
Поскольку – зимний дождь,
И мостовая
Скользит, звенит, подковы обрывая
У лошадей почтовых,
И уму
Непостижима дикость расстоянья,
Что вдруг легло меж нами…
И стоянье
В очередях, где прошлогодний снег
Дают задаром (было бы желанье
Его спросить) – бессмысленно:
Он – снег.
Он знает срок, он снег,
Он изначально
Нам неподвластен –
Здесь, тем паче – там…
И по заросшим силовым полям
Петляя дилижанс, как будто впрямь
Он тягло и возница,
И в звучанье
Его рожка – сиротство бытия,
Где сам не зная, сберегаю я
И мокрядь луж,
И кисею дождя.
Последнее, что хочется сказать – считаю Алексея Горобца одним из талантливейших российских поэтов современности, которого упорно не хочет признавать официальная литература. А что говорят его стихи вам?
Часть II
Погуляем с Горобцом
Алексей Борисович Горобец родился 18 мая 1936 года в Краснодаре. В 1942-м в своём родном городе увидел, что такое война и немецко-румынская оккупация. По окончании средней школы поехал в Ленинград поступать в ленинградскую Военно-медицинскую академию имени С.М.Кирова и… поступил.
Об этом периоде жизни А.Горобца следует сказать особо. Так уж сложилось, что набор того года оказался в своём роде уникальным. Стольких докторов наук, профессоров, генералов и просто талантливых учёных, новаторов и первопроходцев во многих областях медицины дал этот выпуск! Назову лишь одного однокашника Алексея Борисовича, которого наверняка знают все – телеведущий Юрий Сенкевич.
«Сокурсники прозвали его за упитанность Толстым, некоторые именовали Сеней, а когда он оказался в Институте медико-биологических проблем, снисходительно звали Сенькой, хотя правильное его имя – Юрий, а фамилию он носил знаменитую по польской литературе – Сенкевич». (Фрагмент главы «Великий путешественник» из книги Викентия Пухова «Вечерняя перекличка» («Реноме», Санкт-Петербург, 2007).
А вот, что доктор медицины, профессор, член Союза писателей Москвы Викентий Пухов говорит в этой книге об Алексее Горобце. Говорит, как всегда, категорично и безапелляционно, но с непременной капелькой иронии для приятного послевкусия.
«Творят ныне в нашей стране несколько десятков стихотворцев примерно сходного уровня, а так же шестьдесят тысяч графоманов с электронной душой, чьи стихи запутались в липкой паутине Интернета. Но речь не о дивизиях изготовителей рифмованных строк, а о нашем однокашнике. Я почитаю его за большого поэта. Эка хватил! – скажут, - вот до чего дружба доводит. Только не стану я спорить. По мне, Алексей Горобец – настоящий, лучший поэт современности, и всё тут. «И не спорьте, - как говаривал один мой литературный герой, – я этого не люблю». (Фрагмент главы «Поэт» из этой же книги).
Теперь вы, наверное, понимаете, что к словам о научных достижениях выпускников академии 1960 года необходимо добавить и утверждение о том, что не бездарны они были и в проявлениях сугубо творческих.
Включившись в академическую жизнь, Алексей начал писать стихи и посещать литературное объединение «Нарвская застава», упоминание о котором можно встретить в книгах воспоминаний о Н.Рубцове. Были первые публикации, были даже первые положительные отклики.
Вот одно из стихотворений тех лет, которое поэт никогда не публиковал и на суд общественности не выносил:
* * *
Её искал я три нелёгких дня.
Мы, наконец, друг друга повстречали.
И вот она взглянула на меня
Разбойными холодными очами.
Мы замерли.
И сразу, вразворот,
Она рванулась – выстрелу навстречу!..
И захрипев,
Свалилась на живот,
Под шерстью напрягая волчьи плечи.
Багрилась волчьей яростью земля,
На мёртвых травах слёзы замерзали.
И мир смотрел, ощеряясь, на меня
Моими
Опустевшими глазами.
1957-1958 гг.
Уже в этом стихотворении-перевёртыше, не совсем стройном по звучанию и ещё скупому на лексическое разнообразие, угадывается несомненный поэтический талант, который даже маленький эпизод возводит до явлений мирового порядка.
А вот ещё одно из стихотворений тех лет.
* * *
Уйдут ночные корабли,
Забыв простить, забыв проститься…
Нам никогда не повториться –
В чужих мирах, в чужой пыли.
Земное время раздробится
Без нас – и отзвучит вдали.
И будут бесконечно сниться
Ветра, холодные зарницы,
Дождей взыскательные лица
И одиночество
Земли.
Но с окончанием академии всё прекратилось…
Выпуск в полном составе был распределён в медицинские службы только создаваемых в тот год Ракетных войск стратегического назначения (РВСН). Получил своё распределение и Алексей Горобец. Кара-Калпакия, Алтай, Казахстан… Стихи ушли как-то сами.
По-разному сложились судьбы выпускников. Кто-то, как Ю.Сенкевич, очень быстро оказался в столице; кто-то, как В.Пухов, после многолетнего скитания по гарнизонам тоже оказался в столице, чтобы вернуться к осуществлению своей мечты – научной деятельности; кто-то до самой пенсии связал свою жизнь с гарнизонной службой. К числу последних принадлежал и начмед ракетной дивизии подполковник медицинской службы Горобец, который вышел в отставку в самом конце 80-х в литовском Каунасе, где и осел, как он думал, навсегда.
Однако события не всегда развиваются сообразно нашим желаниям. Спустя несколько лет он покинул этот город, о котором до сих пор вспоминает с теплотой и любовью и оказался на родной Кубани, но не в Краснодаре, а в районной станице Полтавской. Почему? Так захотела жена. В людях, надолго оторванных от домашнего уюта, неистребимо живёт дух романтики, стремление к осуществлению идиллической картинки, хранимой в воображении скитальца в качестве незримого символа счастья, в которой – свежий воздух, сельская тишь и покой (как я храню в качестве вечного символа моей прекрасной мечты картинку с изображением крохотного старинного домика, что притулился на узенькой деревенской улочке, убегающей к качающему невдалеке утлые рыбацкие судёнышки синему ласковому морю). Так и подумала супруга Тамара – едем в сельскую тишину, к природе.
Нет смысла рассказывать о том, как сложилась сельская жизнь супругов, но непременно стоит упомянуть о том, что энергетика в станице Полтавской особенная – творческая. И Алексей Горобец не мог её не впитать.
Моё упоминание о творческой энергетике Полтавской не является дежурной фразой, избитым литературным штампом. Уверен, что тут есть некая связь на метафизическом уровне. Как иначе объяснить то обстоятельство, что по количеству членов профессиональных творческих союзов станица и район в целом уступают на Кубани только большим городам – Краснодару и Сочи. Как иначе объяснить то неизъяснимое чувство творческого пробуждения, внезапного, бурного и волнующе-радостного, которое я и сам испытал всего через пару лет после возвращения в родную станицу из почти девятнадцатилетней разлуки с ней.
…Но сначала была встреча. Эта встреча очень хорошо описана во вступительной главе книги «Спасательный круг», составленной по материалам десятилетней переписки двух однокашников. Книги ещё нет. Она существует пока только в виде компьютерной вёрстки. Виной всему кризис, поглотивший финансовую стабильность, а с ней и былые обещания меценатов. Но я верю, надеюсь, что эта остроумная и живая книга когда-нибудь обязательно увидит своего читателя.
Итак, сначала была встреча двух однокашников, которая состоялась на исходе 1997 года в Одинцовском госпитале, что под Москвой. Горобца, проходившего послеоперационный курс реабилитации, навестил Пухов.
– Вот, накатал… «Синий альбом». О нашей старой академической профессуре. Увы, почти забытой.
Гость показал больному книжку. Тот почитал и похвалил.
- Молодец, Викентий! Поздравляю.
– А вот ты, друг мой, Лексей, тоже, сколь помню, не чужд был перу и чернильницы. Стишки твои до сих пор люблю. Правда, ни одного не помню…
– Не огорчайся. Я и сам все позабыл.
– А вот это ты брось!..
… Вернувшись в станицу, Алексей Горобец первым делом полез на горище и отыскал там среди прочего милого сердцу домашнего хлама, который мы бережно храним для Бог весть какого случая, порядком запылённую папку с пожелтевшими от времени листами.
* * *
Сегодня дождь.
Весна опять рыдает.
Весь вечер бестолково лезет в дом,
Стучит в окно и слезы утирает
Изодранным зеленым рукавом.
А я решаю прежнюю задачу,
Отгородившись напрочь от весны:
Я вывожу удачу-неудачу,
Логарифмирую несбыточные сны.
В окне туман
Раскуривает трубку:
Там перекур на несколько минут.
Приходит женщина,
Смеясь снимает юбку
И спрашивает, как меня зовут.
Я ей шепчу, что вот весна рыдает,
И голову на грудь кладу уснуть,
И по ладони мне она гадает
Свою любовь и беспечальный путь.
И губы ворожат и пахнут ливнем,
И губы настигает стон весны…
Рыдает дождь.
И тенью длинной-длинной
Уходят в ночь
Несбывшиеся сны.
Очень скоро стараниями работников районной газеты «Голос Правды» и местной типографии на свет появилась тоненькая книжица «Старые акварели».
А потом мощным, всё нарастающим в своей силе и красоте потоком на свет стали рождаться новые стихи. Это были стихи уже сложившегося и вполне самобытного, яркого поэта – будто все эти сорок лет поэтического молчания зрели в душе поэта стихи, как зреет пшеничный колос, как зреет и наливается спелостью яблоко на солнечном свете.
Один за другим появились девять поэтических сборников: «Зимние дожди», «Усталость лета», «Осень ветра», «Неброшенный камень», «Простудятся в траве босые осы», «А небо – уже в снегу…», «Не бывает случайных мгновений…», «Снег поздней любви».
В 2002 году А.Горобец принят в члены Союза писателей России.
Стихи Алексея Горобца безупречно красивы и мудры. Они мудры той мудростью, которую невозможно просто накопить с годами. Мудрость его стихов дарована поэту свыше. Как и весь его поэтический дар, она лишь опирается, чтоб быть понятной нам и до конца не слиться с небесными сферами, на жизненный опыт писателя, на его знания и чувство прекрасного, которые и подсказывают поэту нужные слова – иногда до невероятного простые и лёгкие, иногда – доступные пониманию лишь искушённого читателя.
Поэтическому слову Горобца подвластны и новояз, и привычная классика, и профессиональный язык технарей и военных. Жаргонизмы и бытовизмы в его стихах не выглядят чем-то грубым и пошлым, как нет-нет, да и заявит кто-либо из завистливых умников. В его стихах каждое слово на своём месте, потому что оно – единственно верное.
Каков он, поэт Алексей Горобец?
Мягкий и пушистый – это не про Горобца. Горобец многогранен, напорист, сложен и прост одновременно. Немного циник, как и все врачи, эрудит, труженик, великолепный рассказчик с прекрасным чувством юмора, замечательный товарищ, Поэт, тонко чувствующий слово и умеющий почувствовать Божию искру таланта в другом. А ещё он умеет быть благодарным и щедрым на помощь другим – редкие качества для писателя по сегодняшнему дню. Ну и ещё, что ценю в нём особенно – он всегда открыт для новых идей.
Напоследок ещё одно стихотворение из Горобца. Возьму наугад.
* * *
Студёный вихрь
Сметает на обочину
С дороги снег, не дав ему растаять.
Зима уйти торопится не очень-то…
Что мне отдать ей? Что себе оставить?
Что раздарить ветрам, чтоб дольше помнили,
А что снегам, чтоб легче забывали?
Глаза твои дождями переполнены.
Дожди твои спасут меня едва ли.
Темным-темно.
Пора, но как не хочется!
В чертогах лета, за стеклом и сталью,
Лишь мокрый снег…
И льдится снежной талью
Душа,
И не сбываются пророчества,
И радость завершается печалью.
Спасибо, что были с нами в этом коротком, но увлекательном путешествии в мир Алексея Горобца.
Сергей СЫЧЁВ
(подготовлено по просьбам читателей форума RozaMira.Org)
публикуется на правах материала, популяризирующего творчество А.Б.Горобца