Она потерялась… Потерялась, подобно маленькой девочке, случайно выпустившей в шумной и безликой сутолоке толпы, кишащей безразличием, словно путеводную нить, руку матери. Руку, олицетворявшую собой не только любовь и защиту, но и неиссякаемое незыблемое тепло – тепло уверенности, что «завтра» непременно наступит, и так будет всегда. Тепло и уютно. Только свет и определенность.
И вот – потерялась, будучи уже далеко не маленькой девочкой, но все в той же шумной и до отвращения ненавистной своим безразличием и безликостью толпе. Некой, страстно желанной для иных, потребности, как говорится, быть принятой в семью, она никогда не испытывала. Не испытывала, вероятно, потому, что эту «толпу-семью» никогда не считала своей. А стало быть – была чужой, своего рода - отверженной! И в какой-то степени была счастлива этим, пока не потерялась.
Она стояла среди толпы – потерянная и отрешенная, и размышляла, – как и когда это случилось? Чего именно ей стало не хватать в ее маленьком и одновременно необъятном мирке – таком уютном и недоступном никому, кроме ангела – ее ангела, который так часто подставлял плечо, не давал упасть, и заслонял от нее темноту бездны. Ведь это ему она поверяла все свои тайны и чаянья, страхи и сомнения, горечь и радость… И вдруг, немыслимое озарение - это же как раз его-то - ЕГО и не хватает! Того, о ком с такой теплотой сейчас думала. Того, кто заставил, наконец, поверить в силу собственных крыльев. Того, кто подарил наслаждение – слышать музыку небес. Это его сильные крылья подхватывали и несли ее без устали, когда она слабела и была готова ринуться на самое дно отчаянья. Это его терпение и воля сделали ее такой, какой она была теперь – сильной и слабой одновременно, умевшей летать и падать, падать и подниматься, но никогда ни перед кем и ни перед чем не опускать глаз. В этом, как раз, и заключалась ее сила мятежной непокорности, несгибаемости, что уже само по себе являлось предметом ее гордости… а, может быть, и его. Ей так хотелось верить в это!
Так, в размышлениях, она и не заметила, как наступил вечер, за ним – ночь; и толпа, снующая вокруг нее, рассосалась. Она стояла совсем одна и от этого ей было немного легче. Но резкое ощущение потери и опустошенности, заставивших в полной мере прочувствовать холод вакуума, становилось все более острым. Одиночество, которое до этого момента она и не замечала, навалилось теперь всей своей тяжестью, и на глаза опустилась непроницаемая пелена безысходности. В первый раз в жизни ей было не просто больно, она не хотела жить!
Медленно и тяжело оторвалась от земли. Не парила, не стремительно неслась, как бывало раньше, когда пело и ликовало сердце. Нет. Свинцовой тучей плыла она по тихому ночному небу, подобно страшному и неумолимому заклятью. Это было прощание. Прощание с завтрашним днем, с собой – тягостное и неотвратимое. Прежде чем уйти, ей надо было еще побывать в одном месте, куда она и летела. Это было необыкновенное радужное озеро с поющими цветами по берегам – озеро Ангелов, обладающее потрясающим магнетизмом, но недоступное для обычных смертных, так как располагалось оно в Золотой пещере высоко в горах, где даже орлы не вили гнезд, на Скалистом острове. Это ее ангел показал ей эту обитель тихой радости и покоя. Никогда прежде она не бывала здесь одна – без него. Сердце глухо и надсадно отсчитывало последний час ее жизни, который она отмерила себе сама, и, который она собиралась провести здесь – на озере – один на один с болью смертельной тоски, не замечая окружающего чарующего великолепия. А может, где-то глубоко в подсознании помимо воли все еще теплилась надежда найти его тут?
«Последний час… Последний! А страха, почему-то нет. Ни горечи, ни страха. Почему?» – думала она. И вдруг…«Тина! Тина! Тина…» - она вздрогнула, услышав свое имя. Голос, звавший ее, был чужим, незнакомым, даже отдаленно не напоминал он тот, который она уже не надеялась услышать. Она резко обернулась, на голос, который как бы расслаиваясь на множество отголосков и вместе с тем приобретая мистический оттенок, отдавался эхом о своды пещеры и неотступно проникал в самые укромные уголки сознания. Казалось, стонет и зовет ее само озеро – озеро Ангелов. Тина раздраженно отмахнулась от мистической бредятины, ибо знала о подобных свойствах пещер, которые могли сыграть с несведущим человеком и не такие шутки. Отмахнулась и удивилась – и этот ворвавшийся и нарушивший ее уединение стон-зов не пробудил в ней даже что-либо смутно походившее на страх или хотя бы смятение. Ничего, кроме растущего нелепого раздражения. Ничего из того, что хотя бы исподволь бессознательно заставило бы цепляться за жизнь…
В самой глубине пещеры снова кто-то стонал и звал ее. Но кто? И почему ей было практически все равно? Вероятнее всего, причина безразличия крылась в незнакомости голоса. Незнакомый – значит чужой! Чужой – значит никто и ничто, иными словами – пустота. А ведь судя по интонации, зовущий нуждался в помощи. Почти физически ощущались вибрации боли и страданий. «Надо же? Оказывается в столь необыкновенном, даже можно сказать, магическом месте и кому-то плохо?… О чем это я?» – ужаснулась своей черствости и созерцательному равнодушию Тина. И с былой стремительностью рванулась на голос.
Как ни странно, ранее ей никогда даже в голову не приходило обойти и осмотреть пещеру всю целиком. И теперь она жалела об этом. Пещера оказалась гораздо больше, чем она думала. Когда Тина приблизилась к тому месту, откуда, по ее соображениям, исходил стон, на первый взгляд в стене обнаружилось что-то типа глубокой ниши или, скорее входа в смежный зал, пещеры, или же ответвление-галлерея, уходящая неизвестно куда и скрывавшая в своем чреве нуждавшегося в ней. Мысль о том, что она кому-то нужна и кому-то необходима ее помощь встряхнула, и своего рода реанимировала ее былое безумное жизнелюбие, которое угасло в ней вместе с уходом ее ангела. Тина на мгновенье остановилась, закрыла глаза и с трудом проглотила образовавшийся в горле комок. Она нужна. Значит, она должна жить, хотя бы пока… Пока ее крылья сильны и способны подхватывать и давать силу таким, как она была когда-то – отчаявшимся, но крылатым людям, способным принять, а не оттолкнуть из-за непомерной гордыни протянутую руку помощи. И Тина со странным смешанным чувством легкости и растерянности задушила, еще мгновенье назад пробивавшиеся ростки непривычного для нее эгоизма бескрылых и, в сущности, беспомощных людей…
Моментом позже она сделала уверенный шаг навстречу зову тех немногих потерянных…