Я, представленья
не имея
о классическом театре Возрожденья,
я, содрогаться не умея,
зрея
мифологические преступленья,
на знаменитую был «Федру» приглашён…
Расина
(правда, в переводе)
гений
артисты (мнимые)
под Мельпомены
поднимали небосклон.
Трагедией я не был поражён!
Но волшебство
от Бога данного творенья
великого француза
осветило время,
в котором я живу,
и происки энон,
мной встреченных под настоящим небом,
и самодурства дышащих и ныне тесеев,
в лицо повеяв,
окутали мне сердце
неистлевшим крепом
неточности богов
и точности злодеев –
с отравленным их хлебом
и воздухом,
что выпит на века.
Пятном кровавым
не один уж Ипполит
в глазах лишь четырёх десятилетий –
мной прожитых –
стоит…
О времени река
с извечной зыбью лихолетий!
Рифмовка строк «аа
бб»
звучала трелью пустяка,
и показалось мне:
на сцене
резвятся дети.
Но вдруг, вся содрогнувшись,
умозренью
душа моя
открыла свои недра –
и я узнал её по уст закусу,
истеричной пене
и прошептал в себя:
«Не надо, Федра!
Ты просто кукольное тельце
на ниточках взбесившихся
мгновений».
Очнувшись,
оставляя измеренье
над книгой мной представленного зала,
произношу: «Ура,
нет зрителя-шакала!
В забытом ныне –
столько вдохновенья!
Расин и Осип!
Ваши откровенья –
свободы звенья:
в амфитеатре мозга –
блаженства красота
под управлением
стихотворенья,
слева,
справа –
свободные места,
прошу прощенья,
их занимают милых тени,
администратор –
Пустота…»