Теплом согрета летняя пора.
Листвы шуршащей плавная игра
Парит над перегретою землёю.
Такие открываются пути,
Что ненароком с поезда сойди
И точно! – лес увидишь пред собою,
И луг, и поле, озеро, овраг,
Дворец, деревню, хижину, барак...
И как воображенье не устанет?..
Все краски в точном цвете соблюсти
И судьбами чужими оплести,
И передать свои же очертанья.
Иль самому зайти и замереть,
Как будто в щёлочку нескромно подсмотреть
На чей-то сор, не выметенный тайно,
И, чертыхнувшись про себя, узнать
Своих забот целёхонькую рать,
Костры обид в ночном уснувшем стане.
Я изгнан в поле, где поют ветра
Донские песни с ночи до утра
И курит люльки вольница-гуляка.
Сбивает конь уздечкою росу,
А я турчанку на руках несу,
Её отбив у пьяного поляка.
Зачем копаться в тлеющей золе!
И долго-долго в тихом ковыле
Мы звёзды пересчитывали вместе,
Сбивались, снова клеили ярлык.
Мне непонятен был её язык…
Да и планета не стоит на месте.
На ней вращаюсь пятнышком тепла.
(Турчанка та давно уж умерла.)
Я злые ветры пережил и выжил.
И вот брожу вслепую, невпопад
По августу, по лету, – наугад
По лужам, по деревьям и по крышам.
Теперь живу на тонком волоске,
Жизнь изодрав. В решительном броске
Отринув дни рожденья и прописки.
Тугих настало время поясов,
Лихое время скорых поездов,
Пора – жевать дешёвые ириски.
Судачьте, канителью заплетясь,
Мол, по уши влетел в такую грязь,
Что не отмыться уж теперь вовеки.
Да, грязь и пыль,
Но в той пыли, шурша,
Играет воробьиная душа,
Купаются поэты-человеки.