Чеслав Милош
Эссе.
В это лицо я всматривался ошеломлённо. Мелькали проблески станций метро, я их не замечал. Что поделать, поскольку у взгляда нет абсолютной силы, такой, чтобы он втягивал предметы, захлёбываясь скоростью, оставляя за собой лишь пустоту идеальной формы, знак, похожий на иероглиф, упрощённый рисунок животного или птицы? Слегка вздёрнутый нос, высокий лоб с гладко зачёсанными волосами, линия подбородка – ну почему
взгляд не обладает силой абсолютной? – и в белизне розоватой вырезаны отверстия, с тёмной, проблескивающей в них лавой. Впитать это лицо, но одновременно пусть оно будет на фоне весенних ветвей, каменных стен и волн, в плаче и смехе, отступившее на 15 лет назад, и продвинувшееся на тридцать вперёд. Иметь. Это даже не вожделение. Как мотылёк, рыба, стебель растения – только нечто куда таинственней. И тут пришло озаренье, что после стольких попыток дать названия миру, я умею лишь повторять в круг единственную веру, за пределы которой
никакая сила не вырвется: я е с т ь - и она е с т ь. Кричите, дуйте в трубы, соберитесь в тысячных шествиях, прыгайте, раздирайте одежды, повторяя это единственное: е с т ь! И к чему записанные страницы, тонны страниц и кафедры, если бормочет, словно первый, возникший из ила на берегу океана? К чему цивилизации Солнца, красная пыль распадающихся городов, оружие и моторы в пыли пустынь, если они не прибавили ничего к этому звуку: е с т ь!
Она вышла на Raspail. И я остался с громадой существующих вещей. Губка, страдающая оттого, что не может впитать в себя воду, река, страдающая оттого, что отражения облаков и деревьев – это не облака и деревья.
Брие-Сент Роберт, 1954