Животворящий свет печали
Есть стихи, о которых не нужно говорить. Не потому, что нечего, а потому что нет смысла. О них, как о струении жизни – что ни скажи, всё не то, всё мало, всё частности. И ещё – в них можно и нужно заблудиться, потерять счёт времени, искусственность мысли, заданность движения. И – дать волю своим чувствам, смывая накипь ненужных масок. Просто прислушаться к шагам рассвета. Ощутить, подобно Сент-Экзюпери, прелесть глотка ледяной воды из родника или колодца. И почувствовать, остро, обжигающе - своё сиротство и хранимость Вышним. Ведь кто-то же прилаживает к щепке твоей души парус, когда ты спишь?
Итак, встречайте: Сергей Пагын.
http://www.stihi.ru/avtor/serghei69
***
Когда взметнется петушиный крик
и скрючит эхо холодом колючим,
в молчании почудится на миг
угрюмый скрип хароновых уключин
и плеск воды, смиренной и глухой,
не ведающей птичьего касанья…
Играй, душа, на скрипке золотой,
мурлычь, огонь,
шуми, мое дыханье!
Молчанье - венценосно и темно,
а жизнь растет из звуков суматошных –
из стука ветки в мутное окно,
из писка мыши в ворохе ветошном,
из щелканья игрушки заводной,
из скрипа санок, что несутся с горки…
Молчание – торжественный покой,
а слово – голос, трепетный и ломкий.
Когда ж на нити тусклой жизни бязь
расщиплет время, остается мука –
неметь в пространстве сумрачном, держась
за нитку ускользающего звука.
***
Вот жук толкает свой навозный шар
в скупую лунку от росы упавшей.
Вот бабочка, что крохотный пожар,
уже пылает над разбитой чашей,
где был вчера тяжелый долгий мед.
Вот у крыльца стоит ведро без днища –
и в нем кузнечик доблестный поет,
вполне доволен песенкою нищей.
И жизнь на пятки наступает мне,
и травы дышат, настигая, в спину…
И теплый след на глинистой земле
уже затянут белой паутиной.
* * *
Приходит час и страху увядать
иль рваться пряжей в темноте сердечной,
и скрипке сипло за окном играть
в глухом дворе о временном и вечном,
где плакальщиц воронья суета
у красного раскрытого футляра.
И станет вдруг доступна простота
твоим стихом зашептанного дара
неспешно жить,
смотреть в свое окно,
лущить фасоль,
тянуть за словом слово
и наблюдать как светится вино
меж пальцами в стакане стограммовом.
Все хорошо...
Еще хранит тепло
сиротское, беспамятное, птичье
карман глубокий старого пальто,
в котором ты найдешь лишь пару спичек
да медный грош с табачинкой сырой,
прилипшей крепко к полустертой решке.
Все хорошо...
Над бездною с тобой
чертополох,
боярышник,
орешник.
***
Смерть, как мальчика,
возьмет за подбородок.
«Снегирёк… щегленок… зимородок… -
скажет нежно, заглянув в глаза.
- Ну, пошли со мною, егоза».
И меня поднимет за подмышки,
и глядишь: я маленький – в пальтишке
с латкою на стертом рукаве,
с петушком на палочке, с дудою,
с глиняной свистулькой расписною,
с мыльными шарами в голове.
А вокруг – безлюдно и беззвездно…
Только пустошь, где репейник мерзлый.
Только вой собачий вдалеке.
Только ветер дует предрассветный.
И к щеке я прижимаюсь смертной,
словно к зимней маминой щеке.
***
И теплый снег падет
на плачущие камни,
на травы,
на детей, сосущих леденцы…
И мягкое крыло раскроется над нами,
и спутаются все начала и концы.
И зацветет миндаль…
И Бог ночной задышит
в натруженных вещах.
И сквозь времен зазор
падет печальный снег,
как милосердье свыше,
на сад,
на холм,
на крест,
болящий до сих пор.
***
О том печаль и жалоба твоя,
что воздух этот слишком толстокожий,
что ветер груб, как будто из рогожи
он сшит суровой нитью декабря.
Что жидок свет за ситцевым окном,
где варят студень к празднику петуший,
где зло взбивает пыльные подушки
сварливая хозяйка перед сном.
Но слышишь голос в трескотне огня,
в прогорклой речи,
в перекличке птичьей?
Он все твердит про смутное величье
окольного
сквозного
бытия.
***
Возьму ль туда свою печаль
и свой несытый страх,
когда защелкает свеча
в остынувших руках?
Как ларь тяжелую слезу
в заботе и тоске
в простор я смежный понесу
иль буду налегке
нестись, что тонкая стрела,
качаться на ветрах
иль бить слепые зеркала
в твоих неверных снах,
и плакать в ярости немой
в усохшей тишине…
И все же рваться на постой
к темнеющей земле,
где остро пахнут резеда
и копоти щепоть,
и ржа, и прошлая беда,
и прах земной, и плоть,
где тянет песнь свою сверчок
в сухой траве, незрим,
и мир еще неизречен
и неисповедим.
***
Где честный звук
и четкое значенье?
Осенний день – с вороньей хрипотцой,
с юродством ветра,
жалобой качельной
и чирканьем по дворику метлой…
С щенячьим визгом,
всхлипом,
бормотаньем…
И я пою с невнятного листа,
где в вихре слов и знаков препинанья
прозрачная нищает высота.
И носится подранком полоумным,
взметнувшись с перетянутой струны,
один лишь звук отчетливый и трудный
и жалости протяжной,
и вины.
***
Вербный ветер с кровинкой закатной внутри,
суховатую охру сентябрьской зари,
снегопада огромную зыбку
пусть забуду, растрачу… А время-Кощей
бросит в ларь свой поверх отсиявших вещей
даже сына ночную улыбку.
Пусть моя домотканая нежность груба.
пусть и дело мое – не табак, так труба
слово – пеплом над глинистой твердью...
Пусть и жизни, и веры – на птичий глоток,
на щенячий на светлый один коготок –
мягко небо Его милосердья.
***
«Не взятый вверх, отринутый веками,
в бездонно малом нахожу ответ…»
Виктор Гаврилин
Кощееву иглу и нитку золотую
небесных мудрых прях в словах соединив,
чего же я страшусь, зачем же я тоскую,
еще храним Творцом и черствой речью жив?
Заденет жизни нить в снегу крылом синичьим,
и выгнется во тьме былинкою пустой
волшебная игла - над тихостью страничной
еще звучит, дрожа, натужный голос мой.
И в малости души, и в скудости несу я
на взмах родной руки из всех иных чудес
березовый листок – безделицу резную
и сохлых трав пучок,
и перышко с небес.
(Составитель: Игорь Желнов)