Кончался восемьдесят первый,
Ещё декабрь, зиме неверный,
Перемывался снежным сыпом
И дожидался января.
Хотелось спать до беспросыпа,
А небо продолжало сыпать,
Белоголовым хмурым сипом
Над переулками паря.
Кончалась сонная година,
Качалась в доме паутина,
Белесым зимним равнодушьем
Полы и стены полегли.
И оставалось только слушать,
И гулом забивало уши,
И места не было на суше,
Где уходили корабли
К далёкой гавани желанной.
Уснули где-то океаны,
И чайки спали над волнами,
Припорошённые слегка.
Плыл солнца розоватый пламень,
Чаинки бегали в стакане,
И я читал Розеттский камень,
Не понимая языка.
Дрожали ветви у порога
Гостеприимного чертога,
Над облетевшими снегами
Брели небесные ручьи;
И пересохшими губами,
Как отболевшими ногами,
Нечаянно рождались гамы,
Почти совсем ещё ничьи.
Мы шли под вечер вдоль залива.
Дремали сосны горделиво,
Взбегали дружно на пригорок
Серебряные звонари,
И, переев еловых корок,
Светлинки выбрались из норок,
И, навевая сладкий морок,
Горели смутно фонари
На тупиках ночных окраин.
Изгнанья не было из рая,
А все шальные отреченья
Отмолены давным-давно,
И нерушимо отлученье
От залетейского теченья,
Как поднебесное свеченье
Немого белого кино.
И, не давая обещанья,
Не целовались на прощанье,
И в сизой сумеречной вате
Еще играл магнитофон,
Когда присел я на кровати
И думал: смелости ли хватит —
В прощальном маленьком охвате
Укутать голову шарфом?..
Когда вытаивает зёрна
Январь коричневато-чёрный,
Средьзимья облачные тени
Всегда хранят передо мной:
По кромке лёгких отупений
Под ожерельями сопений
Шли золотушные ступени
В ветрами брошенный покой.