Завершается день. Повторяется странная повесть.
И, когда ты останешься наедине,
Из ненужных страданий неслышно рождается совесть,
И, взгрустнув, греет руки на кухонном синем огне.
Огрубелые струны охватит слезливая ковкость,
Расплывутся косые запруды, пруди — не пруди,
Мотыльком над огнём пронесётся, растает неловкость,
Вырываясь с натугой из сжатой сутулой груди.
Но незванно нахлынут босые горластые тени,
Перемёты ушедшего дня развернут по стене.
Узнавая нелепость, никчёмность былых объяснений,
Я растерянность бережно прячу в морозном окне.
Не кивнул... Промолчал... И слезой расползается иней.
Посинел... А она, как и прежде, светла,
Значит впрямь моё сердце — осколок из троллевой льдины,
И в подлунной не сыщется Гердин источник тепла.
Вот такая луна. Вот такой вопрошающий вечер.
А давно ли бежал за ужимками сладкого сна.
Только ты и она. Сиротливо обнимешь за плечи,
И в глазах синим блеском начнёт рисовать тишина.