ПОСВЯЩЕНИЕ
Я ходил деревенской стезей
Угловатым, босым юнцом.
И смешными веснушками в зной
Разукрашивалось лицо.
А ручонки мои худоба.
Оголяла до мослаков.
Не подумайте, что голодал,
Относился к еде легко.
Воспаленная память сейчас,
В переплете ночей и дней,
Миром розовым, прежним зашлась,
Как душа в предрассветном сне.
Избяной тесноватый уют:
Печка, лавки, фамильный стол.
За обедом отец чинил суд,
Если был на нас очень зол.
Мать добавки, как водится, всем
Подливала, мне через край.
Дескать, если я лишнее съем,
Стану как человек-гора.
И лишь в зрелость мои мослаки
Наконец, обросли жирком.
Сколько ж надобно масла, муки,
Чтоб рагу перешло в бекон.
Под метели и крепкий мороз,
Когда в окнах висела мгла,
В мир причуд, побасенок и грез
Мать с наитием нас вела.
А в голландке картошка пеклась.
Золотился на углях лук.
Закипала наивная страсть,
Разгорался в глазах испуг.
Я из нежного оканья в снах
Строил свой лучезарный мир.
Любовался в далеких краях
Семицветьем небесных крыл.
Помню все. Слово было вчера.
Бесконечно течет кудель.
Завивала в ней кудри пурга,
Заплетала косу метель.
В прялке мудрость, как в прошлых веках.
В изваянье – седой излом.
Веретенце стучит на досках
Древнерусским, борзым козлом.
Бесконечностью тянется нить,
Чтоб в одеждах потом играть.
Нет, ни как мне о том не забыть,
С чем свела меня в детстве мать.
Мы роились у маминых ног.
И не смели порой дышать.
У забытых, былинных дорог
Сивкой-буркой пытались ржать.
В заколдованных, темных лесах.
Мы искали с яйцом сундук,
Чтоб злодеев развеялся прах,
Рассвело, наконец, вокруг.
И с жар-птицей играли, и с ней
На заре пели песни взахлеб.
Златогривых, былинных коней
Целовали в горячий лоб.
Вечер наш. Мамин дышит распев.
Сказку мягко сменяет быль.
И волшебный по-прежнему свет
Золотит на рассвете пыль.
С мамой видим, как тракторный звон,
В перелеске висит дымком.
Обезумевшим фрицам назло,
Рожь отвесила ей поклон.
Что-то дерзкое видим мы в ней,
Попытайся, возьмись свершить.
А она: - Слава Богу, не мне,
Видно, так Он со мной решил.
Ей в любви объяснялся мотор,
Наводила красу роса.
Месяц, с тучей оставив спор,
Серебро ей с небес бросал.
Норму к норме вложила сажень
В сводки-летопись тех времен.
Фрикционами била в мишень,
Наносила врагу урон.
И коль ей суждено было жить,
Значит, видела где-то нас.
- Не могла я за Бога решить,-
Говорила нам всякий раз.
Препирался с печи, невесть как,
Со смешинкой во рту отец.
Потому что на старый верстак
Днем и ночью молился спец.
Не безбожник – крестьянских кровей,
А партийцем с войны пришел.
Вековых христианских корней
Не лишился - устав учел.
Мать смешинку его не поймет,
Но обиды на мужа нет,
На спине у которого пот
Оставляет соленый след.
Лишь с устатку, когда выпивал,
Расслаблялся тотчас старик.
Глухарем на полу токовал.
И шептал, и срывался в крик.
Батарея в кольце. Он радист.
Улетел позывной в эфир:
-Я – «Фиалка»! «Земля» - отзовись!
Дай огня, чтоб квадрат накрыл.
Вызываю огонь на себя.
Чтобы сгинул фашистский гад.
Ну, и выжил. Наверно, судьба…
Дальше слезы, невнятный мат.
Мама губы поджала, молчит.
Ей известно, Господь помог.
У Спасителя жизни ключи.
Он один отмеряет срок.
Атеист по партийной нужде,
Нет, не спорил, махал рукой.
Не иконой, работой блажен,
Трудоголик он вековой.
Вижу часто его я во сне.
Озабочен, суровый взгляд.
Многоликой, чужой новизне,
Видно, старый солдат не рад.
Ну, а рад новизне ли я сам?
Не мудрее ль отец меня?
На куски он себя не кромсал,
На безденежье не пенял.
Добывал непосильным трудом
Одежонку и хлеб для нас.
Хорошо, что российский содом
Не коснется отца сейчас.
Повторить хоть бы вечер, хоть миг.
Вновь собраться опять у печи.
Я хочу, как болотом кулик,
Прошлым душу свою лечить.
Вижу, вижу. Сидим мы в кругу.
За рассказом течет рассказ.
Ах, часы слишком быстро бегут.
Мать взбивает тугой матрац.
С Богом мы отправляемся спать,
Еле слышно отец ворчит.
Как всегда, он сегодня устал,
Атеизму ль детей учить.
Не ему ли сказала в укор
Пребольшая КПСС:
Почему коммунист до сих пор
Держит в доме икону и крест.