Все смотрели на нас, как на происходящий по телевидению сериал. Но не мыльный, а какой-то непонятный. Такой, как будто он только начался, и сюжет еще не понятен, линия еще не выведена.
А я смотрела на нас со стороны тоже, как на что-то несбыточное, на что-то совершенно несчастное, сидящее на окне и выкуривающее сигарету за сигаретой и клянущееся само себе, что эта сигарета- последняя. Я смотрела на нас, глядя в отражение зеркал, в наше отражение. Зеркала были кривыми и потому показывали, что у нас все будет хорошо. Они врали. А я видела эту ложь сквозь их кривые улыбки и попытки улыбаться искренне.
Пальцы на клавиатуре набирали какую-то чепуху, письма летели в ящики письменных столов- домашних, рабочих,- в мусорные ящики, так и оставались нераспечатанными в файлах компьютера или отправлялись в «корзину». Красивые письма. С такой же попыткой улыбнуться, как и у кривых зеркал. Улыбнуться сквозь слезы, улыбнуться радостно, попытаться действительно в глубине души почувствовать счастье, а не это отчаянно-горькое желание быть счастливой. На этот раз- быть счастливой. На этот раз –подарить счастье тому, кто бы этого хотел. Но никто не хотел. Это я хотела. Мой дар никому не нужен, мой подарок в празднично-красочной оберточной бумаге никому не нужен, и упаковка выцвела, рисунки поблекли, а бантик развязался..
Намокли мои попытки быть радостной и счастливой, махнули руки жестом сверху- вниз на желание быть нужной, замерла душа в ожидании очередной смерти. Но за одной из выкуренных сигарет я поклялась, что эта сигарета- точно последняя. И сдержала обещание. Но эта сигарета так мучительно медленно тлеет, и я думаю, что может случиться, что даже если я выброшу ее в окно, она будет бесконечно тлеть на асфальте. Думать о том, что будет, если ее кто-нибудь подберет докурить, я не хочу.