Ивашка и Бастет

 

     Ивашка Кудряшов  выходя с гумна , зашиб сапогом кошку. Было солнечно , и бедное животное летело хрустнув внутренним строением тела ещё несколько метров. Запах  исходящий от Ивашки был сложной смесью gthtufhys bcgfhtybq - перегарных испарений , застарелого пота от красного тела и прочих сельскохозяйственных процессов. Его могучие кирзовые сапоги тяжело вминались в твёрдую землю , пересечённую швами тракторных следов . При входе в избу Ивашка со звоном запнулся о помойное ведро и грязно выругался , используя для этого влажный , покрытый желтоватым налётом язык . В горнице , прохладной и затемнённой он с шумом напился воды из мятого ковша , и треснув швами худых портов опустился на визжащую пружинную кровать . Его сморило . Мухи опускались на его нечувствительное лицо и споро передвигались по нему , потирая лапками .
     Из мглистой темноты , в которую обычно проваливался Ивашка , неожиданно выдвинулась баба с грудями , но с кошачьей головой .
     Его пробило сонной испариной . На пористом лбу выступили капли внутренней влаги . Ивашкина мамашка в темном платке шебуршалась в сенях. За стеной мыкнула скотина . Баба с кошачьей головой приблизилась к Ивашке и оборотилась к нему . Жёлтые глаза пронизали.
     Внутреннее пространство Ивашкиной головы заполнилось , и тело его засучило ногами по выцветшему покрывалу . Словами без слов , касанием без прикосновения , движением без возникновения , каплями в пересохший колодец , горячим ветром без неба , небом без воздуха он был подхвачен и брошен .
     Ввечеру у него случился жар. Он горел безвозвратно . Пришедшие к нему кореша-механизаторы было выпроважены вон. И пили вонючий самогон за околицей и блевали к полночи сами . После чего были отметелены залётными ореховскими пацанами .
     Фельдшера не случилось. Мамашка не помня себя от распирающего её изнутри горячими пузырями ужаса металась по просёлкам , пока оказией не возник вдруг пьяненький дохтур , будучи проездом .
     Однажды Ивашка только сел в постеле , и расширенными зрачками глядя перед собой грозно прошептал - рыба как свёкла !
     Дохтур принял положенные пятьдесят , потом ещё пятьдесят , но диагноз не появлялся . Собрался он было уже вон , но мамашка куропаткой заперла проход , и он выругавшись уселся на лавку в тёмном углу . Ждать .
     С утра наконец нашли в канаве Федора , похмелили , поднесли рассолу , с подпола мамашка подняла к свету две трёхлитровые банки , в которых мутно плескалось . Фёдор завёл трещащий трактор и повлёк отходящего Ивашку в район . Солнце било.
     Пыль подымалась сзади жёлтым облаком и застилала пейзаж , отчего оглянувшемуся вдруг раз Фёдору показалось , что у Кузьмы-заросшего , чью подводу они с трудом обогнали , на голове вырос полосатый конусовидный картуз , а сам Кузьма будто стоял на диковинной двуколке . Фёдор собрал зелень в носоглотке , заклокотал и выхарчил через открытое окно .
     В полупустой больнице старая медсестра с прокуренным голосом , увидав сгружаемого Ивашку всплеснула руками и бросилась по улице за молодым , два года с института врачом , который в это время от скуки жал заведующую потребкооперацией в подсобке . Заведующая жеманно хихикала , подставляя полную белую шею под двухдневную щетину районного эскулапа.
    
    
     К осени Ивашка усох и пожелтел , но вышел из больнички. С деревьев облетали последние листья . Воздух был пронзителен и свеж . Подвода с Кузьмой-заросшим тряско влеклась по колее . Голова Ивашки клонилась из стороны в сторону , истончавшие исколотые тупыми иглами руки слабо хватались за борта , а перед глазами , но уже где-то отдалённо и на периферии , жёлтым отблеском на фоне среднерусской тоски и молчания земли возникал кошачий анфас Бастет .