1
Над плоской кровлей царского дворца
Плывет жара июньского полудня.
Горячий воздух, неподвижней студня
И тяжелей зaстывшего свинца,
Над опаленным городом повис.
И птицы с ощущением бессилья
Упрямо поднимают кверху крылья,
В недоуменьи опускаясь вниз.
И кажется, что спряталась в песок
Их собственная тень, бежав от зноя.
Горячей, обжигающей волною
Течет на землю золотистый сок.
И время, обвязавшись пеленою,
Рукой сжимает ноющий висок.
2
Но к вечеру приходит благодать –
Плывет прохлада ласковою тенью,
И горний мир, отмучившись мигренью,
Спешит хвалу Всевышнему воздать.
По кровле бродит статный человек,
Шагая мерно и неторопливо.
Глаза его, как черные оливы,
Глядят на мир из-под тяжелых век,
Мгновенья бытия благодаря
За данность. В заворoженности взгляда
Читается сознанье и отрада
Того, что жизнь отпущена не зря.
Всё в этом человеке – от наряда
И до осанки – выдает царя.
3
Благословен в Израиле Давид.
Благословен Давид и в Иудее.
О будущем земель своих радея,
Он изучил, как древний алфавит,
Искусство управления людьми,
Растущею державой и столицей.
Он прочно держит связь меж колесницей
И резвыми не в меру лошадьми.
Господней воле на земле вторя,
Сжимает удивительный избранник
Как атрибуты власти – кнут и пряник,
Поочередно подданных даря,
Державной пирамиды многогранник
Как собственный удел боготворя.
4
С дворцовой кровли Иерусалим
Читается легко, как на ладони.
Застывший перед крепостью в поклоне,
Вечерней тенью надвое делим,
Он золотится крышами домов,
Которые над стенами нависли,
Скрывая в затененных недрах мысли
И тайное брожение умов.
Как часто уживаются вдвоем
Несхожие до удивленья люди,
Так город сей – и в святости, и в блуде –
Упорен в назначении своем.
Противоречья дух, как джинн в сосуде,
В нем дремлет, погруженный в водоем.
5
«Чем тише воды, тем бездонней пруд –
Не требуется истине обнова.
Крошатся камни, но живое слово
Столетья в порошок не перетрут,
Не смоет море грозною водой».
Давид бродил, подобных мыслей полный,
Которые, как бархатные волны,
Плескались равномерной чередой.
Раздумьями далёко унесен,
Должно быть, в измерение иное,
Давид очнулся вдруг. Над тишиною
Вода плескалась, мыслям в унисон.
Был виден пруд, играющий волною,
И женщина, прекрасная, как сон.
6
В полупрозрачной зелени воды
Она купалась робко и несмело.
Ее нагое, бронзовое тело,
Казалось, чертит на воде следы.
Пленительные взмахи нежных рук
В себе таили дивное начало.
Ожив под ними, озеро звучало,
И песнею казался этот звук.
Огромные и чистые глаза,
Лишенные надменности и скверны,
Немного с поволокой, как у серны,
Глядели в воду, видя небеса,
Что в ней отобразились. Так, наверно,
Земное отражает чудеса.
7
– Лишь те блаженны, что живут сполна.
Нам радости даются за заслуги.
Друзья мои, соратники и слуги –
Разведайте, узнайте, кто она.
Ее совсем нетрудно отыскать –
Едва завидя, сердце онемеет.
Столь ласкова с водою – как сумеет
Она царя, мужчину обласкать!
Ищите в каждом встреченном лице
Начертанное Божьею рукою.
Читайте в нем. С надеждой и тоскою
Я ожидаю бдительность в чтеце.
И помните – не будет мне покоя,
Пока ее не будет во дворце!
8
Чередованье длительных минут
Сравнимо с продвижением улитки.
Игла ржавеет в ожиданьи нитки,
Без кнутовища неприкаян кнут.
Немыслима без окоема даль,
Без океана суша невозможна.
Клинок мечтает в трепетные ножны
Вложить в боях измученную сталь.
Порою легче вражескую рать
Сразить огнем из медного горнила,
Чем то, что нас с желаньем породнило,
К рукам со всею нежностью прибрать.
Так соблазняет – разве что – чернила
Пролиться белоснежная тетрадь.
9
«Я подожду. Ведь я умею ждать –
Спасенья ли, знамения ли, чуда ль.
Терпение оттачивает удаль,
Желанье обостряет благодать.
Я ныне, все же, царь, а не пастух
Я научился внешне быть спокоен.
Так ждет сигнала к наступленью воин,
Так солнца дожидается петух.
В моей душе уже взошла заря,
Окрашивая алым лик востока.
Я чувствую, как может быть жестоко
Слепое вожделение царя.
Так реки, возникая из истока,
Сливаясь, превращаются в моря».
10
– Она пришла, благословенный царь.
– Введите же ее и удалитесь.
За государя Богу помолитесь
И возложите жертвы на алтарь.
Я чувствую себя рожденным вновь,
Как будто жизнь вторично мне привита.
Сегодня станет Богом для Давида
Богиня по прозванию любовь.
Прости меня, Единый мой Господь,
За толику язычества. Не струшу
Тебе напомнить: подарив нам душу,
Ты поместил ее зачем-то в плоть.
И потому, как океану сушу,
Нам не дано себя перебороть.
11
Горда, как виноградная лоза,
И вместе с тем покорна, словно колос,
Она стояла молча. Черный волос
Ажурной прядью падал на глаза.
В них не было ни гнева, ни мольбы,
А только ожиданье и отвага
С готовностью приветствовать, как благо,
Изменчивые прихоти судьбы.
– Скажи, как называется сосуд,
Который исцелит меня от жажды?
Какие сны приснятся мне однажды?
Какое пробужденье принесут?
И в том раю, куда стремится каждый,
Какие чары странника спасут?
12
– Меня зовут Вирсавией, мой царь.
Мой муж зовется Урией. Он родом
Из хеттеян. Его с твоим народом
Связало поле брани и алтарь.
Он – твой слуга и верный твой солдат.
– Вирсавия! Твой муж и иже с ними
Мне безразличны. Урии ли имя
Как заклинанье повторять хотят
Мои уста? Его ли я во сне
Желал бы видеть, радуясь тревожно?
Служить владыке должно и возможно
Не только и не столько на войне.
Играть с царем – весьма неосторожно.
Но с чувствами – опаснее вдвойне.
13
Мы рождены, чтоб в омуте пропасть.
Закат наш скор, неотвратим и жуток.
Но между тем и этим промежуток
Восторгом жизни наполняет страсть.
Запреты – вздор. Оскалив хищный рот,
Как ей велит природа и обычай,
Любовь, в погоне вечной за добычей,
Или настигнет цель или умрет.
Вирсавия, нелепо умереть
Безропотно, бесславно и безвинно.
Мы путь прошли всего наполовину,
А, может быть, не больше, чем на треть.
Лишь начат пир. Горят огни, и вина
Разлиты в чаши, чтоб сердца согреть.
14
Мгновения – осколки бытия,
Но значим самый крохотный осколок.
Над царским ложем шевелится полог,
И серебрясь, как рыбья чешуя,
Лежит луна на каменном полу,
Причудливо разбрасывая пятна.
И ветер, шелестя листвой невнятно,
В объятиях покачивает мглу.
О чем-то вдохновенно просвистел
Незримый соловей, укрытый тенью.
Как некое мелькнувшее виденье,
Земной предел внезапно опустел.
И ночь лелеет вечное сплетенье
Любовью воедино слитых тел.
15
Она вернулась в свой и мужнин дом,
Где всё ей показалось незнакомо.
Всё, вроде, на местах. Но чувство дома
Отравлено изменой и стыдом.
В отъезде муж, в разгаре, как всегда,
Война аммонитян и иудеев.
В холодном очаге игру затеяв,
Развеял ветер пламя без следа,
Оставив только пепел и золу.
Шуршат ковры, поскрипывают двери,
И занавеси, шевелясь, как звери,
Разбрасывают тени на полу.
И, словно в заколдованой пещере,
Незримый призрак прячется в углу.
16
Давид бредет по комнатам дворца,
Как леопард, закупоренный клетью.
Текут мгновенья, как тысячелетья,
И тянутся минуты без конца.
Исчезла радость дымкой поутру,
Сгорела, как оливковое масло
В пустеющем светильнике, погасла
Как маленькое пламя на ветру.
Как быстро душу охватила тьма.
В глазах рябит, в ушах стучится молот.
Чем утолить сердечный этот голод?
Забыться? Умереть? Сойти с ума?
Всё ненавистно – и дворец, и город,
И бесконечной жизни кутерьма.
17
– Великий государь! Твоим слугой
Доставлено известие словесно.
– Мне все известья наперед известны.
Аммонитяне? Или кто другой?
Война уже становится скучна
И тяжела, как древнее проклятье.
Неужто не отыщется занятья
Осмысленней в любые времена?
– Владыка мой! Велела передать
Вирсавия, с почтеньем и поклоном,
Что до поры ее пустынным лоном
Царева овладела благодать.
И – буде к ней Всевышний благосклонным –
Судьба ей род Давидов воссоздать.
18
– Благодарю, бессмертная судьба!
Благодарю Тебя, великий Боже!
Воистину, унынье тем негоже,
Что из владыки делает раба.
Вирсавия, отныне ты со мной!
Ты будешь – я клянусь престолом этим –
Не только матерью царевым детям,
Но и царю возлюбленной женой.
Хотя чужое возжелавший – тать,
Любить чужую женщину – не кража.
Немеет ум, когда дойдешь до ража.
Немедленно за Урией послать!
И если жизнь – тяжелая поклажа,
Я облегчить ему сумею кладь.
19
Приземист статью, непригож на вид,
Лицом угрюм, движеньями спокоен,
Застыв у трона, ожидает воин,
Покуда с ним заговорит Давид.
– Любезный Урия, поведай мне,
Как обстоят дела на поле брани?
Что нового творят аммонитяне?
Что Иоав? Готов ли он к войне?
– Война, мой царь, идет без перемен.
Всё, как обычно, смутно и невнятно.
То мы тесним, то нас теснят обратно,
То в плен берем, то попадаем в плен,
Своих людей теряем безвозвратно
И убиваем их людей взамен.
20
– Отсутствие значительных вестей
Является порой благою вестью.
Мозаика величья и бесчестья
Слагается из смешаных частей.
В единый смертный бой вовлечены,
Мы все хлебнули горечи когда-то.
И сердце даже храброго солдата
Способно изнуриться от войны.
Ступай к себе домой, усталый друг,
Омой лицо и ноги после боя.
Не может воин вечно жить борьбою –
Ему нужны жена, семья, досуг.
И да пребудут в эти дни с тобою
Тепло и нежность верных губ и рук.
21
– Ты, Урия, с судьбой играешь зря.
Чего тебе? Ты жив, здоров, не ранен.
Послушайся совета, хеттеянин:
Ступай домой и не гневи царя.
– Скажи мне, друг: ужели небеса
Глумятся над нулями в пользу чисел?
Давид... Сперва он честь мою унизил,
А после посмеялся мне в глаза.
Домой? К кому? Уж лучше жить в норе,
Обиду одиночеством врачуя.
Нет худшего на свете почечуя,
Чем быть слугою при таком царе.
Но я солдат и нынче заночую –
Как воину положено – в шатре.
22
Ночной простор лучами серебря,
По небу месяц катится куда-то.
Бессонницей объят шатер солдата,
Бессонницей объят дворец царя.
Сидит на ложе, не смежая век,
Великий повелитель Иудеи.
«Ты хочешь превратить меня в злодея,
Упрямый и безумный человек?
Да будет так. Мы, верно, все умрем,
Но ты торопишься к печальным датам.
Сравнялись мы. Себя я виноватым
Не чувствую, клянусь пред алтарем –
Любовь владыку делает солдатом,
Любовь солдата делает царем».
23
Отравлен разум. Дышится с трудом.
От боли на висках набухли вены.
И вести, к сожаленью, неизменны:
– Великий царь, он не вернулся в дом.
В душе Гоморра, в голове Содом.
Невнятен свет и воздух окаянен.
– Что Урия? Где ныне хеттеянин?
– Великий царь, он не вернулся в дом.
– Воистину, безумен этот мир!
Клянусь, ему воздастся за заслуги.
И если он с умом своим в разлуке,
Я тень его сотру до самых дыр.
Немедленно в шатер ступайте, слуги,
Зовите хеттеянина на пир!
24
– Мой гость, отведай мяса, пей вино,
Вкушай беспечно овощи и фрукты.
Царю сегодня не слуга, но друг ты,
Поскольку мы с тобою заодно.
Нас общая объединяет цель
И в ей служеньи каждый постоянен.
– Какая цель?
– Ты шутишь, хеттеянин?
Конечно, расширение земель.
Солдаты мы и грезим об одном,
И в этом нас поддерживают массы.
Истории невнятные гримасы
В напитке растворяются хмельном.
Мой гость, мой друг, мой брат – отведай мяса.
И щедро обагри его вином.
25
Признайся, ты скучаешь по войне?
Не в этом ли тоски твоей причина?
Сколь женщиной ни тешится мужчина,
Но слава притягательней вдвойне.
Как друга, как соратника любя,
Клянусь: ты раздобудешь честь и славу.
Отдай посланье это Иоаву,
А он подыщет место для тебя.
Как небо для солдата лучший кров,
Так жизнь есть цепь побед и поражений.
Бесплотны наслажденья без лишений,
Безрадостен триумф без катастроф.
Пиры – лишь продолжения сражений,
Как битвы – продолжения пиров.
26
Что может быть привычнее войны?
Она земной владеет круговертью,
И люди жизнь оплачивают смертью
Во имя процветания страны.
Под плач детей, хоронящих отцов,
Величие наращивают царства.
Краеугольным камнем государства
Является скопленье мертвецов.
Но меньше ли державы человек,
Владыка ли он будь, последний раб ли?
Невидимые, крохотные капли
Определяют ход великих рек.
История, увы, избрала грабли,
Чтоб наступать на них из века в век.
27
Что может быть скучнее на войне,
Чем долгая, упорная осада?
Остужен пыл. Усталость и досада
Царят равно снаружи и вовне.
Разбросаны близ города шатры,
От солнечных лучей полуживые.
Меж ними хмуро бродят часовые
И разжигают к вечеру костры.
Костры чадят. Густой и едкий дым
Вонзается в глаза острее бритвы.
Перемешались ругань и молитвы
В речах солдат. Томлением пустым
Бездействие невыносимей битвы.
А это значит – бой неотвратим.
28
– Я прибыл, генерал. Спешу отдать
Письмо от государя, из столицы.
– Благодарю. Пусть жизнь его продлится
И да пребудет вечно благодать.
Что в городе? Что слышно при дворе?
Кто в милости сегодня, кто в опале?
Мы одичали здесь и всё проспали,
Как суслики, уснувшие в норе.
– Мой генерал, я по природе дик.
Интриги геморроя несуразней.
От козней шаг какой-нибудь до казней –
Они лежат, по-моему, впритык.
Известно только Богу, что опасней –
Опала или милости владык.
29
– Ах, Урия, не прибедняйся зря –
Так говорит политик, а не воин.
В речах ты едок. Впрочем, будь спокоен –
Никто не доведет их до царя.
Но мой совет: будь осторожней впредь.
В бесстрашии не забывай о страхе.
Солдату подобает не на плахе,
А на полях сражений умереть.
Молчать не можешь – говори с умом,
Чтоб не окончить дни свои в остроге.
За колесницей славы едут дроги,
Твой недруг заключен в тебе самом.
Но ты устал, наверное, с дороги.
Ступай поспи. А я займусь письмом.
30
«Племянник мой, любезный Иоав!
Царю опять нужны твоя отвага,
Твоя готовность действовать на благо
Владыке, даже если он не прав.
Тот воин, что вручит тебе письмо,
Достоин уважения, не скрою.
Пускай он отличится. Для героя
Жизнь, подвигов лишенная, – ярмо.
Прошу тебя, пошли его туда,
Где будет бой особо лют и жарок.
Пусть каждый то исполнит без помарок,
Что начертала для него звезда.
Такая смерть для воина – подарок.
Но я ведь не скупился никогда».
31
«Давид, Давид! Как всякий властелин
Ты в достиженьи цели беспощаден.
Горам нет дела до низин и впадин,
На карликов не смотрит исполин.
Нет проще, чем пожертвовать другим.
Чужая смерть – не повод к укоризне,
Поскольку только собственные жизни
Мы почитаем чем-то дорогим.
На свете каждый сам себе кумир,
Взираюший на прочих с пьедестала.
Пора сквитаться с Урией настала,
Как был убит когда-то Авенир.
Конечно, благородства в этом мало.
Но разве я придумал этот мир?»
32
«Скорей бы в бой. Проклятая война
Мне кажется приемлимее мира.
Всё серо в нем, всё сыро в нем, всё сиро,
И словно меч повисла тишина.
Мне больно слушать эту тишину!
Мой дух, сломившись, рвется на свободу.
Тонуть, глотать отравленную воду
Нет больше сил. Скорее бы ко дну.
Прощай, жена. Будь счастлива с другим,
Упейся насмерть зельем приворотным.
Жизнь, приравняв звучаньем нас к животным,
Перестает быть чем-то дорогим.
Наш дух на свет рождается бесплотным,
Как человек приходит в мир нагим».
33
В тот миг, когда сраженье позади,
Его причину вспоминают смутно.
Земля под небом дремлет беспробудно,
Прижав тела убитые к груди.
Со смертью ощутившие родство,
Но встречи с ней избегнувшие люди
Копаются в густом кровавом блюде,
Вылавливая мясо из него.
Ведется молча мертвецам подсчет
Под тяжестью всеобщего угара.
Оправившись от страшного удара,
Жизнь к новым потрясениям течет.
Убийцу одного постигнет кара.
Убийцу тысяч будет ждать почет.
34
«Мой государь и властеин страны!
Пишу, со скорбью радость соизмеря,
Что штурм прошел удачно, но потери
Не пощадили обе стороны.
Средь прочих был убит Авимелех,
Обломком со стены смертельно ранен.
Пал Урия, твой воин-хеттеянин,
Сражавшийся с врагом отважней всех.
Судьба героя – смертью смерть поправ,
Служить тому, кому он вечный данник.
Любой из нас на этом свете странник,
Но мы приобретаем, потеряв.
С поклоном, твой почтительный племянник
И верный твой соратник Иоав».
35
Восточный город характерен тем,
Что скорость вести в нем равна событью.
Не колдовство, но, видимо, наитье
Срывает пелену с запретных тем.
Здесь языки не ведают табу,
Их наказанья не страшит суровость –
В одну минуту делается новость
Известной и вельможе, и рабу.
Как хочется порою завязать
Чужие рты в их вольнодумстве шалом!
Слова разят молниеносным жалом.
Болтливого возможно наказать,
Но, кажется, отрезанный кинжалом,
Язык стремится что-то рассказать.
36
– А царь-то наш, ей-Богу, молодец!
Как ни крути, сработано неслабо –
Разделался с соперником и бабу
Его к себе пристроил во дворец!
– Ты б лучше помолчал, пока царю
Не донесли твоей отважной речи.
Остерегись, чтоб не зайти далече.
– Так разве ж я неправду говорю?
Ты сам как будто не слыхал молвы...
Сосед, ты на меня не нафискалишь?
А то мне страшно.
– Зря ты зубы скалишь.
Ох, правдолюбцы, – как наивны вы!
За клевету лишают языка лишь.
За правду же лишают головы.
37
«Мой муж... мой муж убит... Убит мой муж...
Теперь он мертв, как раньше был обманут.
Не знаю, чем по смерти души станут,
Но этот мир – мучение для душ.
Прости меня, мой Урия, прости.
Пред памятью застыла я в поклоне.
Сложи уютной лодочкой ладони
И дай мне выпить яду из горсти.
Ты чувствуешь, мой муж, как я горю,
Под сердцем плод чужой нося впридачу.
Я не сумела поступить иначе...
За жизнь, за смерть – за всё благодарю.
Прости меня, мой муж. Смотри – я плачу,
Я больше ничего не говорю».
38
Четвертую неделю длится плач
Вирсавии по мертвому супругу.
Раскаянье – и друг, пришедший к другу,
И посланный к преступнику палач.
Господь живет в последним подлеце.
А в животе, с отчаяньем сражаясь,
Ребенок шевелится, отражаясь
Непрошенной улыбкой на лице.
Проходят дни, былое хороня,
Их череда в противоречье свита.
«Супруг мой, велика твоя обида,
Но умоляю, голову склоня:
Не обвиняй в случившемся Давида –
Вини во всем единственно меня».
39
Как тесен для Давида стал дворец!
Пространство, как пружину, сжали стены.
Сокровище теряет смысл и цену,
Когда его закупоришь в ларец.
«Вирсавия! Мне скучно без тебя.
Дрожит спина, сгибаются колени...
Я сделался похожим на оленя,
Что ждет свою олениху, трубя.
Но струны в этом сердце не поют,
Нето порвавшись, то ли изготовясь
Печальную поведать миру повесть,
В глухой застенок превратив приют.
И, словно сговорившись, страсть и совесть
Мне ни на миг покоя не дают.
40
Для совести достаточно пятна,
Чтоб стало белоснежное нечистым.
И как от самого себя ни мчись ты,
Но бездна за спиной твоей видна.
О Урия! Я помню о тебе,
И эта память, как всегда, некстати.
Влюбленные, цари, убийцы, тати –
Как всё сплелось причудливо в судьбе.
Положено немало на алтарь
Безжалостно стремительного века.
Какой-нибудь бедняк или калека
Живет, не замечая календарь.
Не много ли для жизни человека? –
Пастух. Солдат. Певец. Изгнанник. Царь.
41
Но я клянусь – хоть клясться это грех –
Что для меня и этого не много.
Мне непрямая выпала дорога
И участь непохожим быть на всех.
Я этот путь готов проделать вновь,
Мне бешенство в обычной жизни нужно.
Я жаден был в любви, и даже дружба
Моя была не меньше, чем любовь.
Ионафан, кого я поместил
В моей душе священным уговором!
В тебе нужда мне. Окажись я вором,
Ты мне и этот грех бы отпустил,
Лишь посмотрел бы на меня с укором,
С улыбкою обнял и всё простил.
42
Но некому прощать меня теперь
И некому корить меня за что-то.
Неволи пуще, стало быть, охота,
И зверолову достается зверь.
А, значит, нужно гнать из сердца прочь
Коварные, предательские мысли.
Мы ведрами висим на коромысле.
И будет день. И следом будет ночь.
И пусть же эта ночь несет мечту
Об услаждении души и тела.
Ее мы встретим радостно и смело
И будем оставаться на посту,
Покуда наша жизнь не опустела
И мы не опустились в пустоту».
43
По истечению печальных дней
Вирсавия явилась в дом Давида.
Дворец сияет. Радуется свита,
И сам Давид ликует вместе с ней.
– Красавица моя, моя жена,
Моя услада, радость и причуда!
Проси меня какое хочешь чудо,
И сбудется желание сполна.
Прикажешь изменить теченье рек?
Прикажешь, чтоб осел играл на лире?
Велишь ли в этом доме все четыре
Стихии обустроить на ночлег?
Исполню всё – чего же в этом мире
Не сделает счастливый человек!
44
– Мой муж и господин! Благодарю,
Речам от сердца с радостью внимая.
Но чудо – не прогневайся – сама я
Тебе и очень скоро подарю.
Как колосок полуденный звеня,
Во мне таится голос, слаб и тонок.
Послушай, царь, как наш с тобой ребенок
Под сердцем шевелится у меня.
Не нужно обещать мне чудеса,
Не нужно рисовать соблазны эти.
Представь себе, как в мир приходят дети,
Раскрыв от удивления глаза,
И верь мне – чуда большего на свете
Не знают ни земля, ни небеса.
45
Дворец ликует. Вместе со дворцом
Объята ликованием столица.
Смеющиеся радостные лица
По улицам кружат сплошным кольцом.
Бесплатный хлеб, бесплатное вино,
Шипит в жаровнях розовое мясо.
Отведав хмель, разрозненная масса
Братается в содружество одно.
Сплоченность заключается в вине
Или, по крайней мере, им привита.
Когда восторгом чаша плодовита,
Не думаешь о горечи на дне.
Ликуй, народ – сегодня у Давида
Родился сын на радость всей стране!
46
Пирует и сияет дом царя,
Желают гости властелину блага,
Играет в чашах яростная влага,
В сердцах веселой легкостью горя.
– Благословен и счастлив будь, Давид!
И да продлится род твой многократно.
– А ты как думал... Царь нас, вероятно,
Еще не раз потомством удивит.
– Всенепременно, дайте только срок...
Давид взирает, сидя на помосте,
Как челядь пьет, обгладывает кости,
Болтает всласть и веселится впрок.
– Великий царь, к тебе явился в гости
Натан, известный в городе пророк.
47
– Приветствую тебя, пророк Натан.
Доселе во дворец ты не являлся.
Я тем всегда, признаться, удивлялся,
Кому прозренья дар небесный дан.
Как говорится, каждому свое,
Но всякий служит Богу и Отчизне.
Кому-то предрекать дорогу жизни,
Кому-то же прокладывать ее.
Тебе я рад. Добавлю, не шутя,
Словами дел ничуть не приукрашу,
Что можешь ты всегда на милость нашу
Расчитывать. Пророков сердцем чтя,
Прошу тебя – садись, наполни чашу
И осуши за царское дитя.
48
– Прости, Давид. Я прибыл во дворец
Не для того, чтоб наслаждаться пиром.
Для всей страны ты сделался кумиром,
Но голову вскружил тебе венец.
Безжалостно пророков ремесло,
Но истину сказать кому-то надо:
В глазах людей ты устранил преграду,
В глазах же Бога совершил ты зло.
– Сегодня неуместен твой упрек.
Мы зло творим, но жаждем лишь добра ведь.
Природу человека не исправить.
Скажи мне, добродетельный пророк:
Ты с тем пришел, чтобы меня поздравить,
Или затем, чтоб преподать урок?
49
– Тебе ответить притчей я не прочь.
Жил некогда богач, владелец стада,
И жил бедняк, и вся его отрада
Была овца, любимая, как дочь.
Однажды гость явился к богачу,
И тот, когда пришла пора обеда,
Украл овцу у своего соседа
И гостя угостил. Теперь хочу
Спросить тебя, великий царь Давид:
Себя ли самого ты не увидел
В том богаче, что бедного обидел?
Богат, всевластен, счастлив, плодовит,
Ты в поисках любви возненавидел,
Как эта мысль тебя ни удивит.
50
Скажу еще, а после – хоть казни:
Величие царей не во всевластьи,
А в том, чтоб дать уверенность и счастье
Тому, над кем поставлены они.
Сколь ни велик ты – над тобою Бог,
Владеющий как жизнью, так и смертью.
Возможно ль ждать от Бога милосердья,
Коль сам ты милосердным быть не мог?
Поверь, Давид, не будь ты дорог мне,
Не стал бы я лишать тебя покоя.
Но я взираю с болью и тоскою
На произвол, творящийся в стране.
Нето бы я махнул на всё рукою
И с мыслями бы жил наедине.
51
Над пиршеством повисла тишина.
Давид безмолвен, онемели гости.
В лице царя ни ярости, ни злости,
А бледность лишь смертельная видна.
Давид встает. Прямой и гордый стан
Ссутулили приподнятые плечи.
– Благодарю за откровенность речи.
Ты прав, пророк. Ты трижды прав, Натан.
Ты то сейчас сказал, что без помех
И прочие поведать мне могли бы,
Когда б не делал страх безмолвней рыбы
Царя природы. Сознаю мой грех.
И более всего тебе спасибо
За то, что ты сказал о нем при всех.
52
– Твой грех и в том, что прочие молчат,
Что, опасаясь грозного Давида,
Преобразилась преданная свита
В трусливых и угодливых зайчат.
Так объясни мне, царь ты или зверь?
Рожден ты человеком или волком?
Я многого в тебе не знаю толком,
Но знаю, что ты думаешь теперь.
Ты думаешь: «Как жаль, что я не мог
Чужую жизнь не превратить в обрубки.
Пускай нас люди судят за поступки,
О помыслах же ведает лишь Бог».
Но мы и в мыслях так же грешны, хрупки
И бренны, словно пыль у наших ног.
53
Но есть в тебе раскаянье, Давид,
И к твоему взывать возможно слуху.
Ты царь не по рожденью, а по духу,
А, значит, выше собственных обид.
Послушай же, что с горечью мой рот
Тебе откроет: Богом осужденный,
Ты будешь жить, но первенец, рожденный
Прекрасною Вирсавией, умрет.
Смирись, Давид. Чтоб не было беды,
Не возмущайся тяжестью расплаты.
Чем больше наше сердце виновато,
Тем глубже в нем раскаянья следы.
Нельзя, посеяв в мире зло когда-то,
Однажды не пожать его плоды.
54
Печаль и скорбь наполнили дворец –
Пророчество сбылось. Новорожденный
Сражен болезнью. Горем изможденный,
Не ест, не пьет, не спит его отец.
Он молится, склонясь у алтаря:
– Великий и могущественный Боже!
Перед Тобою грешен я. Но всё же –
Помилуй неразумного царя.
Во всем себя единственно виня,
С любою карой я готов смириться.
Я знаю, грех воздастся нам сторицей,
Но трудно жить, надежду хороня.
Не отнимай младенца у царицы!
Не отнимай ребенка у меня!
55
– Великий царь, мы принесли еды.
Нижайше просим – съешь кусочек хлеба.
Не нужно предаваться горю слепо,
Чтоб худшей не навлечь на нас беды.
– Вы не в своем уме, как я сейчас
С моим рассудком, кажется, в разлуке.
Ступайте прочь, бессмысленные слуги –
Мне нынче ни до хлеба, ни до вас.
Давид лежит ничком. Чернеет ночь.
На небе месяц светится рогатый.
– И жил богач... И жил бедняк когда-то,
Свою овцу любивший, словно дочь...
У бедного овцу отнял богатый...
И Бог прибрал царева сына прочь...
56
Семь дней прошло, минуло семь ночей.
Младенец умер, Божьей взят рукою.
Так, никогда не сделавшись рекою,
Пересыхает маленький ручей.
В безгрешности он будет позабыт,
К чему его безбудущность торопит.
Он никого в потоке не утопит
И никого водой не напоит.
Он никогда, ударив сушу в лоб,
Не смоет город ради развлеченья,
Не ощутит жестокого влеченья
В истории остаться как Потоп.
Но не узнает радости теченья,
И ляжет в русла пересохший гроб.
57
Давида не узнать – присев к столу,
Он ест, помазан, поменял наряды,
Как будто бы не он семь суток кряду
Рыдал и плакал, лежа на полу.
– О царь! Тебе мы счастливы служить,
Но что с тобой? Ты ешь, сменил одежду...
– Я мучился, пока имел надежду.
Но без надежды много легче жить.
Я горечи и радости вдвойне
Еще хлебну. Мой путь наполовину
Покуда пройден. Пусть же льются вина
И пусть огни горят по всей стране.
Теперь не мне печалиться по сыну –
Теперь ему печалиться по мне.
58
Не я приму его, а он меня
И за меня, безгрешный, перед Богом
Замолвит слово – там, за тем порогом,
Где, видимо, ни ночи нет, ни дня,
А есть лишь то, чего не знаю сам,
Где больше никого ты не неволишь.
Значение имеет в жизни то лишь,
С чем ты явиться можешь небесам.
Нам эта жизнь досталась неспроста –
В, увы, не нами сложенном сюжете
Пришли мы, незапятнанные дети,
В такие же безгрешные места.
Но – Боже! – есть ли кто-нибудь на свете,
В ком до конца осталась чистота?
59
Измучена и опустошена
Какой-то беспредельною тоскою,
Лежит на простынях в своем покое
Вирсавия, Давидова жена.
В мозгу несется мыслей смутных рать,
Мурашками бежит мороз по коже.
«Теперь я вижу, милосердный Боже,
Как беспощадно можешь Ты карать.
Ты всех нас уместил в Твоей горсти,
Где чувствую я ныне только стужу.
Ты, верно, не пускаешь нас наружу,
Чтоб от чего-то худшего спасти.
Прости мне всё. Прости Давиду-мужу.
И Урии покойному – прости.
60
Прости за то, что я прощу Тебе
Младенца моего. Грешна, виновна,
С ним то я вдруг утратила, что кровно
Я выстрадала в жизненной борьбе.
Ловушками невидимых сетей
Опутал Ты людей, народы, страны...
Отец небесный – до чего же странно
Ты возлюбил земных своих детей.
Как много развелось путей кривых
Над сотворенною Тобою твердью...
Ты царствуешь над этой круговертью,
Невинных в ней выискивая. Их
Ты награждаешь гибелью, их смертью
Карая нас, оставшихся в живых».
61
– Вирсавия, позволь к тебе войти
Тому, кто должен с выпавшим смириться.
Жена моя, любовь моя, царица,
Прошу тебя – прости меня. Прости.
Я говорю, как ни один, любя,
Не говорил: ни в чем ты не повинна.
Позволь же мне нести наполовину
Ту тяжесть, что свалилась на тебя.
Весь мир гроша не стоит без любви,
Нето бы по нему справлять поминки.
Добро и зло в смертельном поединке
Давно сточили лезвия свои.
Но, склеивая наши половинки,
Мы шепчем мирозданию: живи.
62
Жизнь без любви похожа на орех,
Где пустота скрывается под твердью.
Наш мальчик искупил своею смертью
Родителями совершенный грех.
Не для того ль, чтоб жили мы, любя?
Мы вместе эту боль преодолеем.
Печалясь, мы не мертвого жалеем,
А более всего самих себя.
Я не позволю холоду зимы
Овладевать твоим весенним лоном.
На радость нам, на радость миллионам
Пускай на свет появится из тьмы
Младенец, нареченный Соломоном,
И пусть мудрей окажется, чем мы.
63
Они сидят и смотрят в темноту,
Друг к другу прислонившись, словно дети.
Мерцают звезды. В их неверном свете
Перешагнул запретную черту
Подлунный мир, приблизясь к небесам,
Где тоненький и крохотный, как зяблик,
Серебряного месяца кораблик
В ночи плывет, куда – не зная сам.
Умолкли на мгновенье голоса,
Лишь кто-то тихо шепчет: «аллилуя».
И радость вытясняет грусть былую,
И та летит за горы и леса.
И вновь стремятся губы к поцелую.
И снова закрываются глаза.
64
– Мы отдохнем. Мы будем жить теперь,
Былое с тихой грустью вспоминая.
Любимая моя, моя родная –
Ты только верь мне, умоляю, верь.
Взгляни, как тонет в сумраке восток,
Закупоренный в ночи, словно в склепе.
Но будет утро, и на этом небе
Зари зарозовеет лепесток.
Пускай нашь путь цветами не увит,
Но повторять без устали готов я,
Что Слово значит больше, чем злословье,
И мир неоднократно удивит
История о том, какой любовью
Любил свою Вирсавию Давид.
2007 – 14 октября 2008г.
Германия, Франкенталь