1
Пейзаж Эллады правилен и скучен.
Дугообразно берег золотится,
Сжимая море меж своих излучин.
Над гладью на лету застыла птица.
Покатых склонов выцветшее лоно,
Измучась солнцем, погрузилось в воду,
И кипарисы ровно, как колонны,
Поднялись вверх опорой небосводу.
Усталый бриз то ласково, то грубо
Листву деревьев треплет, словно снасти.
Дворец и храм белеют, как два зуба,
Случайно уцелев в беззубой пасти.
Невидим глазу остается город,
Укрывший в зелень очертанья хижин.
Лучами солнца горизонт распорот
И воздух, как медуза, неподвижен.
Все замерло в лазоревом просторе,
Оцепенев от неги и от скуки.
Лишь просится, скуля, на берег море,
Как сын капризный матери на руки.
Скрипит песок прибрежный под ногами,
Вода щекочет, набегая, пятки.
Ясон гуляет, мерными шагами
На берегу рисуя отпечатки,
И бродит взгляд его за горизонтом,
Белесым от полуденного зноя.
«Ничто не ново над Эгейским Понтом.
Но есть ли в мире что-нибудь иное?
Наверно, всё же, есть. Недаром птица,
Естественному подчиняясь зову,
В пределы незнакомые стремится...
И попадает в сети к птицелову».
Остановясь, Ясон махнул рукою.
Вздохнул. Скрывая горечь, усмехнулся.
Взглянул на море синее с тоскою.
На склоны с отвращеньем оглянулся.
«Нет, надо гнать предательские мысли,
Не позволять им управлять мечтами.
Пока мы от бездолья не прокисли
И до конца не сделались скотами.
Мне ясно то, что здесь не будет толка.
От рабства мы в Элладе стали дики.
Пора хоть к черту в зубы из Иолка,
Из-под пяты бездарного владыки.
Но как, куда? Все гавани закрыты,
Свирепствуют заставы и таможня.
Пока не будем в землю мы зарыты,
Боюсь, бежать отсюда невозможно».
Ясон присел, раздумий горьких полный,
Не в силах отвести от моря взгляда,
И наблюдал, как бархатные волны
Притягивает к берегу Эллада,
Как веселится пенная их стайка,
Должно быть, к счастью не стремясь иному...
Взглянул наверх. И увидал, как чайка
Уносится по небу к окоему,
От капель солнца гордо лучезарясь,
Исполнена свободы и всесилья
И распластав, как белоснежный парус,
Несомые мечтой и ветром крылья.
2
Иолк велик, но внешне непригляден.
В нем явственно видны следы разрухи:
Лачуги, почерневшие от пятен,
Над кучами отбросов вьются мухи,
Изгибы улиц, выпачканных грязью,
Невзрачный рынок, провонявший рыбой.
И высится над общим безобразьем
Дворец царя величественной глыбой.
Он видом пресекает кривотолки
И дерзкого доводит до икоты.
Пусть нищ Иолк, но жители в Иолке
За редким исключеньем – патриоты.
Иные города для них химера,
Подобная душе, лишенной тела.
Им с детства внушена слепая вера
В неповторимость своего удела.
Не так обременительны повины,
Когда судьба поставлена на карту,
Когда жиреют наглые Афины,
Когда войною угрожает Спарта,
Когда в Иолк тайком, как скорпионы,
Наивным раздавая обещанья,
Сползаются коварные шпионы
Выведывать секреты обнищанья.
Иолк велик, хоть нехорош собою.
Он держится на вере и на власти.
Он правит голодающей толпою,
То разжигая, то гася в ней страсти,
То доводя умышленно до ража,
То охлаждая до оцепененья.
И шествует бесчисленная стража,
Верша мечами умонастроенье.
Иолк велик, являя миру чудо
Манипуляций с полудиким сбродом,
Который вольнодумцы и иуды
Назвали опрометчиво народом.
Здесь пройдены немыслимые тропы,
Здесь благодарны овцы, сыты волки.
И молятся свободные холопы
За счастье жить и умереть в Иолке.
Со стен высоких трубы с хрипотою
Давно зарю вечернюю пропели.
Притих Иолк, укрытый темнотою.
Лишь во дворце уснуть не может Пелий.
То бродит взад-вперед, то у окошка
Застынет и глядит на город тупо,
Где ночь лежит косматой черной кошкой,
Созвездия оскалив, словно зубы.
Сухое тело пробирает холод,
Стучась в виски, плывет в угарном дыме
Глухая мысль: «Как жаль, что я не молод...
Цари и не бывают молодыми.
Их старит раньше срока бремя власти,
Им равно чужды недруги и братья.
Сознанье долга в них сильнее страсти,
И в этом их величье и проклятье.
Да так ли я бесстрастен? Боги, боги!
Не врет молвы суровое злословье,
Что эти венценосные чертоги
Отделаны не мрамором, а кровью.
Мне не забыться в мыслях отрешенных
И не задобрить с помощью молений
Ни тени преступлений совершенных,
Ни призраки грядущих преступлений.
Мы все пред небесами виноваты,
Мы все одной отведали отравы.
Дурной правитель грешен ради злата,
Хороший – для величия державы,
Но грешны все. И грешны наши судьи.
Тут иль вершить – или всего бояться.
А люди... Что ж, на то они и люди.
Умрут одни – другие народятся.
О них жалеть я не имею права.
Но гложет мысль, подобно идефиксу:
Пора, пора вернуть Иолку славу
И дух великий жертвенного Фрикса,
Которого баран золоторунный
Давным-давно унес... В Колхиду, вроде.
Тогда-то мы настроим наши струны
Для новых, оглушительных мелодий!
Я знаю, что гонюсь не за химерой
И тем спасусь, быть может, от возмездий...»
А ночь уже не кошкой, а пантерой
Оскалила в окне клыки созвездий.
Раскинула Геката плащ суровый
Над телом почивающего мира,
И месяц поднимался вверх, готовый
На шею опуститься, как секира.
3
С утра столпотворенье на агоре –
Буквально негде яблоку свалиться.
Волнуется, шумит людское море,
В единое лицо смешались лица,
Слова звучат невнятным общим гулом,
Друг друга в давке растолкав плечами.
И оцепили площадь караулом
Солдаты, ощетинившись мечами.
Беснуется толпа безликой сворой,
Где каждый пятый – тайный соглядатай.
Но вот на возвышенье над агорой
Торжественно восшествует глашатай,
Неспешно разворачивает свиток,
Глядит поверх собравшихся, глотает
Из чаши приготовленный напиток
И, наконец, откашлявшись, читает:
«Узнайте же, сограждане: я, Пелий,
Сын Посейдона, властелин Иолка,
Реку от сердца: мы перетерпели
Немало бедствий всяческого толка,
Однако нам и радостей хватало –
Собой гордиться можем мы по праву.
Теперь же, наконец, пора настала
Иолку возвратить былую славу.
Во время оно Фрикс, сын Афоманта,
На овне золотом бежал отсюда.
Не одобряя выбор эмигранта,
Замечу все же: это было чудо.
Скажу вам откровенно: большей частью
По принужденью принял он решенье –
В те времена, минувшие по счастью,
У нас случались жертвоприношенья.
Фрикс жил в тоске и умер на чужбине.
Баран скончался раньше и по смерти
Ободран был. Руно златое ныне
Находится в Колхиде. Но поверьте:
Оно принадлежит тому народу,
Который грудью выкормил героя,
Который с ним прошел огонь и воду,
Трудом совместным будущее строя,
Который сквозь года и сквозь столетья
Пронес преданье трепетное это.
Так должно ль, чтоб иолкское наследье
Хранилось у колхидского Ээта?
Внемлите же: я, Пелий Посейдонов,
Во град Иолк помазаный на царство,
Для соблюденья божеских законов,
А также ради блага государства
Повеливаю: в считаные сроки
Построив, снарядить в Колхиду судно,
Удвоив дополнительно налоги,
Поелику в казне державной скудно.
Набрать команду, жителям окольно
Внушив, что подвиг – доблестней острога.
Завербовавшегося добровольно
Освободить от нового налога.
Предшественников замыслы и клятвы,
Посеянные некогда, поспели.
Настало время долгожданной жатвы.
За нами боги.
Царь Иолкский Пелий».
В задумчивой тревоге иолчане
Брели домой с пустеющей агоры.
Текло по людным улицам молчанье,
Шептались в переулках разговоры.
– Что скажешь?
– Ничего.
– А если честно?
– А если честно – промолчу тем боле.
– А где Колхида эта?
– Неизвестно.
Хоть в Африке.
– Пойти напиться, что ли...
– Тебе бы только повод, чтоб напиться.
– А что прикажешь? Сразу взрезать вены?
– Тебе сподручней в море утопиться,
Поскольку пьяным море по колено.
– Молиться, братцы, надобно.
– Кому же?
Афине? Зевсу? Или – как там – Фриксу?
– Харону, чтоб пораньше наши души
Доставил – знаешь сам куда – по Стиксу.
– Не выйдет.
– Почему?
– Да мы ведь голы.
Нас разорили полностью налоги.
Где взять нам для паромщика оболы?
– Святая правда... Помоги нам боги!
– А Пелий – голова!
– Большое дело –
У гидры их когда-то был девяток.
– От ваших слов мороз бежит по телу.
Вам что же, не по вкусу наш порядок?
– Напротив, я в неистовом восторге.
– В каком-каком?
– Я в восхищеньи даже.
Когда с тобою царь вступает в торги...
– Вы что же, издеваетесь? Эй, стража!
– Чего шумите?
– Друг мой, не хотите ль
Пред нами в роли выступить арбитра?
– А что такое?
– Этот очернитель
Поведал мне сейчас, что Пелий – гидра.
– Я?! Да вы сам...
– Не трусьте, друг мой колкий,
Ведь только что вы были дивно смелы.
Приятно вспомнить, что у нас в Иолке
За смелость обезглавливают тело.
– Смутьян! Не прикасайтесь! Помогите!
Эй, стража!
– Что за крики?
– Да ищейку
Зарезали.
– Вот это да! Бегите,
Ныряйте поскорей вон в ту лазейку.
– Опомнитесь! Какой я вам убийца!
Целехонек ваш жертвенный кабанчик.
– А жаль... О боги, нет, пора напиться,
А если не отпустит в долг кабатчик,
То утоплюсь.
– А все же интересно,
Чем это кончится.
– Да как ведется:
Построим ли мы судно – неизвестно,
Однако подать уплатить придется.
– Слыхал, как эти сволочи запели?
На площади стояли втихомолку!...
А ну-ка, повторяйте: славься, Пелий,
На радость нерушимому Иолку!
– Пошел ты...
– Не желают, супостаты.
Они спартанцам продались, наверно.
А ну, хватайся за ножи, ребята!
Очистим наш Иолк от этой скверны!
– За что ж меня?! Я свой! Спасите! Стража!
На помо...
– Получи в печенку жало!
– Ты что ж его, дурак, зарезал?
– Лажа...
– Пошли, пока солдат не набежало.
– А с вами разберемся чуть попозже.
– Бежим отсюда, бешенный!
– До встречи!...
– Ну, что он?
– Мертв.
– О Зевс, великий боже!
Пошла резня... Далёко ли до сечи?
– Боюсь, что недалёко.
– Дело худо.
А с ним как быть?
– Пусть вороны пекутся.
Пойдем-ка, брат, подалее отсюда –
Сейчас и вправду стражники стражники сбегутся.
Звучат шаги отрывисто и гулко.
Пыль оседает. Данником Эреба
На потемневшем камне переулка
Лежит мертвец. И молча смотрит в небо.
4
Оливы тяжело и полусонно
К земле склонились, словно на погосте.
Садится солнце. В доме у Ясона
За праздничным столом собрались гости.
В окне белеет море. Постепенно
Сгущается закат над гладью бухты.
Светильники горят, чадят на стены,
Роняют блики на вино и фрукты.
Дом небогат, хоть и не слишком беден –
В Иолке есть жилища и покраше.
Ясон, взволнован и немного бледен,
Вино неспешно разливает в чаши.
Подняв бокал с напитком златокудрым,
Провозглашает: – Что ж, я предлагаю
Испить за весть, услышанную утром,
Поскольку весть – воистину благая.
В недоуменьи гости. Смотрит хмуро
Почтенный Арг. Линкей глядит туманно,
И Кастор с Полидевком, Диоскуры,
Кулачные бойцы и хулиганы,
Косятся на оратора, резона
В речах не видя – верно, спятил горец.
И лишь Орфей, ближайший друг Ясона,
Певец и запрещенный стихотворец,
К приятелю подходит с полной чашей
И говорит, обняв его за плечи:
– Довольно. Не томи терпенье наше.
Скажи, что ты задумал, человече?
Пусть я не мастер головой работать
В практических делах, но ты едва ли
С таким восторгом мог бы встретить подать,
Которую нам нынче навязали,
Когда б не мысль иная. Объясни же.
Ясон глядит с улыбкой на Орфея
И говорит: – Друзья мои, чем ниже
Тиран пригнуть стремится нашу шею,
Тем выше голова потом воспрянет,
К снегам Олимпа увлекая душу.
Всё сбудется – и гром небесный грянет,
И море захлеснет волною сушу,
И мы бессмертны станем, словно боги,
Пришедшее на смену прежним людям.
Так что нам обложенья и налоги?
По крайней, новый мы платить не будем.
– Да как не будем? Ежели не трудно,
Открой нам суть твоей туманной речи.
– Мы сами завербуемся на судно
И сами поплывем на нем далече.
Тяжелое и липкое, как пластырь,
Молчание оклеивает стены.
Не выдержав, подскакивает Кастор,
Кипеньем доводя себя до пены:
– Ясон, опомнись! Мне поверить странно –
Не чти я так безмерно нашу дружбу...
Ты предлагаешь нам служить тирану?
Ты нас склоняешь к Пелию на службу?
Ясон глядит на Кастора с улыбкой.
Невозмутимый взгляд его спокоен.
– Не торопись с заведомой ошибкой –
Поспешностью грешить не должен воин.
Дослушай до конца мою идею:
О да, я предлагаю вам, не споря,
Служить тирану, деспоту, злодею –
Покуда наш корабль не выйдет в море.
Доверьтесь мне. Терпение. Недолго
Томиться нам под сводами темницы.
Нам вырваться бы только из Иолка,
А там мы станем вольными, как птицы.
– Ну да. И, вдохновленные тираном,
Отправимся чужие грабить страны?
– Зачем же, друг мой. Нужно быть бараном,
Чтоб плыть за шкурой дохлого барана.
– Не понимаю. Посейдона ради,
Чего ж ты хочешь?
– То, что вы хотите.
Нам счастья нет и не было в Элладе.
Не отыскать нам счастья и в Колхиде.
К чему нам добывать чужую славу?
Как только судно скроется из виду,
Мы повернем не влево, а направо
И поплывем, конечно, не в Колхиду.
–Куда же?
– Милый Кастор, мир бескраен.
Неужто в нем мы не отыщем сушу,
Где каждый будет сам себе хозяин
И жить сумеет, не калеча душу?
– Ясон, ты гений!
– Боги как все просто –
Уплыли и обратно не вернулись.
Махнем на Лесбос – это дивный остров.
Там девки без мужчин совсем свихнулись.
– Ну как я мог забыть о Полидевке!
Кому-то здесь свободы не хватало,
А Полидевку не хватало девки,
Как пищи изнуренному Танталу.
– Да ну вас, в самом деле... Надоели.
– А ты, Орфей, что скажешь?
– Буду краток:
Прощай, Иолк, прощай, ничтожный Пелий
И лет, бездарно прожитых, осадок.
Ясон, ты был всегда мне добрым другом.
Отныне, друг, ты брата мне дороже.
– Линкей, а ты?
– Скажу: болеть недугом
И не лечиться – глупо и негоже.
Мы стали кровожадны, точно волки.
Загрызть соседа почитаем счастьем.
У нас теперь ругаются в Иолке
Свободолюбьем и народовластьем.
В каких-то нескончаемых потемках,
Запутавшись, дорога наша вьется.
И знают только боги, как в потомках
Заложенное нами отзовется.
– Ты трижды прав. Когда нам солнце светит
Незрячим быть безумно и бесчестно.
А что нам Кастор вспыльчивый ответит?
(Сужденье Полидевка нам известно).
– Я – как кувшин, что за водой повадясь,
Остановить себя уже не может.
От Пелия? Да хоть к Аиду в Гадес.
Богов хватает – кто-то да поможет.
– А ты что скажешь, Арг, достопочтенный
И знаменитый кораблестроитель?
Готов ли ты оставить эти стены –
О нет, не как беглец – как победитель?
Ты прожил дольше нашего в Иолке,
Теснее переплелся с ним корнями.
Пока трещали мы, как перепелки,
Ты был безмолвен. Будь же честен с нами.
Арг покрутил в задумчивости локон.
Налил вина. Отпил. Поставил кубок.
– Для бабочки, конечно, тесен кокон.
Но я не одобряю ваш поступок.
Я не поклонник скороспелых истин –
От них нажить не трудно костоеду.
Мне Пелий чужд. И даже ненавистен.
Но я отсюда, всё же, не уеду.
Что мне сказать вам? Плавайте по свету.
А мне и так недалеко до гроба.
В вас только желчь, но горечи в вас нету.
В вас без любви пророчествует злоба.
Прощайте. Пейте жизнь со всею страстью,
Пока не опустеет ваша чаша.
Я вам желаю всяческого счастья.
И доли благодарнее, чем наша.
Ясон присел за стол. Взглянул на Арга.
Смахнул на пол в задумчивости крошки.
Светильник полыхал над ними жарко.
Луна светилась холодно в окошке.
– Ну что ж, старик, – сказал Ясон устало, –
Ты был и вправду честен до предела.
Поверь, пора уплыть тебе настала,
Да вот душа твоя не захотела.
Однако же с душою спорить трудно,
Хоть ей и помолчать порой не худо.
Конечно, мы останемся без судна.
Но переубеждать тебя не буду.
Арг усмехнулся. Знаком зодиака
Блеснуло око под тяжелым веком.
– Ты мудр не по летам, Ясон. Однако
Не будь лукав со старым человеком.
Не унывайте, юные герои.
С возложенной задачею я справлюсь.
И завербуюсь, и корабль построю.
Вот толко вместе с вами не отправлюсь.
– Спасибо, Арг. Тебя мы не забудем.
– Забудете, едва достигнув цели.
Сие присуще и богам, и людям.
Не в этом суть. Поговорим о деле.
– Ты снова прав. Друзья, нас слишком мало.
Искать единомышленников надо,
Покуда стража не навербовала
На судно человеческое стадо.
Как только вы окажетесь за дверью,
Спешите, краснобайствуйте, юлите –
Ищите тех, кто вам внушит доверье,
И наши планы с ними разделите.
Ступайте же скорее. Зевс вам в помощь.
Все разошлись. Светильники погасли.
По небу расползалась тушью полночь,
Паслись созвездья, окуная в ясли
Светящиеся вдумчивые морды,
Из-за утеса тучка воспарила,
И месяц проплывал над нею гордо,
Серебряной дугой надув ветрило.
5
Жизнь во дворце весьма однообразна,
Как стершаяся временем монета.
Проходят дни безрадостно и праздно,
Но праздника в укладе праздном нету.
Шуршат ковры тоскливо под ногами
И навевают скуку и усталость.
Потешиться б расправой над врагами,
Да вот врагов в помине не осталось –
Одних замуровали в подземелье,
Другие обезглавлены на плахе.
И потому владыки от безделья
Сознательно себе внушают страхи.
В однообразьи сердцем холодея,
Они нарочно разжигают страсти –
То вырядят кого-нибудь в злодеи,
То заговор измыслят против власти.
Подобную назначив терапию,
Правители не мучатся виною.
Уже давно пора бы тиранию
Перекрестить научно в паранойю.
Здесь надобно особое уменье,
Его обычной мерой не измерить –
Смутить свой разум вымышленной тенью
И безоглядно в эту тень поверить.
День, как всегда, тосклив и безотраден.
Сидит, скучая, Пелий на помосте
И шарики зеленых виноградин
Отщипывает медленно от грозди.
Томительно минут чередованье,
Бессмысленность опустошает душу...
Вот так бы разжевать существованье
И выплюнуть, как косточки, наружу...
Однако, что там? Скрипнули ворота...
Какой-то гул... какое-то движенье...
Неужто час пробил переворота?
Неужто назревает покушенье?
– Ко мне! Сюда! Начальника охраны!
– Я здесь, мой государь!
– Скажи мне, воин,
Что означает этот ропот странный
Снаружи?
– Государь мой, будь спокоен.
Согласно высочайшему указу
Явились добровольцы для вербовки.
Их сорок человек. Впустить всех сразу?
– Там иолчане?
– Есть и полукровки –
Ясон, к примеру, их вожак. Он, вроде,
Происхожденьем горец, с Пелиона.
– Как много мрази развелось в народе!
Ну, ладно. Позови сюда Ясона.
– А остальные?
– Подождут за дверью.
Я не любитель всяческого сброда.
Я царь, народ я знаю и доверья
Не ощущаю к своему народу.
Пускай введут Ясона два десятка
Охранников. А сам у трона встанешь.
– Зачем, мой повелитель?
– Для порядка.
Меня не проведешь и не обманешь.
С насильем нужно загодя бороться,
И если он замыслил преступленье...
Уж я-то знаю, эти инородцы –
Угроза коренному населенью.
Зови его.
– Ввести к царю Ясона!
– Приветствую тебя, бесстрашный Пелий.
– Мне нет в твоих приветствиях резона.
Надеюсь, обыскать его успели?
Оружие отняли?
– Мой владыка,
Он прибыл безоружным.
– Очень странно.
Что скажешь, горец? Ты решил, поди-ка,
Собственноручно задушить «тирана»?
Молчишь? Но я читать умею мысли,
И в этих мыслях ты меня, ликуя,
Повесил, как ведро на коромысле.
Твое молчанье верно я толкую?
– Цари не ошибаются...
– Ты спятил?
– ... Но в этот раз столкнулись мы с ошибкой.
– Ты что долбишь мне голову, как дятел,
И скалишься двусмысленной улыбкой?
Красив и юн, ты позабыл о страхе.
Но смерть не отвергает молодое,
И голова, лежащая на плахе,
Как правило, не блещет красотою.
– Мой царь, не доверяйся мыслям вздорным.
Я кровью доказать готов и потом,
Что я пришел к тебе слугой покорным
И преданным Иолку патриотом.
Явились мы по зову, чтоб отчизне,
Взрастившей нас любимой части суши,
Пожертвовать не только наши жизни,
Но даже наши собственные души.
Мы рвемся в бой, нас мучит жажда дела
На благо государства и короны.
Прошу тебя: располагай всецело
Достойнейшими поддаными трона.
Молчание. Внимает Пелий гостю,
В душе его сомненье и отрада.
Лишь слышится жужжанье ос над гроздью
Зеленого, как море, винограда.
– Ну, что ж, язык подвешен твой неплохо.
Я сам решу, чего и кто достоин.
И если нет в речах твоих подвоха,
То можешь быть за будущность спокоен.
Сейчас в моих глазах благословен ты,
Но не забудь – по подвигу награда.
Повелеваю: дать им инструменты
И леса – столько, сколько будет надо.
Ступай, болтать не время, ждет работа!
Скажи своим друзьям, что я в них верю.
Охрана, проводите патриота!
И затворите поплотнее двери.
6
Грохочут молотки, скрежещут пилы,
От ужаса позвякивают гвозди,
Подвешенные балки и стропила
Сплетаются невиданною гроздью.
Работа, словно пьянство, беспробудна,
Великое родится из простого.
Проглядывает будущее судно
В продолговатом профиле остова.
Пока еще безликий и неброский,
Он смотрится скелетом на погосте.
Но близок час, когда тугие доски
Покроют, словно мясо, эти кости.
Поднимется над палубою мачта,
Распустит парус лепесток несмело,
И ветер, продышав свежо и смачно,
Наполнит духом неживое тело.
– Почтенный Арг, доволен ты работой?
Какого о строителях ты мненья?
– Скажу по чести: трудятся с охотой,
И это заменяет им уменье.
– Сегодня ты язвителен. Помилуй,
Взгляни, как топоры в руках мелькают –
Взлетают, словно ворон над могилой,
И когти в древесину запускают.
– Как ворон над могилою? Ну, что же,
Точней найти сравненье невозможно.
– Послушай, Арг, так, все-таки, негоже –
Унынье безрассудно и безбожно.
Я выразился попросту не к месту.
Очиститься пора от мыслей мрачных.
Взгляни – корабль, прекрасная невеста,
И дважды два десятка новобрачных.
Здесь свадьба, здесь грустить – умалишенье.
Как сказано Сафо однажды было –
Жених, ликуя, входит в помещенье,
А, значит, – выше, плотники, стропила!
Не вешай нос.
– Ясон, ты слишком молод.
Хотя и в эти годы надо знать бы:
Когда вздымает молох смертный молот,
Не время наслаждаться пиром свадьбы.
Как сам ты выражаешься – негоже.
Ночь истечет всего наполовину,
И брачное смеющееся ложе
Со стоном превратится в домовину.
Ты слышал про последние событья?
Повешены четыре человека.
Опять террор, опять кровопролитье,
Опять безумье – до скончанья века...
– За что?
– За шпионаж на благо Спарты.
Мол, найдены сомнительного толка
Подробно нарисованные карты
С изображеньем нашего Иолка,
А также схема будущего судна,
Которое отправится в Колхиду.
Я стар, Ясон. Я так устал. Мне трудно
Глядеть на этот фарс и панихиду.
Я схемой не унизил бы творенье.
Набросков мастерство не оставляет,
Поскольку не чертеж, а озаренье
С улыбкою мой труд благославляет.
Ты понимаешь – это униженье!
Он лжет в глаза нам, относясь как к сброду!
Какое же, Ясон, неуваженье
У наших повелителей к народу!
А ты справляешь свадьбу...
– Арг, послушай,
Спрошу по-новой, о тебе печалясь:
Кому ты здесь закладываешь душу?
Ты хочешь, чтоб над нею надругались?
Когда питомцы не вернутся в ясли,
Поймет он, что вступил ты с нами в сговор.
Тогда тебя живьем он сварит в масле.
А Пелий – далеко не лучший повар.
– Я знаю.
– Ну, так что же, едем вместе?
– Боюсь...
– Не бойся. Что за ахинея –
Жених на свадьбу явится к невесте
И без отца предстанет перед нею?
Будь нам отцом. Мы юны, мы поспешны,
Но не бездушны. Велико желанье,
Но как же мы покинем ад кромешный,
Отца оставив волку на закланье?
Решайся. Вместе плыть ли нам отсюда
Или погибнуть вместе в преисподне,
Поскольку здесь спасет нас разве чудо.
– Когда я должен дать ответ?
– Сегодня,
Сейчас, сию секунду.
– Я согласен.
– Твое согласье – больше, чем знаменье.
Друзья, рубите бревна! Мир прекрасен!
Иолк – всего лишь недоразуменье,
Аппендикс воспаленный. С ним не жалко
Расстаться как с навязчивой химерой...
Эй, Полидевк, ну кто так держит балку?
Ее ты спутал, видимо, с гетерой.
Линкей, задорней! Кастор, больше жару!
Не помню, кто сказал, – вперед и с песней!
Орфей, оставь топор, возьми кифару –
В твоих руках она куда уместней.
Песнь Орфея
Послушай, как море смеется,
Как радостно дышит земля,
Как нежно касается солнце
Покатых боков корабля,
Как звонко канаты и тросы
Задели, промчавшись, ветра,
И песню поют альбатросы
С единственным словом: «пора!»
Пока мы не сдвинулись с суши,
Пока наш корабль не готов,
Но полнит надеждою души
Упругий и гибкий остов,
И доски звереют от страсти
Под сталью хмельной топора,
И, смутно наметившись, снасти
Надрывно поют нам: «пора!»
Мы будто бы переродились
Под пение их голосов.
Борей и Эол заблудились
В тугом полотне парусов.
Мы им доверяемся слепо,
Нам нравится эта игра,
И, кажется, море и небо
Напару поют нам: «пора!»
7
Пейзаж Эллады праздничен и весел.
Хмелеет море от зеленой влаги,
И город на груди своей развесил
Торжественные радужные флаги.
Белея, голубея и алея,
Густую зелень разрывая брешью,
Их вьющаяся пестрая аллея
Спускается по склону к побережью.
На берегу собрались иолчане.
Стоит помост во всем великолепьи,
И стража, грозно бряцая мечами,
Опутала его живою цепью.
Всё ожиданья радостного полно
В предверии восторгов и истерик.
Корабль боками чешется о волны
И держится канатами за берег.
Он, кажется, бездействием измучен –
Вонзилась мачта в брюхо небосводу,
Выскакивают весла из уключин,
Кромсая в мыслях пенистую воду,
Нацелен нос, подобно клюву птицы,
Туда, где горизонт лежит, серея,
И бредит парус, как самоубийца,
Желанием повеситься на рее.
Через ряды проносится движенье,
Надрывно трубы хриплые пропели –
На приготовленное возвышенье
Восходит окруженный свитой Пелий.
Лицо его, застывшее, как глина,
Лишь изредка поигрывает бровью,
И весь Иолк глядит на властелина
Со страхом, восхищеньем и любовью.
Восторг, приевшись, навевает скуку,
Буравящую сердце, словно сверла.
Народ всего охотней лижет руку,
Которая ему сжимает горло,
И вызывает странное желанье
Сдавить его покрепче, до удушья,
Отправив, как ягненка, на закланье
Двуликое толпы единодушье.
Как жаль, что наслежденье властью – зыбко,
И тем чувствительней ее досада...
Однако, нацепить пора улыбку
И осчастливить речью это стадо.
– Сограждане! Настало то мгновенье,
Когда, услышав нас, благие боги
Послали нам свое благословенье
И судно для намеченной дороги.
Их милостью мы к славе возродились,
Однако забывать негоже, други,
Что здесь не только боги потрудились,
Но также ваши собственные руки.
Мне лгать и притворяться нет резона –
Я ощущаю с вами солидарность.
Ясону и соратникам Ясона
От сердца выражаю благодарность.
Отсель приказ: благославив планиду
За щедрость безвозмездного подарка,
Немедля судно снарядить в Колхиду,
Назвав «Арго» – в честь корабела Арга.
Ясона назначаю в капитаны.
А дабы царь вам вспоминался часто,
Даю десяток человек охраны,
А также сына моего, Акаста.
Я с сыном вам дарю благословенье.
Возможно, покажусь я сумасбродом,
Но допустить нельзя возникновенья
Разрыва между властью и народом.
Пускай вам снятся, если будет трудно,
Родные заповедные пенаты.
Прощайте, аргонавты. Всем – на судно!
Рубите, провожатые, канаты!
8
Чем дольше видел мир сквозь щель в заборе,
Тем радостней падение забора.
Как беспечально, как безбрежно море,
Как ново ощущение простора!
С землей соединяющие узы
Распались, утонув в волнах зеленых,
И распускают нежные медузы
Свои бутоны на подвижных склонах.
Сползает пена белою змеею
С шипением со сгорбленного вала,
И солнце золотистой чешуею
Осыпалось на зелень покрывала.
Сменяются закаты и восходы,
Окрашивая в розовое дали,
Ложится на темнееющие воды
Густая тень неведомой печали.
Скользит луна, очерчивая реи
Своею серебристой узкой дланью.
И звезды с неба падают быстрее,
Чем успеваешь загадать желанье.
Под кровом средиземноморской ночи
Уставшие за долгий вечер тени
Становятся прозрачней и короче,
И волны, как гигантские расстенья,
Незримо притаившись за бортами,
То шелестят, то шепчутся украдкой,
То дышат вслух чернеющими ртами,
Объятыми ночною лихорадкой.
Укрытые сгущающейся тьмою,
Соприкоснувшись лбами в разговоре,
Склонились силуэты над кормою,
Вплетая речь в глухие звуки моря.
– Ясон, как быть?
– Как быть? Глядеть на полночь.
Недурно в ней созвездьями маячить...
Ах, Пелий, венценосная ты сволочь!
Как ловко ты сумел нас одурачить!
Что делать, говорите? Плыть в Колхиду.
Добудем шкуру сдохшего барана,
Над косточками справим панихиду
И возвратимся ко двору тирана.
– Ясон, ты шутишь?
– Да какие шутки.
Я тронусь от бездействия и злости –
Плывем беспрекословно третьи сутки,
Как вороны на собственном погосте.
А вы – безмолвны. Вам покой дороже,
А жизнь дана, как видно, для балласта.
Я больше не могу глядеть на рожи
Охранников и этого Акаста!
Нас больше, мы сильнее. В чем же дело?
Не в том ли, что кому-то очень страшно
Виденье окровавленного тела
И ощущенье драки рукопашной?
– Ясон, ты что?
– Не смог вас убедить я.
Ну, что ж, тогда вперед в Колхиду, братья.
– Ясон, пойми же, что кровопролитье
Нам принесет не счастье, а проклятье.
Затем ли из Иолка мы бежали,
Затем бежали мы от кровопийцы,
Чтобы свободы будущей скрижали
Писать рукой запятнаной убийцы?
– Орфей, Орфей, как нежен ты душою.
В тебе, мой друг, переизбыток детства.
Пойми и ты: нельзя достичь большое,
Затрачивая мизерные средства.
Не так ли, мудрый кораблестроитель?
Что скажешь, Арг, наш спутник принужденный?
– Я знаю только то, что победитель
В конечном результате – побежденный.
В кровопролитьи не родится правда,
Убив врага, не станем мы свободней.
И наше непредвиденное завтра
Есть грустное последствие сегодня.
Вернемся к человеческим основам –
В конце концов, мы люди, а не звери.
А вдруг удастся убедить их словом?
– Ты веришь в это сам?
– Увы, не верю.
– Тогда оставь свой пафос. Друг мой Кастор,
Ты тоже не желаешь знаться с кровью?
– Наоборот. Я б этого Акаста...
Не хочется прибегнуть к сквернословью.
А стражников повесил бы на рее.
Я воин. Я люблю лихую битву.
Я, как и ты, в бездействии зверею
И мысленно в руке сжимаю бритву.
– Ты, Полидевк?
– Я следую за братом
И за тобой, Ясон, мой предводитель.
Бездействие придумано кастрстом.
Была бы схватка – будет победитель.
Нам жизнь досталась недругам на горе.
Долготерпенье наше не бездонно.
Пусть чья-то кровь прольется нынче в море,
Доставив этим радость Посейдону.
– Ясон, и мы с тобой!
– Спасибо, братья.
Я тоже с вами – хоть в огонь, хоть в воду.
Я на себя готов прнинять проклятья
Затем, чтоб получили мы свободу.
Оповестим других. К закату ближе
Очистим судно от чужого ока.
Врагом не мучься. Кровь его пожиже.
А правосудие порой жестоко.
9
Закат кровит. Невыносимо небо,
За горизонт стекающее ало.
Корабль плывет бессмысленно и слепо,
Отмахиваясь веслами устало.
Он движется навстречу небосводу,
Покуда незнакомому пределу,
И лопасти, скрипя, вонзает в воду,
Как нож в самоуверенное тело.
Закат кровит. Акаст, в пурпур одетый,
Глядит на рассекаемые волны.
«Как благостен наш путь... Колхида, где ты?
К тебе плывем мы, дум заветных полны.
Отец мой, право, гений. Бог же с ними,
В чьих душах лишь сомненья да потемки.
Еще не раз в Иолке вспомнят имя
Прославившего родину потомки.
Отец, отец, как сердцем ты безбрежен
Не для себя ты ищешь эту славу.
Грядущий подвиг свят. И неизбежен.
Иолку он достанется по праву».
– Гребите веселее, негодяи!
Иль вам нужна для подвига охрана?
От судна прочь летят пернатых стаи.
Закат кровит. Открылась в небе рана.
Охранники, смеясь, играют в кости.
Им весело, легко и безрассудно.
Они – всего лишь взбалмошные гости,
Нечаянно попавшие на судно.
Они бросают кубики с пунктиром,
Пустой удаче радуясь нелепо
И позабыв об остальном. Над миром
Кровит закат. Невыносимо небо.
– Везет же дуракам!
– Кочай браниться.
– Фортуне западло со всяким знаться!
– Не богохольствуй... тройка, единица –
Четыре. Твой черед. Бросай.
– Двенадцать!
– Собратья, он – мошенник!
– Я мошенник?
Да мне б сейчас хватило и пятерки...
К чему я стануть жулить?
– Из-за денег!
– Кончайте ваши тухлые разборки.
Бросай по-новой.
– Отчего же? Бросим!
Но только чур: нечестного – повесить!
– Да брось ты кости, балаболка!
– Восемь!
Пусть он теперь, гаденыш, бросит.
– Десять.
– Да что ж такое?! Резать эту гниду!
– Слыхали? Сами просят нас, ребята!
Порежем их! За горечь. За обиду.
Без всякого суда и адвоката.
Закат кровит. Ликуя и зверея,
На стражников напали аргонавты.
– Кромсай их! Сильный мудрого мудрее!
Уже не важно, прав или неправ ты!
Вот так! Не бойтесь крови их. Смелее!
Мы им из судна сделаем надгробье!
Тем наша месть отчаянней и злее,
Чем дольше прозябало в нас беззлобье.
Пускай плывут на дно.
– Спасите... больно...
– Дорежь его, Орфей.
– Ясон, помилуй...
– А ты как думал? Чтоб дышалось вольно
Не брезгуй, друг мой, собственною силой.
Не хочешь?.. Извини, лукавый воин,
Ты слишком долго тешился над нами.
Ты больше жить на свете не достоин.
Усни на дне. И утешайся снами.
А где Акаст?
– Да вон, прижался к борту.
– Ну, слава Зевсу. Кажется, последний.
Уж лучше б стал ты жертвою аборта,
Чем с нами в путь отправился намедни.
Что приумолкли, ваше благородье?
Не помогли вам хитрость и коварство?
Умри ж достойно, Пельево отродье –
Естественно, на благо государства.
Орфей, закончи начатое дело...
Нет, говорить с тобою бесполезно.
Изведав нож, белеющее тело
Спускается в темнеющую бездну.
Вода проходит медленно сквозь пальцы,
Как лезвие сквозь край пшеничный хлеба.
И лишь душа подобием скитальца
Взлетает с удивлением на небо.
– Ясон, ты счастлив?
– Дайте мне умыться...
– Ясон, ты рад? Пойми, мы победили!
Отныне мы свободны, словно птицы!
– Конечно, Кастор... Впрочем – или-или.
– Ясон, не будь безумен. Будь достоин
Того, к чему стремились мы вначале.
– В бою обязан быть отважен воин.
По окончанью боя – опечален.
Дай мне умыться.
– Разве что лозою!
Лихим вином в победоносной чаше!
Взгляни, как небо блещет бирюзою,
Приветствуя освобожденье наше!
– О нет, мой друг, – закат кровит над морем,
Своим тяжелым телом багровея.
Убив – пускай врага – наполнись горем.
– Ты чересчур наслушался Орфея.
Всего лишь миг назад ты вел нас в битву.
Теперь же, перед нами лицемеря,
Творишь заупокойную молитву,
Должно быть, самому себе не веря.
– Дай мне умыться.
– Да умойся кровью,
Которую – по твоему приказу –
Мы, презирая нежности коровьи,
Пролили, дабы истребить заразу.
Спроси у Полидевка, у любого,
Кто стал с тобой единою судьбою, –
Такого ли мы ныне ждали слова?
Такой Ясон ли звал нас за собою?
– Простите, братья. Наполняйте кубки.
Душа моя, как прежде, дружбе рада.
Пусть наши прегрешенья и проступки
Омоет сок хмельного винограда.
Я не хочу над радостью глумиться.
Пускай победа сердце нам ласкает.
Но всё же, всё же – дайте мне умыться –
Вином, который кубок расплескает.
Песнь Орфея
Пожелай мне спокойной ночи.
Ночь тревожной тоски полна,
Но душа лишь покоя хочет
У последней пустыни сна.
Смолкли грозные ураганы
Над притихшей, как лань, водой,
И безбрежие океана
Озарилось ночной звездой.
Там, вдали, тишину пророчит
Колоколен усталый звон.
Пожелай мне спокойной ночи,
Если небо пошлет нам сон.
Одинокие камни точит
Набегающая волна.
Пожелай мне спокойной ночи
У последней пустыни сна.
10
Не знает море горя и кручины –
Вчерашние волненья позабыты,
Тела убитых брошены в пучину,
Следы их крови тщательно отмыты.
Корабль летит размашисто, упруго,
Касаясь волн шершавою щекою.
– Ясон...
– Орфей, прошу тебя как друга:
Оставь меня, пожалуйста, в покое.
Неймется – обращайся к небосводу.
Всё позади. Довольно суесловья.
Что делать, милый, если за свободу
Приходится платить порою кровью.
– Чужою кровью!
– Ты желал бы нашей?
Благодарю. Недурно для пиита.
Ты, видимо, переобщался с чашей.
Ступай, продолжь. Еще не всё допито.
– Я трезв, Ясон.
– Уж лучше был бы пьян ты.
Недаром говорит народ, что все вы –
Поэты, живописцы, музыканты –
Взирать на мир не можете без гнева.
Наполненная желчью, ваша лира
Всегда звучит в какой-то укоризне,
И нету в ней спасения для мира,
И нет в ней оправдания для жизни.
– Ясон, скажи одно: когда безвестно
Уходят те, кто был тебе врагами,
Неужто сам ты не заглянешь в бездну,
Открытую твоими же руками?
Неужто даже над любимым прахом
Ты горечи не чувствовал утраты
И сам себя не спрашивал со страхом,
Откуда ты? Зачем ты? И куда ты?
– Орфей, устал выслушивать слова я
Ты юноша уже довольно взрослый.
Я капитан. И я повеливаю:
Оставь кифару. И возьмись за весла.
«Арго» плывет без малого неделю.
Всё так же сине небо, море сине.
От зноя все уже осатанели,
Но скука в десять раз невыносимей.
Как много островов жемчужной цепью
Рассыпались по бархату морскому
Во всем богатстве и великолепьи,
Но всё на них привычно и знакомо –
Везде дворцы, во всех дворцах владыки,
Поддержанные стражей и жрецами
И став от вседозволенности дики,
Глумятся над безмолвными глупцами.
Но плыть невмоготу. Корабль, как пахарь,
Взрыхляет воду под лучами солнца,
И стонет парус, и иссохший якорь
Мечтает лечь у берега на донце.
– Друзья, чего мы ищем? Если смерти,
Считайте, мы почти достигли цели.
– Я, Кастор, так соскучился по тверди,
Что был бы рад, пожалуй, даже мели.
– Что мель – я был бы рад болотной кочке.
– А я доволен был бы и кладбищем.
– Ясон, пока мы не дошли до точки,
Скажи нам, наконец: чего мы ищем?
– Спокойно! Не хватало нам разброда.
Достичь простого иногда непросто.
Чего мы ищем? Одного – свободу.
Какой-нибудь безлюдный тихий остров,
Где нет владык, приспешников, охраны.
Однако мы стоим на перепутьи,
Поскольку, различаясь внешне, страны
Безумны одинаково по сути.
Весь мир перевернулся кверху днищем,
Но – побоку раздор и истерию.
Мы остров обязательно отыщем.
И назовем его Элефтерия,
Свобода, то есть.
– Остров? И безлюдный?
Без женщин? Чтобы снова наши снасти
Опустошать в тяжелой, беспробудной
И унизительно бесплодной страсти?
Я похотливым стал, как обезьяна.
От воздержания дошел до дрожи.
О нет, вы мне, конечно же, друзья, но
Моя ориентация – дороже.
– Не бойся, Полидевк. Найдутся сети,
Которым стать добычей ты завещан.
Твой звездный час еще пробьет. На свете
Нет островов, где не бывает женщин.
Тебе ведь всё равно, что позолота,
Что золото, сколь это ни плачевно.
Ты даже где-то посреди болота
Себе из жабы сделаешь царевну.
А, впрочем, что сейчас ни говори я,
Ты слушаешь, от похоти зверея.
Одних влечет к себе Элефтерия.
Другим по сердцу больше гонорея.
Ну, ладно. Посмеялись – и довольно.
Надеюсь, цель ясна. Смотрите в оба.
Не то Фортуна проплывет окольно,
И сами мы проплаваем до гроба.
По-вашему, я чувствую не остро
Того, как наши дни проходят скудно...
– Ясон, Ясон, гляди! По боку – остров!
И, кажется, пустынный и безлюдный.
11
С песчаною прибрежной полосою
И склонами, покрытыми лесами,
Разрезал остров хищною косою
Границу меж водой и небесами.
Он в дебрях прячет девственную душу,
Подобную нетронутому дару.
И море гонит, как пастух, на сушу
Своих барашков пенную отару.
Как будто под воздействием гипноза
Природа почивает беспробудно.
Но в плоть ее, как острая заноза,
Вонзается причалившее судно.
Скрипит песок, морская зелень плещет
От ног, по ней ступающих, инако.
И самый берег, кажется, трепещет
Перед лицом неведомого знака.
– А, знаете, мне как-то жутко, братцы.
Здесь ждут нас, опасаюсь, только беды.
– Линкей, зазорно воину бояться.
– А вдруг здесь обитают людоеды
Или циклопы где-нибудь в пещерах?
– Ты позабыл о прочих небылицах:
Кентаврах, минотаврах и химерах,
Лирнейских гидрах, Стимфалийских птицах.
Не будь слугою будущего праха,
Над каждым телом вьется призрак трупа.
Боимся мы лишь собственного страха,
А это значит, что бояться – глупо.
Хотя и человечно. Будь беспечен.
Великий Зевс – к чему слова я трачу!
Друзья, наш путь вглубь острова намечен,
И там нас, несомненно, ждет удача.
Хотя застыть на месте много проще,
Дары предназначаются идущим.
Увиденные путниками рощи
Подобны оказались райским кущам.
Припрятал остров в необъятном чреве
Серебряные нежные оливы,
Ореховые гордые деревья,
Развесистые яблони и сливы.
В его таинственно звенящей сени
Разбрасывались птицы голосами,
Под ней бродили лани и олени
С большими удивленными глазами,
Урча от счастья, проносились вепри
И, проложив тропу себе клыками,
Склонялись над бегущими сквозь дебри
Прозрачными, как воздух, родниками.
Лес поредел. Ручьи, сойдясь поближе,
Предстали вдруг единою рекою,
И силуэты деревянных хижин,
Исполненные древнего покоя,
Возникли за излучиной.
– О боги
И весь Олимп впридачу! Здесь селенье!
Ясон, здесь люди! Мы не одиноки!
– А девки есть там для увеселенья?
– Брат Полидевк, коль велико желанье,
Зачем же у начала этой речки
Ты не погнался за лесною ланью?
И волки были б сыты и овечки...
– Да тише вы! Кто знает, что за люди
Засели в стенах дикого поселка?
Нам счастье не достанется на блюде,
Хоть трижды убеги мы из Иолка.
Но к действию. Войдем к туземцам с миром,
С простыми безыскусными речами.
Быть может, встретят нас вином и сыром,
Быть может – обнаженными мечами.
А далее, друзья, – по обстановке.
Расскажем, как искали мы свободу,
Как день и ночь гребли без остановки,
Кромсая веслами морскую воду.
И будь, что будет. Опасаться волка,
Пройдя весь лес, – воистину нелепо.
Я чувствую: дорога из Иолка
Достигла цели. Дальше – только небо.
12
Великий дух того, что стало древне,
Высокомерьем нового унижен
Бывает часто. Старая деревня,
Простые очертанья ветхих хижин,
Сколоченых во время оно грубо,
Небрежно тени острые роняют.
И лишь ворота крепкие из дуба
Надежно вход в деревню охраняют.
– Линкей, стучи.
– А, может быть, не надо?
– Не разводи, пожалуйста, турусы.
Неужто, удалившись от Эллады,
Ты в самом деле превратился в труса?
Как ратовал ты за народовластье
И за свободу, недругам на горе...
Стучи, мой друг, со всею прежней страстью!
Или ступай назад и бросься в море.
– Откройте! Мы явились к вам, поверьте,
Без гнева, без насилия, без злости.
Нам нужен отдых.
– Не ищете смерти,
Ступайте прочь, непрошенные гости.
Нас пятеро мужчин. Но мы готовы
Оберегать селение и женщин.
– Ты слышал, Полидевк? Срывай оковы!
Здесь, кажется, приют тебе обещан.
Тащи свой меч из надоевших ножен.
– Не смейся, Кастор. Дай, Ясон, команду,
И как бы ни был подвиг невозможен –
Я лично перережу эту банду!
– Не слушайте! Мы к вам явились с миром!
Зачем пятнать нам кровью наше имя?
Я в том клянусь зенитом и надиром
И всем, что расположено меж ними!
– Умалишенный, разве, будет рад вам.
И в том со временем проснется ропот.
Клянись, пришелец, – мы не верим клятвам.
И этому нас учит горький опыт.
Ломайте наши древние ворота,
Убейте нас, однако – вот вам слово –
И вы не досчитаетесь кого-то.
Хотя насилье вам, видать, не ново.
– Неправда! Мы пришли сюда всего лишь
Как следопыты, в поисках ночлега.
– Как речь твоя блага. Но ты позволишь
Нам усомниться в слове человека?
В намеренья благие мы не верим –
Нам вышла боком эта эйфория.
Ломайте же, пришельцы, наши двери –
Мы из мечей соорудим вторые.
– Вините же себя. Глядите в оба.
Мы не желали нового насилья,
Но если вам невмоготу без гроба,
Мы эту сказку увенчаем былью.
Ломай ворота! Поднатужтесь, братья!
Свидетель Зевс – довольно суесловья!
Отселе не нас лежит проклятье –
Пусть неуступчивость оплатят кровью!
Слепая страсть не знает промедленья,
Не ведает решимость поворота.
Тупым тараном взломан вход в селенье.
Упали наземь древние ворота.
Не утруждаясь более речами,
Среди молчанья девственного леса
Мечи схлестнулись намертво с мечами
И высекают искры из железа.
Резне уже не надобно награды –
Она придет похмельем после битвы...
– Руби, руби, руби их без пощады!
Сперва победа, а потом молитвы!
Мы их еще прочтем, благоговея,
Когда их песнь со скорбью будет спета...
С ума сойти – взгляните на Орфея!
Взгляните на невинного поэта!
Он рубится, как будто песню пишет,
Он ничего вокруг себя не видит.
Воистину, поэт живет, как дышит,
Творя порою то, что ненавидит.
– Ясон, Ясон, убили Калаида!
– Потом оплачем. Нынче нет возврата...
– Ясон, убили Зета!
– Вот обида –
Брат поквитаться не успел за брата.
Отмстим же мы.
– Убили Эвриала!
– Вы что же, ждали легкого подарка
От этой сечи? Их осталось мало...
Всего один...
– Ясон! Убили Арга...
– Потом... нельзя... я должен быть спокоен...
Потом тоска... потом... потом кручина...
Я сам его... Умри, последний воин.
И счастлив будь – ты умер, как мужчина...
Мы победили... где наш спутник верный...
Где Арг?
– Лежит. Он мертв. Он смотрит в небо.
– Старик, прости. Я виноват безмерно...
Я не желал... Как глупо, как нелепо...
Орфей! Скажи, скажи, что я... Не мучай,
Не смейся молча над моей виною...
Не упускай такой счастливый случай
Открыть всю мерзость, сделанного мною...
Его убил... тебя обрек на муку,
На бойню, ваши судьбы искалеча...
– Ясон, не надо больше. Дай мне руку.
Нет, лучше дай обнять тебя за плечи.
Мы все без исключенья виноваты.
И ты, и я, и даже он. Не будем
Кощунствовать над горечью утраты,
Жестокостью уподобляясь судьям.
Вот девять человек, до срока павших.
Над ними препираться мы не смеем.
Похороним же наших и не наших.
И это лучшее, что мы сумеем.
– Да-да... прости... в душе такая слякоть...
Зарыть их в землю надо... За стеною...
Друзья, уйдите. Я хочу поплакать...
О нет, Орфей, прошу – побудь со мною.
Убитые тела зарыты в землю
Без слов, без торжества и без печали.
Ясон сидит на срубе, полудремля,
И смотрит вдаль, не видя этой дали.
Орфей стоит в молчаньи возле друга,
В глазах его тупое равнодушье.
Он пристально разглядывает руку,
Не так давно сжимавшую оружье.
Как стало всё бессмысленно и шатко,
Пространство словно состоит из дыма...
И кажется, поныне рукоятка
Меча в немой ладони ощутима.
– Ясон, мы их зарыли. Ты нас слышишь?
Когда же, наконец-то, ты очнешься?
– Как странно: вот ты был, и вот – не дышишь,
Не говоришь, не плачешь, не смеешься.
Зачем сражался? Чем, скажи, гордился?
К чему страдал от скверного поступка?
И для чего на этот свет родился,
Где всё так неустойчиво и хрупко?
Что может быть несчастнее, чем тело,
С рождения сосватанное гробу?
Зачем душа однажды залетела
В такую ненадежную утробу?
А, впрочем, – есть она ли? Может, нами,
Бродя по жилам, управляет воздух,
И мы, утешась сказками и снами,
Напрасно ищем отраженье в звездах.
Мы навсегда закрыты в этой нише,
Закупорены в города и веси.
Поскольку небеса не станут ближе,
Хоть на макушке тополя повесься.
– Не ново это словоизверженье.
Еще на судне – не забыли, братья?
Сначала он толкает нас в сраженье,
Потом – всему земному шлет проклятья.
Ясон, очнись! К чему ты ум свой застишь?
Пред нами – беззащитная деревня.
Войдем в дома, откроем двери настежь
И выберем в награду по царевне.
13
Простое до убогости жилище
С обычною землею вместо пола.
Над очагом потухшим стынет пища.
На грубых деревянных стенах голо.
Помост, покрытый старой козьей шкурой,
Должно быть, служит ложем. На помосте
Красавица сидит, с улыбкой хмурой
Взирая на непрошенного гостя.
– Прости, хозяйка. Дай воды напиться.
Сегодня... очень душная погода.
– Входи. Добро пожаловать, убийца.
А ты уверен в том, что хочешь воду?
– А что же?
– Может, ты напьешься кровью?
Что льешь, то пьешь. Таков залог успеха.
– Прошу, уйми на время острословье.
Мне нынче – видят боги – не до смеха.
Клянусь, я не хотел кровопролитья,
Никто из нас не жаждал этой сечи.
Но просто повернулись так событья...
– Какие удивительные речи.
Быть может, ты пришел просить прощенья,
Застенчивый и трогательный воин?
Или страшишься женского отмщенья?
Боюсь, ты этой чести не достоин.
Неужто все вы – робкие герои?
Неужто в вас ни силы, ни задора?
Воюй мужи такие против Трои,
Она б стояла и по эту пору.
– Ты хочешь надо мною посмеяться?
К чему ты клонишь, дерзкая девица?
– Ну, раз я не могу тебя бояться,
То разреши мне хоть повеселиться.
– Повеселиться. Став едва вдовою?
– Я не бывала замужем отроду.
Пока я не ослабла головою,
На поруганье не отдам природу.
Я девой поклялась быть до кончины
И этого обета не нарушу.
На свете нет и не было мужчины,
Который бы сумел войти мне в душу.
Вы только на словах любить готовы.
Откуда среди вас герою взяться?
Ах, робкий воин, разреши мне снова
Немножко над тобою посмеяться.
– Довольно. Я устал. Ты просто дура.
С тобою спорить дальше было б странно.
Как кстати, что постелена здесь шкура
Какого-то вонючего барана.
Так вот оно, руно! Не золотое,
Но упрекать не станем мы планиду.
Я покажу тебе, чего я стою –
Я, кажется, приплыл в свою Колхиду.
Сгорает ночь. Предутренний багрянец
Вползает в неширокое окошко.
– Как ты зовешься, кстати, чужестранец?
– Ясоном, необузданная кошка.
– Ясоном... Как красиво, как напевно.
В самом звучаньи чувствуется сила...
– А как тебя зовут, моя царевна?
– Меня зовут попроще: Гепсипила.
Ты что смеешься?
– Да, куда уж проще.
О нет, звучит воистину красиво,
Как будто всей листвою дышит роща,
Как будто на ветру звенит олива,
Как будто...
– Успокойся, льстивый воин,
Во всем стремишься ты достичь предела.
Я убедилась, что язык твой скроен
Не хуже, чем иные части тела.
Покуда мы не встали из постели,
Не увлекайся посторонней страстью...
Ясон, ты знаешь, у тебя на теле
Без счету родинок. И это к счастью.
Так мать моя когда-то говорила,
Пред тем, как отворить кинжалом вены.
Ее хотел фракиец...
– Гепсипила,
Скажи мне, без обиды, откровенно:
Тебе не жаль мужчин, что мы убили?
– Ясон! Могу поклясться небесами:
Они над нами церберами были,
Безмозглыми сторожевыми псами,
Собаками на сене, что свирепо
Постяться сами, отгоняя прочих.
И знают только боги, только небо,
Какою пыткой были наши ночи.
Они умели жить одной войною,
Холодные, бесстрастные убийцы.
И многие из нас порой ночною
Мечтали, что ворвуться к нам фракийцы,
Пускай враги безжалостные наши,
Пускай со звоном смертоносных лезвий...
Но лучше из чужой напиться чаши,
Чем проходить до самой смерти трезвой.
– И ты остаться девою хотела?
Однако ты лукава, Гепсипила.
– Я просто берегла до срока тело.
Я просто нежность для тебя копила.
И вот, явился ты, похитив разом
И плоть мою, и дремлющую душу.
Ты смог увлечь меня своим рассказом
И страсть, как птицу, выпустить наружу.
Поверь, я никогда еще так остро
Не ощущала жизни эйфорию...
Как ты хотел назвать наш тихий остров?
– Я назову его Элефтерия,
Свобода. Будем жить, любя друг друга,
Ничьей не угнетаемые властью,
Разрушив чары замкнутого круга...
– Зачем Свобода? Почему не Счастье?
– Ах, Гепсипила, счастье – слишком хрупко.
К нему стремятся разве что невежды.
Его коварный призрак, словно губка,
Высасывает силы и надежды.
Покуда наше сердце не уснуло,
Пускай оно почувствует свободу...
А ты меня, признайся, обманула –
Ты так и не дала мне выпить воду.
14
Деревню не узнать – до основанья
Ее живот худеющий распорот.
Из бревен и камней родятся зданья,
Над тихой речкой вырастает город
И вслед за нею убегает к устью.
Как быстро стала явью небылица –
Из первозданной пыли захолустья
Прочерчивает контуры столица.
Кипит безостановочно работа,
Уснувшую природу беспокоя,
И запах человеческого пота
Витает, словно чайка, над рекою.
Своим тяжелым и веселым духом
Вплетаясь в ароматы древней чащи,
Он плоть ее, разбитую недугом,
Переполняет чем-то настоящим.
Творенья радость почву окропила,
В ней пробудив досель дремавший голод –
От похоти постанывают пилы,
Обрушивает вес на камни молот,
Топор, смеясь, обтесывает бревна,
Лопата острие вонзает в землю,
И только свежий ветер дышит ровно,
С улыбкой труд строителей приемля.
Он носится меж стройкой и рекою,
Уподобляясь полоумным птицам,
И вытирает влажною рукою
Соленый пот, струящийся по лицам.
Мужчин пьянит без удержу работа,
И женский клан к содействию разбужен:
Одни уходят в рощу на охоту,
Другие над костром готовят ужин.
По-девичьи застенчиво и робко
Согнув свои округлые колени,
Помешивают ложкою похлебку,
Вращают вертел с тушею оленя,
Мурлычат за готовкою напевы,
Спустив густые волосы на плечи,
И трепетно поглаживают чрево,
В котором зреет плод недавней встречи.
Дневная утихает лихорадка,
Струится холодок в высоких травах,
Темнеет соблазнительно и сладко
Густая тень деревьев кучерявых,
И хочется хотя бы на мгновенье
Прилечь, сомкнув соленые ресницы,
И ощутить земли прикосновенье
Натруженной до боли поясницей,
Невыносимо ноющей спиною,
Сгоревшею под солнечной лампадой,
И насладиться негой, тишиною,
Покоем и живительной прохладой.
– Линкей, Астерий, Бут, Лаэрт! Вы что же?
Работа ждет, а вы прилечь решили?
– Ясон, угомонись. Великий боже,
Неужто отдых мы не заслужили?
Взгляни на небо – наступает вечер,
Сползает солнце рыжее к закату.
Неужто нам нельзя расправить плечи,
В кусты забросив молот и лопату?
– Нельзя. Так не годится. Нам осталось
Не меньше часа до конца работы.
Потом лелейте, пестуйте усталость
И отдыхайте до седьмого пота.
– Уймись, Ясон. Топор стучит нам в уши,
Как стая дятлов, долбящих дубраву.
Оставь в покое, горец, наши души
И дай телам расслабиться по праву.
– Я вам не горец. Я ваш вождь. Поспело,
Я вижу, время провести границу.
В последний раз: вставайте и – за дело!
Не то я вас заставлю подчиниться.
– Ясон, ты что...
– Умолкните, не злите.
Я тех, кто сеет рознь, не пожалею.
Эй, Кастор, Полидевк! Расшевелите
Собратьев наших чем потяжелее!
Постойте. Я шучу. На самом деле
До окриков, поверьте, я не падок.
Но если мы хотим достигнуть цели,
Должны быть дисциплина и порядок.
Я не хочу насиловать природу,
Я не намерен подрезать вам крылья,
Но без порядка строят не свободу,
А хаос, приближающий к насилью.
Поверьте мне, я предан вам всецело.
Дороже дружбы в мире нет богатства.
И потому взываю к вам: за дело!
Не унижайте смутой наше братство.
15
Родятся чудеса из непокоя,
Меняя лик отпущенного века.
Прекрасный город вырос над рекою,
Построенный руками человека.
Лаская взор и пробуждая душу,
Животворящий созиданья пламень,
Проникнув в плоть и вылившись наружу,
Наполнил смыслом дерево и камень.
Домами навсегда к земле привязан,
Хранящими от холода и зноя,
Раскинувшийся город опоясан
Высокой деревянною стеною.
Взметнувшись вверх, сторожевые вышки
Глядятся зорко в голубые дали,
И носятся чумазые детишки
По улицам, не знающим печали.
Фракийцы, слава Зевсу, позабыты –
Напав однажды на сии пенаты,
Они частично были перебиты,
Частично в плен защитниками взяты.
Воинственные некогда герои,
Не видя в битвах более резона,
Они теперь живут, свободу строя,
Под руководством мудрого Ясона.
Дворец его – повыше прочих зданий –
Парит над ними чайкой легкокрылой.
Он здесь живет, усталый от скитаний,
С прекрасною женою Гепсипилой
И сыновьями. Их пока что двое.
Они разносят по дворцу веселье,
Улыбки вызывая у конвоя,
Что охраняет дом и подземелье
На случай мятежа. Увы, свобода
Нуждается в несокрушимой власти
Затем, чтоб у счастливого народа
Не проходило ощущенье счастья.
Охранники – особенная каста.
Весь остров цепким взором их охвачен.
Начальником стоит над ними Кастор,
А Полидевк в помощники назначен.
Дурные слухи и насмешки злые
Они присечь одним готовы махом.
На них глядят соратники былые
С невольным уважением и страхом.
Наружной, первой жизни эйфория
Надежно заслоняет жизнь вторую,
И без помех живет Элефтерия,
Работая, охотясь и пируя.
Плывет закат задумчиво и сонно,
Стекая небу за широкий ворот
Рекой багряной. Во дворце Ясона
На пиршество собрался целый город.
Светильники огнем закрыли стены,
Построившись, как будто для парада,
И в золоченых кубках плещет пенно
Кровавый сок хмельного винограда.
Столов почти не видно от обилья
Богатых яств. Зажаренные цапли
Расправили в последнем взмахе крылья,
Свирепый вепрь, роняя жир по капле,
Лоснится и хрустит румяной коркой,
И туша быстроногого оленя
Глядит на этот мир с улыбкой горькой,
Бессильно опустившись на колени.
Подходы к залу охраняет стража,
Попарно разойдясь по коридорам.
Ясон встает, в руке сжимая чашу,
Собравшихся окинув цепким взором.
– Друзья мои, сограджане, собратья!
Тому назад всего четыре года
Нас принял в распростертые объятья
Сей остров с гордым именем Свобода.
Мы покорились нас избравшей доле
Со всей сердечной силою и страстью.
Мы выстрадали сами нашу волю
И заслужили выпавшее счастье.
Я поднимаю этот пенный кубок,
Душой о нашем будущем радея,
За веру, за способность на поступок,
За преданность сплотившей нас идее.
За нас! За тех, кто жив, и кто до срока
Открыл, увы, в миры иные дверцу...
За воинов без страха и упрека!
И пусть вино развеселит нам сердце.
– Ура, Ясон! Ура, наш вождь бесстрашный!
– Спасибо, милый друг. Чем тяжелее
Нам видится отселе день вчерашний,
Тем будущее кажется светлее.
– Ура! Веди нас дальше, победитель!
Мы в грязь лицом – клянемся – не ударим!
– Ясон, ты был нам мудрый предводитель.
Так стань отныне нашим государем!
– Линкей, как можно...
– Друг мой, будь спокоен.
Припомни, сколько бед мы претерпели.
Владыкой быть не меньше ты достоин,
Чем – не под вечер будь помянут – Пелий.
– Он прав, Ясон. Прекрасные движенья
Невольно вызывают солидарность.
Прими же, друг наш, это предложенье
Как чистую, от сердца благодарность.
– Спасибо, братья. Вижу, что отказом
Я оскорбил бы отношенье ваше.
Повеливаю: всем наполнить разом
По-новой неприкаянные чаши.
За вас! Нет ничего на этом свете,
Что для меня бы драгоценней было,
Чем вы, чем мне ниспосланные дети
И нежная супруга Гепсипила.
Мы все – семья. Душа в едином теле.
Отныне вместе править нам столицей.
Но если я вам царь на самом деле,
Пусть Гепсипила будет вам царицей.
– Ура! За Гепсипилу! За царицу!
Орфей, возьми, пожалуйста, кифару –
Пускай застолье песней озариться!
Прославь царя с царицею напару!
– Простите. Дайте выйти, что вы встали...
Я задохнусь. Мне нужен свежий воздух.
Глаза мои от факелов устали.
Им хочется увидеть небо в звездах.
– Орфей, вернись! Лишился ты рассудка?
– Я сам за ним схожу. Я сердцем кроток.
К поэтам нужно относиться чутко
И не жалеть ни пряников, ни плеток.
– Орфей, ты где?
– Я здесь.
– Ну, здравствуй снова.
Какою мухой нынче ты укушен?
Ты даже не нашел для друга слова...
Неужто стал ко мне ты равнодушен?
Неужто позабыл ты, что когда-то,
Еще тогда, когда мы были дети,
Ты был дороже мне родного брата,
И я тебе был ближе всех на свете?
Не верю, чтоб в сегодняшнем угаре,
Забыл ты, став полена бессловесней,
О том, как ты играл мне на кифаре,
И в сердце проникал своею песней.
О том, как мы бродили под луною,
Беспечно презирая кривотолки...
– Ясон, ты посмеешься надо мною,
Но я тогда счастливей был, в Иолке.
Я удивлялся жизни как подарку,
Пусть многое душою не приемля...
Теперь готов завидовать я Аргу
И тем, кто с ним отправился под землю.
Попались мы в невидимые сети
И, кажется, запутались навеки.
Но более всего на этом свете
Я разочаровался в человеке.
Безумное, бездарное созданье,
В тщеславьи возмечтавшее о звездах,
Он сотрясти стремится мирозданье,
Но сотрясать умеет только воздух.
Скажи, к такой стремились мы свободе?
Такого мы себе желали счастья?
Мы снова закружились в хороводе
Всеобщей фальши и единовластья.
– Ах, вот в чем дело...
– Нет, Ясон, дослушай.
Уплыв, мы уподобились осколкам.
Мы бросили Иолк, но наши души
Навеки искалечены Иолком.
Мы жить, как нам мечталось, не сумеем.
Мы поддаемся с легкостью искусам.
Ты посмотри, что сделалось с Линкеем –
Поборник воли стал рабом и трусом.
А Кастор с Полидевком? Эти двое,
Любители потешиться мечами,
Всё взвесили холодной головою
И стали из солдатов палачами.
А ты, Ясон? Не правда ли, как странно:
Ты нас к сободе звал, ты к дальним странам
Затем лишь поманил нас от тирана,
Чтоб самому однажды стать тираном?
Мне больно.
– Ах, Орфей, как ты наивен.
Ведь ты не мальчик, ты понять обязан,
Что хаос человечеству противен
И беспорядок противопоказан.
Я к этому и сам пришел не сразу,
Но я теперь не допущу разброда.
Я истреблю анархии заразу –
Пусть даже с нею вырезав свободу.
– К чему слова, Ясон? Всё очень просто:
В тебе сильна по власти ностальгия.
Потом вам станет тесен этот остров,
И ты решишь завоевать другие.
Ты будешь возводить державы зданье,
Доказывая власти теорему.
И столько слов найдется в оправданье,
Что можно будет написать поэму.
– Довольно. Здесь становится прохладно,
Наедине с тобой и целым миром.
Вернемся в залу, будь она неладна,
И насладимся венценосным пиром.
Давай, Орфей, напьемся и забудем
О том, что мы друг другу наболтали.
Обнимемся и возвратимся к людям.
Мне кажется, мы попросту устали.
– О нет, Ясон. Порочным этим кругом
Я не сумею странствовать упруго.
Ты был всегда мне самым лучшим другом.
Боюсь, я навсегда утратил друга.
Не по пути нам.
– Поступай, как хочешь.
Но не забудь: ты принял сам решенье.
И если ты наш выбор опорочишь,
У нас начнутся жертвоприношенья.
Чем дольше сердце дружбою ведомо,
Тем горестней предательства похмелье.
Ну, что ж, друзьям – открою двери дома.
А недругам – ворота подземелья.
16
Пейзаж Элефтерии безотраден.
В каком-то нескончаемом миноре
Движением холмов своих и впадин
На побережье наступает море.
На отмели, со дна пробившись чахло,
Трава морская рассекает воду,
И кажется, что всё вокруг пропахло
Невыносимым ароматом йода.
На берегу уснуло беспробудно,
В песок зарывшись потемневшим носом,
Давным-давно заброшенное судно,
Доставшееся ныне альбатросам
И чайкам, что с раззинутыми ртами
И скорбным причатанием старушек
Летают над замшелыми бортами,
Покрытыми мозаикой ракушек.
Орфей бредет по берегу устало.
С какой-то отрешенностью во взоре
Глядит он на обветренные скалы
И волнами сереющее море.
Холодный ветер напевают песню,
Тугие тучи разрывая в клочья,
И птицы в бесприютном поднебесье
Повисли, как живое многоточье.
«Как скучен мир. Как тесны в нем границы.
Как всё до отвращенья в нем знакомо.
Куда летят, к чему стремятся птицы,
Скрываясь за безбрежьем окоема?
К былому невозможно возвратиться,
Нето бы все к чему-нибудь вернулись.
Обманутся жестоко эти птицы,
Как мы когда-то горько обманулись...»
На берегу пустынно и безлюдно.
Внезапно взгляд блуждающий Орфея
Невольно спотыкается о судно,
Доставшееся времени в трофеи.
– «Арго»! Старинный друг, забытый нами!
Прости... прости нас. В этой странной жизни
Настолько явь переплелась со снами,
Что можно на своей проснуться тризне.
Я пред тобой как перед небом каюсь.
Как судьбы наши, всё-таки, похожи:
Я тоже опустил до срока парус
И преданных гребцов утратил тоже.
Куда нам плыть теперь, куда нам деться?
Боюсь, весь мир по сути одинаков.
Нам больше ветер не подует в сердце,
И небо не пошлет заветных знаков.
Нас вышвырнут, смеясь, на берег воды,
Небрежно вслед махнув волной усталой.
На свете нет ни счастья, ни свободы.
И, знаешь, это к лучшему, пожалуй.
Когда-нибудь придет пора проститься,
И мы уйдем безропотно из дома...
И всё-таки – куда стремятся птицы,
Скрываясь за безбрежьем окоема?
Последняя песнь Орфея
– Друг, скажи мне, забыв о ссоре:
Что там плещет за краем суши?
– Это море, всего лишь море.
Ты послушай его, послушай.
Ты послушай, как пенный шелест
Вырастает из синей глыбы,
И безмолвно плывут на нерест,
Серебрясь, словно звезды, рыбы.
– Расскажи, что за луч несется
Над кудрявыми облаками?
– Это солнце, всего лишь солнце.
Ты потрогай его руками.
Ты не бойся обжечься светом –
Беспризорники и скитальцы,
Из-за моря примчатся ветры
И подуют тебе на пальцы.
– Я брожу по гнилым болотам,
Мое сердце в тоске слабеет.
Друг, скажи мне, скажи мне, что там
Так пронзительно голубеет?
Я глядел и глядел бы слепо
В приоткрытую эту дверцу...
– Это небо, всего лишь небо.
Ты прижми его прямо к сердцу.
– Друг, поведай, мне нужно это,
Расскажи, не кривя душою:
Что там скрыто за краем света,
Непонятное и большое?
– Это бездна, всего лишь бездна.
Ты объятьям ее откройся,
Подари себя безвозмездно
И не бойся ее, не бойся.
17 мая 2006г. – 20 января 2007г.
Франкенталь, Германия