Перелетный сын, горе-горюшко...
На пороге ночь, стук колес как свет
со слезой зайдет сквозь зрачка ушко
и потянет внутрь гордый прах побед.
Ах, зачем меня отпускала мать,
по косым дождям не жалея ног,
да по небу, где бога не сыскать -
то-ли слеп, а то-ли и сам есть бог.
Слов уж нет почти, все говорено,
заплетай в косу флаги рваные.
Наши страхи все обустроены,
то-ли смелы мы, а то-ли пьяные.
И фитиль дымит, канонир не спит,
только порох мокрый, хоть выжимай.
Только взгляд горит, только друг молчит,
и как хочешь, так его и понимай.
Это, видимо, осень.
Она, как известно, не спросит,
она наступает, приходит, влетает,
целует, как женщина нежно, глаза.
И летит листва, словно лета черновики,
а в душе слеза, горькая слеза,
и рыжеют виски.
Только лупит дождь, что бы нового…
Куда взгляд ни кинь – всюду моросит,
зябко, как от взгляда сурового.
Воротник поднял, и айда в такси,
и айда подальше от этих мест.
Закури, и хоть с кем-нибудь простись,
и катись, покуда не надоест,
а как надоест – все равно катись.
Все равно – беги, растрясти жирок,
да ладонью осень лови, как сон.
И чем дальше твой чахленький мирок,
тем острее жизнь и тем громче звон
порыжевших нот и латунных струн
от древесных рук, от ветвей смычков.
Дирижер, сошедший с небесных рун,
пробежал по лужам и был таков.
Это, уж точно, осень,
Она, к сожаленью, не спросит.
А что тебя спрашивать – сам ведь не знаешь,
кто же на землю нас гонит-то,
и когда наступает пора
молчаливого, мудрого золота
и рыдающего серебра.
Вдруг чирикнет сердце, как воробей,
тот, который вылетит – не поймать,
протрезвись, дурак, да рванули к ней.
Да с ума сошел, да твою же мать!
Она спит и видит во сне метель,
и тебя забыла давным-давно,
во французском городе Ла-Рошель
океанский бриз сторожит окно.
Там тепло, коньяк, там Атлантика -
это, брат, не море Московское.
На душе узлы, вроде бантика,
и лежит нечто серое, плоское.
Так вези, браток, сколько хватит мзды,
или, вот, покуда не рассветет.
Обделил господь – не нашел узды
моему коню. Вот и не везет.
Осень, красавица осень,
родное заплаканное лицо.
Медленный танец влюбленных богов,
как река, выходит их берегов,
и всходит ко мне на крыльцо,
и молчание вновь превратит в добро,
и печаль предпочтет серебро.