Письмо Арлекину.
Здравствуй, мой стародавний друг! Знаешь, сегодня меня обвинили в том, что я слишком увлечена твоим образом... Но разве можно обвинять человека в первой любви? Помнишь наш выпускной студенческий спектакль? Наши немыслимые кульбиты на сцене, когда тело становилось гутаперчивым, а грим вдруг начинал течь по щекам. Вот тогда, увидев тёмные полоски на твоих щеках, я решила, что виноват грим. Ведь мы соскребали его с остатков коробочек, зная, что завтра кончатся студенческие годы и мы разъедемся по "направлениям". Самые пронырливые сумеют остаться здесь в городе. Ни я, ни ты не относились к последним. Нас ждали театры на перефирии в разных концах, теперь уже бывшего Союза. Я решила помочь тебе и незаметно, когда нас перекрыли передние актёры в мизансцене, протянула тебе зеркало и напудренную ватку. Но ты не заметил моего жеста. Ты смотрел на меня потусторонне. А темные полоски всё текли и текли по щекам. И тогда я поняла, что ты плачешь. Плачешь по настоящему. Я не помню, как мы доиграли наш спектакль. Ещё звучала над закрытым занавесом наша песня - "Часы стучат тик-тик-так, расставанье - плохой спектакль...", а ты уже убегал, на ходу вытирая лицо рукавом белого балахона. Тогда я забыла о последнем выходе всей группой на сцену и бросилась за тобой: "Вовка! Стой! Ты куда?"
Мне удалось тебя догнать уже на выходе. Да и то потому, что ты вдруг резко остановился и повернулся ко мне. Платье Коломбины напоминало жалкую тряпку, ведь смётано оно было "наживую". Я рванула мешавшие тряпки, оставшись в трико. А ты смотрел уже не мимо, ты смотрел прямо в глаза. Твой взгляд, он сказал всё без слов... Так смотрят только влюблённые... Я вдруг заметила, что глаза у тебя голубые - голубые, васильковые... "Аришка!", ты протянул руки и длинные рукава смешно повисли. "Вовка! Ты что, очумел?"- я попыталась увернуться, но ты уже крепко сжимал меня в объятьях, и целовал лицо, глаза, щёки... Теперь уже грим потёк и по моему лицу. А потом ты, осторожно приподнял пальцами мой подбородок и поцеловал нежно, словно боясь самого себя, в губы. Я сама не осознала, что отвечаю на твой поцелуй, а ты, поняв это, уже не прекращал своего поцелуя. Если бы не скрипнувшая в холле дверь, мы наверное простояли так вечность. Не сговариваясь, мы взялись за руки и выбежали на улицу. Прохожие оборачивались на нас, один паренёк даже выронил огромный арбуз с авоськи, и он лопнув, стал похож на самого паренька, стоявшего с открытым ротом. Эти картинки вспомнились потом, сейчас они, по актёрской привычке просто фиксировались в голове. Когда мы очутились перед дверью квартиры, которую ты снимал с другом, на нас вдруг напал гомерический хохот. Ты никак не мог попасть ключом в замочную скважину, мешали рукава балахона... Только теперь мы поняли реакцию прохожих на нас... Перемазанные в гриме лица, остатки платья Коломбины, пристёгнутые перед спектаклем булавками и твой, завершающий сумасшедшую картину, наряд...
А потом была наша ночь. Ты кажется тайком позвонил другу от соседей, когда бегал в магазин за вишнёвым соком, потому что друг в ту ночь так и не пришёл домой. Мой милый Арлекин, я только сейчас осознала, что ты знал все мои привычки и даже вишнёвый сок не был для тебя тайной. Ты признался, что заметил меня ещё при сдаче вступительных экзаменов. Ведь я единственная на потоке была естественно рыжей! Готовый клоун! Мне все годы учёбы неизменно доставались смешные роли, а тебе наоборот печальные... Ты очень редко улыбался. В эту ночь ты говорил и говорил о любви, и я кажется впервые увидела твою добрую, нежную стеснительную улыбку. Утром мы пошли в деканат и умоляли пересмотреть направления, отправить нас в самый захудалый, даже не театр, а сельский клуб. Но наткнулись на непробиваемую стену. Сейчас я понимаю, что мы могли бы попросту уехать вместе, всё равно бы дипломы, которые вручались только через полгода отработки, нам бы выдали. Но тогда мы - желторотые юнцы не понимали всей этой системы... Наши поезда шли в разных направлениях... Один в пункт "А", другой в пункт "Б"... "А и Б сидели на трубе, А упало, Б пропало, что осталось на трубе?"...
Я смотрю на фотографию сына, он весело смеётся, его удалось рассмешить именно этой поговоркой. Единственная, кажется, не серьёзная фотография. Вот он в первом классе, его совсем не видно из-за букета, но глаза вот-вот заплачут... Он потерял меня в толпе родителей. Вот он на выпускном вечере... Подтянутый, голубоглазый. И снова серьёзный. А вот его выпускной спектакль в театральном институте... Он - в роли Арлекина... Я перебираю фотографии, а поезд уносит нашего Алёшку всё дальше от меня и всё ближе к тебе - из пункта А в пункт Б... В театр, где ты работаешь главным режиссёром... Я не знаю, узнаешь ли ты сына? Ведь он такой же естественно рыжий, какой была я... Однофамильцев много, да и помнишь ли ты теперь мою фамилию... А отчество Владимирович, оно ни о чём не говорит. Тогда много лет назад ты обиделся в письме из-за пустяка и перестал писать... А я... Я просто не сообщила, что нас через 9 месяцев стало уже трое... Впрочем, не трое... Мы так и жили все эти годы вдвоём с Алёшкой...