1
Они начинались со смерти.
Февраль, как покинутый муж,
Рассыпался пьяно по тверди
Обрывками снега и луж.
Тяжелая, вязкая слякоть
Плыла, как размокнувший мел,
И воздух готов был заплакать,
Когда бы он плакать умел.
До скуки, до боли незимне
Чернела решетка стволов,
Застыв в изнурительном гимне
Кладбищенских колоколов.
Дожди моросили упрямо,
И к небу ладони воздев,
Священник у вырытой ямы
Молитвы читал нараспев –
По-русски, но с легким акцентом,
Листая, как школьник, тетрадь.
И ветер по траурным лентам
Катился, топорща их гладь.
Закупорив мысли в сосуде,
Построившись в полукольце,
Стояли какие-то люди
С дежурной печалью в лице.
Так было на всяческой тризне,
Так судит времен круговерть.
Что может быть будничней жизни?
Что может быть проще, чем смерть?
Они, словно две половинки,
Друг друга нашли на земле...
Дорога с кладбища. Поминки.
Бутылки и снедь на столе.
Салат. Бутерброды. Селедка.
Тушеного мяса куски.
По рюмкам разлитая водка
Теплеет в руках от тоски.
Вонзаются капли, как сверла
В безвольный податливый воск,
Наждачно царапают горло
И пленкой ложатся на мозг.
Но нету спасенья от жажды,
От горького жженья огня.
– А помнишь ли ты, как однажды...
– Оставьте в покое меня.
Простите... Конечно, спасибо...
Да-да... Ничего, ничего...
Послушайте, вы не могли бы
Оставить меня одного?
Неужто так трудно... О Боже –
Какая-то муть в голове...
Курите... Нет-нет, я попозже...
По рюмке? Да хоть и по две.
А стало, как будто, теплее...
Ну да – как по сердцу лучом.
О чем я совсем не жалею,
Так это совсем ни о чем.
Чего? Покурить? Это можно.
От дыма редеет печаль.
Смотрите, как серо, как тошно –
Хорошенький нынче февраль.
То в лужу нырнешь, как оляпка,
То в грязь, как свинья, по плечо.
Пойдемте отсюда, здесь зябко.
Неплохо бы выпить еще.
Пусть с рожи смывается глянец,
Как пыль промелькнувших веков.
Господь, вроде, жалует пьяниц,
А пуще всего – дураков.
Я в тупости буду упрямым,
Она – от раздумий приют...
Налейте шампанское дамам,
А то они водки не пьют.
Ничто нас на свете не тронет,
Ничто до конца не сразит.
Пусть мертвые мертвых хоронят,
Как Библия мудро гласит.
За что будем пить? За удачу,
Не то б нас Господь попрекнул.
Чего вы? Я вовсе не плачу.
Я просто случайно икнул.
Чего вы столпились? Негоже
Молиться, стаканом звеня...
Друзья, я люблю вас. Но все же –
Оставьте в покое меня.
2
Я помню, мелькали недели
И месяцы, в омут спеша.
И в маленьком тающем теле
Дробилась в осколки душа.
Всё было мучительно просто –
Вершился хмельной самосуд.
И жизнь, прилепясь, как короста,
По коже рассыпала зуд.
От звуков весеннего гула
Снаружи дрожало окно.
А я, приковав себя к стулу,
Глотал, как отраву, вино,
А то и покрепче, лелея
Несчастье свое без конца,
Себя, очевидно, жалея
Сильнее, чем прах мертвеца.
Какая жестокая радость,
Какая бездарная роль –
Почувствовать в горечи сладость,
В фетиш превратив свою боль,
Стоять у придуманной рампы
И, в публику выбрав судьбу,
Лучи электрической лампы
Размазывать пальцем по лбу.
Но это лишь часть послесловья.
Я помню – всё было не так.
Мой взгляд, ослепленный любовью,
По капельке впитывал мрак,
Гляделся в него с изумленьм,
Не в силах поверить во тьму,
Сочтя бытие промедленьем,
Не нужным ему самому.
Не нежно, но жестко и грубо
Твердела остывшая боль.
И смачивал горькие губы
Утративший вкус алкоголь.
И время тревожною птицей
Стучалось в глухой мавзолей.
И год вырастал единицей,
Сменившей один из нулей.
3
Бессмысленных дней вереницы,
Как полчища, шли напролом,
Пока не срослись единицы
Кровавым сентябрьским числом.
Безоблачный призрак вчерашний
Уплыл, натянув паруса.
Одиннадцать – словно две башни
Нацелил сентябрь в небеса,
Чья ровная гладь голубела,
Над миром склонясь набекрень.
Порой превращаются стрелы,
Не зная об этом, в мишень.
Их стройные станы разбиты,
Развеяны в горьком бреду.
Огонь, человеком добытый,
Добытчика мучит в аду.
Слепя, полыхают зарницы,
Замедлив вращенье Земли.
Недавние две единицы
Лежат, превратившись в нули.
Царит в голове отрешенье,
И быль принимая за сон,
Меняет свое отраженье
Стремящийся к устью Гудзон.
И смотрится тем ненавистней
Числа календарного жердь –
Сложились три тысячи жизней
В одну беспробудную смерть.
Печальная весть шелестела
С экранов, страниц, площадей...
Я думал: какое мне дело
До этих погибших людей?
Истории вечные шифры
Настолько наш мозг оплели,
Что крупные числа и цифры
Для нас всё равно, что нули.
Затмив незнакомые лица
Звучит, как вселенский хорал,
Чужая для всех единица,
Которую ты потерял.
Незримая капелька в море –
Но что все моря без нее?
Какое всеобщее горе,
Сильнее, чем горе твое?
Но тех, что глядели с экрана,
Как некая скорби юдоль
Сроднила внезапно и странно
Великая общая боль.
Стесненные чувства большие
Прорвались на свет горячо,
И плакали люди чужие,
Уткнувшись друг другу в плечо.
И каждый, казалось, сквозь смуту
В число привносил свою дробь.
Сближает людей почему-то
Не общая радость, а скорбь.
И глядя в их горькие лица
Сквозь собственный тающий дым,
Я чувствовал, как шевелится
Во мне сострадание к ним,
Как сердца горячая мякоть
По телу течет, словно ртуть.
И как же хотелось мне плакать,
К кому-то склонившись на грудь!
4
Строка вырастала за строчкой,
Как вязь, на бумаге пустой,
И то, что казалось мне точкой,
На деле сошлось к запятой.
И двигалось время по кругу,
И кругом плыла голова,
И буквы теснились друг к другу,
С опаской сливаясь в слова.
Я вынырнул, словом, наружу,
Из прошлого вытянув нить,
Сумев сохранить свою душу
И разум сумев сохранить.
Зачем? Хорошо, что не знаю.
Но жизнью настигнутый всей,
Шагал я вперед, как к Синаю
Однажды шагал Моисей,
Пусть цели такой не имея,
Пусть Бога постичь не готов,
Но, всё-таки, сердцем немея
От запаха трав и цветов.
Мне стал удивительно ясен
Спустившийся вниз небосклон,
Светло зеленеющий ясень,
Резно распластавшийся клен
И тополь, омывший, как грезы,
Свое отраженье в реке,
И белая нежность березы,
Подобная свечке в руке.
Очистившись разом от пятен,
В какой-то натужной борьбе,
Я всем и всему стал понятен,
Оставшись невнятным себе...
Из полузабытого тлена
Явилась она на бегу –
Светлана, Татьяна, Елена...
Я имя назвать не могу,
Не вправе. Часы нам пробили,
Смутив голубой окоем.
Мы вряд ли друг друга любили,
Но делали это вдвоем.
Вдвоем ненавидeли время,
Ругая его горячо,
И жизни порожнее бремя
Толкали с плеча на плечо.
Зачем-то звучанье проснулось
В оглохшей латунной трубе.
На чёрта ты мне подвернулась?
На чёрта я сдался тебе?
Мы горько хлебнули из чаши,
Отведав ее глубину,
И судьбы разбитые наши
Наметели склеить в одну,
Спасая друг друга от жажды,
Как раненных в брюхо в бою.
Но в сердце вынашивал каждый
Единственно горечь свою.
Мы знали, увы, что на деле
Нас личная горечь свела,
И даже боялись в постели
Приблизить друг к другу тела.
Мы жили темно и не вешне,
Стирая друг друга до дыр,
Порой реагируя внешне
На данный для жительства мир.
По-детски бездумно, невинно
Читали глаза, не спеша,
Названия стран: Украина,
Россия, Германия, США.
Был мир одеяльно лоскутен,
Шагая по новым следам.
– А, знаешь, мне нравится Путин.
– Да вы извращенка, мадам.
– Ты попросту слеп, бедолага.
Ты счастью России не рад.
Пойми, он желает ей блага...
– Дорогу ей вымостив в ад.
– Да чем он тебе не по нраву?
– Да всем не по нраву он мне.
Ты чувствуешь, что за отраву
Скормить он намерен стране?
Он в ней свою вотчину видит,
Поживу гэбэшных ****ей.
По-моему, он ненавидит
Талантливых в чем-то людей.
Заполнит он серостью шири,
Бескрайний российский масштаб,
И место отыщет в Сибири
Тому, кто не трус и не раб.
Неволя, что пуще охоты,
Дыханье закупорит кож,
И новые лже-патриоты
Прокаркают старую ложь.
– Ты глуп. Ты наивен. Ты странен.
Ах, да! Вспоминаю сейчас –
Ведь ты же у нас киевлянин,
Ведь ты украинец у нас!
К тому же, еврей. Твой Мессия
Желал бы, наверно, чтоб в тлен
И прах превратилась Россия,
Вовек не поднявшись с колен.
– Ах, да, я забыл – ты москвичка,
А вы не жалеете слов,
Посконно браня по привычке
Евреев, а нынче хохлов.
Кто дальше? Грузины? Прибалты?
Весь мир виноват, но не вы?
– Какую-то глупость сказал ты.
Язык доведет...
– До Москвы.
Прости. Мы, как малые дети,
Несем несусветную чушь.
Чем дольше живем мы на свете,
Тем пагубней это для душ.
Должно быть, свихнулись мы разом,
Иголку достав из яйца.
Зарвавшийся в гордости разум,
Как яд, отравляет сердца.
– И ты извини меня... Боже,
Какое нам дело до всех?
Ругая других, мы, похоже,
Забыли про собственный грех.
Послушай... Утешимся малым,
Пока мы живем на земле.
Вино разольем по бокалам
И свечи зажжем на столе.
Пусть п;шло. Нам, чувствую, нужен,
Пока не сошли мы с ума,
Простой романтический ужин,
Когда за окошками тьма...
– И месяц.
– И звезды.
– И звезды.
И их отраженье в реке.
– И мы будем нежно и просто,
Рукой прикоснувшись к руке,
Сидеть за столом. Это чудо.
Ты веришь еще в чудеса?
– Не знаю. Но верить не худо.
Нам, всё же, даны небеса
И эта планета – впридачу.
– И миг.
– И минута.
– И час.
– За что будем пить? За удачу?
– Давай лучше выпьем за нас.
– Давай. Что глядишь так невинно?
Какая-то хитрость зовет?
– Нехай уж живет Украина.
– Пускай и Россия живет.
– Скажи, ведь на разные страны
Не может распасться душа?
– Не может.
– За Конго!
– Гайяну!
– Бразилию!
– Англию!
– США!..
Я знала, что общая нота
Найдется для спорящих душ –
Зачем же бранить нам кого-то,
Когда есть для ругани Буш?
– Оставь его, ради святого.
Неужто, ей-Богу, невмочь,
И ты из-за Буша готова
Испортить нам вечер и ночь?
При ближнем – зачем тебе дальний?
Дверной нам маячит проем.
Допьем – и отправимся в спальню.
И будем сегодня вдвоем.
Погашена свечка. До донца
Допито в стаканах вино.
Темнеет земля за оконцем,
И в комнате нашей темно.
От звездной клубящейся пыли
Движения неба легки.
Мы ночью впервые любили
Друг друга, себе вопреки.
5
Заноза размером с полено
Ворочалась в недрах души.
Забавно судить о вселенной
Из ниши германской глуши,
Из спячки медвежьей берлоги,
Где город на сломе веков
Лежит, как валун у дороги,
И мхом обрастает с боков.
Укрытый времен одеялом,
Он видится странным, чужим.
Печально утешиться малым,
Навеки расставшись с большим.
Жужжащее многоголосье,
Неспешность граничит со сном.
Я с ним удивительно сросся,
Вернее, запутался в нем,
Как муха в густой паутине.
И жизни спокойной елей
Смертельным мне кажется ныне,
Как едкий и вяжущий клей.
Немного ж я мудрости нажил...
Устав от подобных наук,
Я жду со смиреньем, когда же
Появится в сетке паук.
А, впрочем, – покончим с тоскою,
Сожжем безвозвратно мосты.
Есть радость в уюте, в покое,
В сознаньи мирской простоты.
Заменим на свечи огарки,
Пусть пляшет огонь веселей.
Здесь очень красивые парки
И пряно дыханье аллей,
Отрадно шуршание листьев,
И ветер, густой, как слеза,
По улицам рыщет, очистив
На время от туч небеса.
Насытясь печальною пищей,
Молитву пред сном сотворя,
Задумчиво дремлет кладбище
Под желтую песнь ноября.
Сквозь пласт вековых наслоений
Грядущего виден порог.
И розов оттенок строений
Над серым асфальтом дорог.
Витает вселенская прана
Над местом немыслимых встреч.
Здесь слышится чуть ли не странно
Простая немецкая речь.
Пирог, испеченный из крошек,
Венок переплетшихся лент.
И даже в мяуканьи кошек
Звучит иностранный акцент.
Играют со временем в жмурки,
Отбросив приличье гостей,
Поляки, хорваты и турки
И «русские» разных мастей.
Они здесь намерились высечь
Огонь из потухших окон,
Всего полусотнею тысяч
Создав лилипут-Вавилон,
Оттиснув смиренных арийцев,
Чей дух в послушаньи ослаб.
Здесь даже семья ассирийцев
Открыла свой дёнер-кебаб,
Усилив родство с Вавилоном.
Но местная мудрость древна,
И жизнь по извечным канонам
Плывет с постоянством бревна,
Веселую прыть иностранства,
Его бесшабашный каприз
Опутав трясиной пространства,
Безудержно тянущей вниз,
Ко дну. Шелушась, позолота
Пластами сползает с плеча.
Стоят над безбрежьем болота
Лишь ратуша да каланча,
Да церкви кургузые башни –
Уставы хранит монастырь.
И мир, бесконечно вчерашний,
Листает свой древний псалтырь.
6
Как весла, лишившись уключин,
Кромсали мы мутный поток.
– Послушай, становится скучен
И тесен для нас городок.
Немыслимо – в центре Европы
Сидеть на цепи, будто псы!
Мы стали почти мизантропы,
С тоскою считая часы.
– Давай сосчитаем столетья –
В них высятся годы горой...
Сейчас ведь две тысячи третий?
– Пока что всего лишь второй.
– Прости. Перепутал. Привычка.
Две тыщи второй? Это шифр.
Какая нелепая смычка,
Какая симметрия цифр!
Последняя песнь добровольца,
Эмблема пропащих людей –
Сплелись обручальные кольца
Меж шеями двух лебедей.
– Послушай, вожак оскопленных,
Ты слишком печально остришь.
Поехали в город влюбленных!
– В Венецию?
– Лучше в Париж.
Представь себе только: бульвары,
Кофейни, уютный отель,
Мосты через Сену, клошары,
Монмартр, Нотр-Дам, Сен-Шапель...
– ... Взрыхлим Елисейские пашни,
Вручим Инвалидам протез
И прыгнем с Эйф;левой башни
В гранитный покой Пер-ля-Шез.
– Оставь свой кладбищенский юмор!
Ты так себя держишь порой,
Как будто давно уже умер,
Земли наглотавшись сырой...
Прости... Вот язык – точно веник...
Я вовсе...
– Ну что ты дуришь.
Забудем. Вот только без денег
Нам кукиш покажет Париж.
Ты, часом, не ждешь ли наследства
От бабки из дальних земель?
Нужны хоть какие-то средства,
Когда намечается цель.
– Добудь! Ты – мужчина. В чем дело?
Живи, закусив удила.
Тебе еще не надоело
Писание в ящик стола?
Неужто тебе не обидно
Себя поместить под колпак?
– Писание в стол – незавидно.
Но лучше, чем в мусорный бак.
– Зачем так чураться работы?
– Не бойся, я деньги найду.
Неволя – не пуще охоты
Гулять в Люксембургском саду.
Я ловок, как лис, от природы.
По крайней, по-лисьи я рыж.
Весною грядущего года,
Клянусь, ты увидишь Париж.
В объятиях нежного марта,
В едином порыве двух душ
Мы плюнем с вершины Монмартра
На нашу германскую глушь.
7
Нетрудно нажить себе грыжу
В стремлении выкопать клад.
Одни тяготяют к Парижу.
Других привлекает Багдад.
В прозрачно-зеленом апреле,
От ранней весны подшофе,
Мы друг против друга сидели
В парижском плавучем кафе,
Глаза закрывая невольно,
Не веря, что это не сон.
И мерные, легкие волны
Плескались о борт в унисон,
Меча меж его балюстрадой
Икринками брызги. Собор,
Поднявшись белесой громадой,
Вычерчивал шпилем узор
В пунктирно синеющей ряби
Небес, вожделенных с утра.
Ползли вперевалку, как крабы,
По телу реки катера
И терлись о щеки причала,
Стряхнув посетителей с плеч.
И гимном весенним звучала
Гнусаво-картавая речь.
Мы пили с рогаликом кофе,
Ломали нарезаный сыр,
Не ведая о катастрофе,
В которую сверзился мир.
Жужжа, поправляя рукою
Лоснящейся бабочки бант,
Носился, как шмель над рекою,
По палубе официант.
Короткие пальцы живые
Строчили заказы в блокнот,
Хватая за край чаевые
В шуршащем обличьи банкнот.
– Ну, как вам понравилось?
– Очень.
Вернее... С’еtait delicieux.
Сочтите.
– О, я буду точен!
С вас сотня, madame et monsieur.
– За булочку с кофе? Не худо!
Мы вроде не грабили банк,
Чтоб с нас...
– Ах, простите! Покуда
Я путаю евро и франк.
Увы, не понять иностранке
Француза скупую слезу...
Ах, где же вы, милые франки,
Ах, где вы, сантимы и су!
Семнадцать.
– Имейте же совесть!
– Ну-ну, обойдемся без драк.
Минутку...
– Вы слышали новость?
Америка вторглась в Ирак!
– Пожалуйста... Сдачи не надо...
Как-как, вы сказали?
– Ну да,
Они маршируют к Багдаду.
Приятного дня, господа.
– И кто же?
– Пехота и танки,
Готовые драться за куш
Вконец обнаглевшие янки.
Сказать бы: fermez-vous le Bush!
Мы шли по парижским бульварам.
Смеркалось. Маячил ночлег.
– «Отмстить неразумным хазарам
Сбирается вещий Олег...»
Что сказано верно – «как ныне»...
Теперь он дойдет до конца.
Он мстит им за «Бурю в пустыне»,
За мнимую слабость отца,
За башни Торгового Центра...
– Оставь этот вздор. Мы и так...
– Плюс нефть. Когда капают центы,
Забыть сантименты – пустяк.
Неплохо бы всем нам забыться
Пред тем, как спуститься во мрак.
Столкнулись усатый убийца
И наглый безусый дурак.
– Послушай, мы, всё же, в Париже.
Взглянул бы на небо, поэт.
Оно здесь, по-моему, ниже.
– А, может, его здесь и нет,
А есть лишь сиреневый воздух
Прозрачной вечерней зари.
И мир, забывая о звездах,
Зажег на земле фонари.
– Таким ты мне нравишься больше.
Какое нам дело до всех?
Спасибо, отзывчивый Боже,
За радость обычных утех.
За окна, горящие желто,
За гулкую ширь площадей,
За праздные, шумные толпы
Идущих навстречу людей...
– Да-да... Раствориться... Забыться...
Смешаться с толпою горилл.
Не проще ли было б напиться?
Прости, я неловко сострил.
Становится чуточку сыро.
Усталость нахлынула вдруг...
Чем дальше бежим мы от мира,
Тем туже сжимает он круг.
Оставим на время планету,
Вернемся, пожалуй, в отель.
Надежнее гавани нету,
Чем в маленькой спальне постель.
Свернешься в клубочек, как кошка,
Я рядом присяду, как страж,
И будем на мир из окошка
Глядеть, как на некий мираж.
8
Едва утолившие голод,
Отведав парижской весны,
Вернулись мы в маленький город,
Дремавший и видевший сны.
Теперь ему снились каштаны
И ветви сирени в цвету
И птицы, легко и гортанно
Творящие песнь на лету.
Теперь ему снились ступени,
Ведущие в синию высь,
По коим прозрачные тени
Ступали бесшумно, как рысь,
Волшебно, весенне, воскресно,
Как в некий желанный ковчег,
Мечтая упасть в эту бездну
И в ней раствориться навек.
Счастливый, как малый ребенок,
Был город весной вознесен
И тихо мурлыкал спросонок,
По-новой закутавшись в сон.
Какая святая беспочность,
Какая жестокая блажь!
Здесь точку поставила вечность,
От скуки сломав карандаш.
Здесь в узел запутались тропы,
Утратив подвижность свою.
И жизнь в середине Европы
Приблизилась к небытию.
Почило до срока Творенье,
И, кажется, где-то вдали,
В каком-то ином измереньи
Вершится вращенье Земли,
Грохочут сраженья и битвы,
И в яростных вспышках огня
Возносятся к небу молитвы
В преддверии Судного Дня.
Томясь в ожиданьи Мессии
Разрезал клинок небеса.
И в ставшей далекой России
Творились не те чудеса.
Там время явило коварство,
Безумствуя календарем.
Воскресло мышиное царство
С могучим мышиным царем.
Страна ощущала сиротство
И, видя звериный оскал,
Бездарное лже-патриотство
Шарахалось прочь от зеркал.
Вонзались в уставшие души
Набравшие вес упыри,
Пугая кошмаром снаружи
Недуг, что гнездился внутри.
Народу приелись изгибы,
Он ждал прямизны благодать.
Готовы голодные рыбы
Любую наживку глотать,
От ряби устав, принимая
Крючка заостренную сталь
За благо. Кривая прямая
Незримо срослась в вертикаль.
Восторженно блея и воя,
Страна устремилась в пике.
Лишь те, кто ослаб головою,
Мечтают о сильной руке.
Живое опутала нежить.
Неужто большая земля
Иного не стоила, нежель
Гэбэшная свора Кремля?
Мышиный правитель осалил
Застывший под гимны народ,
Который щелкунчиком скалил
В улыбке бессмысленной рот.
9
«Спортсмен, комсомолец, отличник...»
Цитата истерта до дыр.
Народ – православный язычник,
Которому нужен кумир.
Пусть жизнь беспросветно убога,
Пусть с ложью соседствует грязь –
Он молится новому богу
И лоб расшибает, молясь.
А, впрочем, – какое мне дело?
Россия – чужая страна.
Не зажили шрамы раздела,
Но наша ли в этом вина?
По рюмкам расплескана влага,
Бутылки разбито стекло.
Единство – настолько же благо,
Насколько порою и зло.
Раздел, ненасытный, как молох,
К реакции склонен цепной –
Промчался оранжевый сполох
Над бывшей моею страной.
Жила в эти дни Украина,
Сумев доказать, что народ
Отнюдь не тупая скотина,
Что смотрит в пастушечьий рот
С послушно-умильной гримассой,
Готовый, терпя произвол,
С восторженным блеяньем мясо
На барский пожертвовать стол.
В короткой, мучительной славе
Был обух расшиблен плетьми,
И виделся вызов державе,
Который был брошен людьми.
Казалось, есть высшая мера,
Способная миф размолоть,
Поскольку державы – химера,
А люди – духовная плоть.
Но быстро рассыпалось счастье –
Движеньем незримой руки
Страна разделилась на части
По древнему руслу реки.
Распалось ее «незалежье»,
Задравшее нос свой до звезд,
На лево- и правобережье
С едва ли намеком на мост.
В порочном запутавшись круге,
Народ становился всё злей,
Презрительно видя друг в друге
«Бендеровцев» и «москалей».
Трещавшую плоть Украины
Тянули державы сыны.
И, всё же, милей апельсины
И розы, чем пули войны.
10
Мне врезался в память, как молот
В огнем размягченный металл,
Один удивительный город,
В котором я свет увидал,
В роддоме подольской больницы,
В палате, где тридцать детей
Впервые подняли ресницы
В преддверии дальних путей.
Тревогою дата звучала,
Пророчили сестры беду:
«Тринадцать... Как будто им мало
Проклятых шестерок в году!»
К чему суеверничать, сестры?
Нам жизнь как подарок дана.
Неужто сумеет так остро
В нас когти вонзить сатана,
Прибрать нас бесовской рукою,
Как пригоршню меченых карт?
Оставьте «тринадцать» в покое –
Важнее не цифра, а март,
Капризный, изменчивый месяц,
Рожденный движением Рыб,
Что небо как тесто замесит,
Оставив в нем легкий изгиб
Движением скользкого тела...
Возможно, я чуточку сноб,
Однако не графское дело
Себя помещать в гороскоп.
Нелепы такие соблазны,
На судьбы кладущие тень.
Мы тем хороши, что мы разны,
В один урожденные день.
Я помню немного из детства –
Квартирку в две комнаты, сад,
Что, кажется, рос по соседству
За тощей решеткой оград.
Я палкой по прутьям чугунным
Любил грохотать на ходу,
Как, верно, проводит по струнам
Скрипач в полудетском бреду.
Я помню сквозь лет перевалы
О том, как однажды легко
На вывеске полуподвала
Впервые прочел: «молоко».
Я помню названия улиц,
К которым свой щуп, как моллюск,
Протягивал, важно сутулясь,
Покатый Андреевский спуск,
Макушкой расстрельевской церкви
Над кручей днепровской паря
И отблески солнца, как серьги,
Прохожим и птицам даря.
Я помню ночные прогулки,
Крещатика тусклый неон
И старых дворов закоулки,
И новых районов бетон.
Мы шлялись по городу свитой,
В окраин залазили глушь
И камерой полуразбитой
Снимали веселую чушь
И сами давились от смеха,
И сделав потехою труд,
Кончали в саду политеха
С бутылками пива маршрут,
В беспечном своем однодневьи
Мгновений растратив запас.
И белки, спускаясь с деревьев,
Глядели с укором на нас.
Я помню – и рыжесть их станов,
И мелкий пунктир их следов,
И нежность весенних каштанов,
И тяжесть осенних плодов,
Летящих коричневой стайкой
Из трещин колючих шаров.
И осень шагала хозяйкой
По шелесту толстых ковров
И запахом, терпким и свежим,
Светло приникала к виску,
То лаской мучительно нежа,
То вдруг нагоняя тоску.
И этим касаньем навеян
Был сладкий и горький искус.
Я помню названья кофеен
И кофе из турочек вкус,
И пьяных ночей паранойю,
И муку похмельных голов,
И спинки скамеек с резною
Кириллицей матерных слов.
Я помню до зуда на коже
Печерска ленивую спесь,
Усталые лица прохожих
И суржика адскую смесь,
И красное чрево трамвая,
И грохот звенящий его –
Я помню. Но я забываю
По капле себя самого.
Уходит в пространство иное
Мой город, как груз оброня
На четверть столетья со мною
Пятнадцать веков без меня.
11
Cюда я вернулся по-новой
В две тыщи девятом году.
Рассыпались кашей перловой
Снега на невидимом льду,
И эта забытая снежность
Казалась, стреножив мой взгляд,
Укором, похожим на нежность,
И нежностью, горькой, как яд.
Дремавшие силы проснулись,
Разрушив предательский круг,
И длинные линии улиц
Сомкнулись в пожатие рук,
В следы поцелуев, в объятья,
Разведшие стрелки часам.
– По здраву ли, сестры и братья?
– По здраву ли, друже, ты сам?
Шипит на плите сковородка,
Тарелки парят над столом,
И в рюмки разлитая водка
Прозрачно блестит за стеклом.
Река, отгуляв, у причала
Под сваями свила гнездо.
– Рассказывай...
– Выпьем сначала,
Не путайте «после» и «до»,
По сути различные ноты.
– А ты всё такой же...
– Дурак.
Меняться не вижу охоты,
Пока не родился тот рак,
Что свистнет с макушки Казбека.
– Во что же он свистнет?
– В клешню.
Уважьте, друзья, человека,
Позвольте откушать квашню.
– Квашня – это тесто.
– Да что вы!
Я думал – капуста... Ну, что ж,
Вы выпить со мною готовы?
– За что?
– За вселенскую ложь.
За то, что мы верим химере,
За то, что, теснясь, миражи,
На смену пришедшие вере,
Гнездятся в сиротстве души.
За то, что кромсает нас остро
Кривой одиночества нож.
Запомнили, братья и сестры?
За это не пьем.
– Не порошь
Мозги нам германскою пудрой.
– Вы злые. Уеду сейчас
Обратно. Но в кротости мудрой
До этого выпью – за вас!
За вас, сумасшедшие люди,
За то, что – почти на краю –
Я с вами теперь словоблудю,
Шутю, веселюся и пью.
За то, что мне чудо в порыве
Решил отлистать календарь.
За то, что на киевской ниве
Снегами восходит январь.
Довольно петлять городами,
Мозгов бубенцами звеня...
Друзья, я прошу – никогда не
Оставьте в покое меня.
Пусть время сейчас никакое,
Но вряд ли мы стали не те...
Опомнись, хозяйка! Жаркое
Горит у тебя на плите!
Спускается сумраком вечер,
Дымят сигареты во рту.
– Какая хорошая встреча....
– А ежели начистоту?
– Чего еще чище?
– Да ладно...
У нас тут творится пример,
Чтоб было другим не повадно.
– По-моему, эсэсэсэр
По-прежнему жив. Украина,
Поссорясь с Россией на час,
По сути – такая ж «дитина»,
С дитею делящая газ,
Как паску в песочнице. Глупо.
– А ты у германцев, видать,
Мозги наедаешь от пУпа.
– Скорей, от пупА.
– Благодать.
А мы здесь, поверишь, зверея,
Шипим и грыземся на дне.
– Славяне, услышьте еврея –
Не двигайте дело к войне.
– Учитель... Таких бы за хобот...
– В музей? Я согласен в музей.
Забудь. Не такой уж мой опыт,
Чтоб им осчастливить друзей.
Мы в годы живем нулевые,
В преддверьи касанья весла
О воду. Но, люди живые,
Мы больше любого числа.
– И больше, и меньше... Бездомность,
Живи хоть до самых седин
С семьею... Прости за нескромность –
А ты всё один?
– Да.... один....
Наверно. Конечно. Имея
Сомнительность собственных тем,
Какой же совет я сумею
Кому-нибудь дать? И зачем?.
Никто никого не услышит,
По собственным тропам юля.
И, кажется, в тряпочку дышит
С густым хлороформом Земля.
Мы стали ей неким заочным
Судьей, беспощадным подчас.
Но время быть в чем-то порочным
Не может отдельно от нас.
Свою драгоценную выю
Местим то правей, то левей.
Но, знаешь, года нулевые
Не могут быть нас нулевей.
Россия... Медведев и Путин...
Украйна, раскрывшая рот,
Чтоб плюнуть вождей троепутьем
На свой очумевший народ.
Да ладно... О чем ни спроси я,
Каких ни потребуй вестей,
Равна Украина России
Бездарностью высших властей.
И Грузия тоже.... Деленье...
– Забудем. Под крики ворон
Творили тогда преступленье
Мерзавцы с обеих сторон.
Мы выпить хотели.
– Чего же
Мы ждем?
– Столкновеьня о дно.
Политикам – дать бы по роже!
– А с ними и нам – заодно.
– За что же мы выпьем?
– Не знаю.
Не знаю при наглости всей...
Наверно, за путь, что к Синаю
С народом прошел Моисей.
И дальше бродил по пустыне
Четырежды десять годов.
– Так, знаешь ли, водка остынет.
– А я и без водки готов.
Немало мы выпили, вроде,
Мозги и язык набекрень...
А тот, кто стремится к свободе,
Пусть туже затянет ремень.
Я знаю, о чем я... Без дани
Ни меч не спасет, ни броня...
Друзья, я прошу – никогда не
Оставьте в покое меня.
Что может быть чище, печальней
И лучше, чем ночь? Тишина,
В окно незакрытое спальни
Бочком заплывает луна,
И свет ее льется отвисло
Из дальних небесных полей,
И вьются снежинки, как числа
Внезапно растя из нулей.
Пройдут эти странные годы
Со скростью беглых минут,
Как некие мутные воды
Сквозь пальцы у нас протекут,
Как шелест листвы в подворотне.
И новое время творя,
Возникнут десятки и сотни
На белости календаря.
Развеются новые битвы
И вновь прозвенят, как ключи,
Слова неумелой молитвы,
Творимые робко в ночи:
Я мало о жизни узнаю,
Дожив до последнего дня.
Но если найдется иная –
Прости и помилуй меня.
Безумным, отчаянным людям,
Которых Ты держишь в горсти –
Прости нам за то, что мы любим ,
И ненависть тоже – прости.
Отмерив наш путь Рубиконом,
Не мудрствуй, к нему торопя.
И сделай случайность законом,
Где каждый отыщет себя.
Не прячься за небом, за нимбом
В глухую зловещую тишь.
И кто бы Ты... ктобы Ты ни был –
Утешь. Или просто услышь.
2007 - 22 мая 2009 года
Франкенталь, Германия