ОСЕНЬ ВОЗНЕСЕНИЯ
Светлой памяти Сергея Ковшова посвящается…
Дом ладно скроен. И осанист, и высок,
Построен он по-деревенски с толком.
Но кто сегодня в нём смертельно занемог,
Что негде там с утра упасть иголке?
Дрожа, седой хозяин курит тяжело,
Среди толпы, на корточках, унылый.
Что доле сыну молодому не жилось?
Зачем его со школы он покинул?
Как могут, тихо соболезнуют ему,
Сочувствуя, жмут старческие руки.
Не приведи, Господь, в деревне никому
Испытывать ещё такие муки.
Допрежь не видел он несчастий и невзгод,
И думал так, что сын его схоронит.
Широк и волен за деревнею погост,
А тополя к могилам ветви клонят.
Теперь отцу придется сына хоронить,
Меж корневищ устраивать могилу.
Но как же без него, кряхтя, и есть, и пить,
Откуда взять для новой жизни силы?
Отцу намедни в лакированном гробу
Внесли домой застреленного сына.
А следом иномарок дорогих табун,
Хрипя, перед усадьбой выгнул спину.
Коль это Божий гнев, то он несправедлив,
Мужик детьми никак не тяготился.
С крестом положенным, на горб его взвалив,
Безропотно из года в год тащился.
И если было очень трудно, тяжело,
Под вечер выпивал как бы с устатку,
Чтоб розовым теплом ломоту пережгло
В худых, натруженных за день лопатках.
И так всю жизнь, заботясь споро о семье,
Встречая вместе с петухом зарницы,
Не мог предвидеть даже в самом страшном сне,
Что старший сын умрет от рук убийцы.
Неведомы сейчас и в тягость старику
Отколь то снизошедшие порядки.
Они по молодости на своем веку
Умели бить с досады по сопатке.
И коль за нож хватался кто-то невзначай,
А может быть непомнящее, по пьяни.
Тогда, не мешкая, наотмашь и с плеча
Друзья и недруги учили сами.
Дрались не злобствуя, мирились от души,
Не зная, что такое быть в накладе.
Отныне кто у нас судилище вершит,
Кто Русь коварством и враждой изгадил?
Предупреждали сына, дескать, ты смотри…
Сережка всё отшучивался смехом.
Мол, у него по-новому душа горит,
Сам черт завидует его успехам.
Раз перестроилась страна на новый лад,
Коль все везде на нет перевернулось,
Чесать не надо по старинке тощий зад,
Прямить ярмом крестьянскую сутулость.
Но что несет России эта новизна?
Нужна ль она несчастному народу?
Вот повелась в стране повальная резня,
Уж лучше били бы друг другу морды.
Исправным коммерсантом почитался сын.
Не зазнавался и платил налоги.
Взамен кафе и баров он любил с весны
Качать футболом бицепсы и ноги.
Он, несомненно, лучшим был в своём кругу.
И это понимали конкуренты.
Одних влечет работа, а других разгул,
Ну, а в натуре – в смысле сантименты.
Поди узнай, кто мразь, а кто душою чист.
Мозги, язви его, туманит доллар.
У сына гордость – не коммерческий престиж.
И он другим не наступал на горло.
Ему понятны были многие дела,
А жил он по-крестьянски без оглядки.
Какая стать у бедных стариков взяла
Себе такую дорогую взятку?
Кому сейчас держать ответ за эту смерть?
Война миров настолько разгулялась,
Что отворить обратно и захлопнуть дверь
Мешает нам смертельная усталость.
-2-
Безмерным горем в доме каждый потрясен,
Над гробом мать висит копною черной.
В свечном угаре скорбный лик святых икон
Взирает на толпу с немым укором.
По сыну мать, не зная, как ещё скорбеть,
Разбитая нагрянувшим несчастьем,
Пытается с его лица рукой стереть
Слепую тень немого безучастья.
С глазами, полными и горя, и любви,
Не выстраданной материнской муки.
Она взывает Бога снова силы влить
В его родные, ласковые руки.
Она б себя легко и в жертву принесла,
Все для него – от стона до дыханья.
Не зря о ней в селе хорошая молва
И раньше шла с участьем и признаньем.
Как высоко превозносила сына мать.
Гордилась как она его делами.
И ум его, и рост, и молодость, и стать
Светло писала старческою дланью.
Один он выдался удачливый в селе,
И наезжал домой в роскошном «Джипе».
И если был порой чуть-чуть навеселе,
То говорил – за мать сегодня выпил.
У гроба мать со всеми вместе и одна.
Дом принял враз и здешних, и нездешних.
Вторые сутки ни покоя и ни сна.
И ни словечка он него, конечно.
А было время, как он сладко ворковал,
Как гукал маме в теплой колыбели.
Российские младенцы в кои-то века
По-своему не плакали, не пели.
Потом он робко-робко под столом ходил,
Потом гонял футбол зеленым лугом.
И если уставал, то нюнь не разводил,
Не хныкал, если приходилось туго.
Кому и где тропу Сережка перешел?
И как он стал мешать своей удачей?
За труд наказывать, конечно же, грешно,
Ну, а убитым не воротишь сдачи.
Эх! Надо б рассказать, как вырвался сынок
В пространный мир коммерческого риска.
Неужто смерть его, как неизбежный рок,
Дана ему с рожденья под расписку?
Мать мысли черные безжалостно гнала,
Слезам при сыне не давая воли.
Но так бывает, что гранитная скала
Порою вздохом жалится на долю.
Умеет женщина, коль надобно, молчать,
Но вот глаза нам откровенно скажут,
Как тяжело переживает наша мать,
Напутствуя и улыбаясь даже.
На дни могла продлить минутку у ворот,
Заботливо отряхивая блузку.
Постыл ей рынок сына, как горящий фронт,
Где отольют ему картечь в нагрузку.
Когда ещё в России были времена,
Что так отчаянно и зло мы слыли,
Что мирным, светлым днем и в назиданье нам
Картечью в спины по своим палили?!
-3-
Как трудно понимать, что смерть не на слуху,
Вдова над гробом черною березой.
А справа, слева, сбоку, сзади, наверху
Молитвы, причитанья, стоны, слезы.
Как только люди ей сказали о беде,
Она рывком к машине, за ворота,
Лишь крикнула: «Поберегите мне детей,
Я, может быть, успею сделать что-то».
И город потрясен, и в трауре «Росар» (фирма Ковшова)
За что Сережа киллером расстрелян?
Порядок новый щедро кровью расписал
Ладью России вместо акварели.
Жена была с Сережей рядом до конца,
Последний стон, он тоже кровоточил.
Страдая, жизнь сходила с мертвого лица.
И таяла, как ключ, во мраке ночи.
Они мечтали многое вдвоем достичь,
Без почестей, без славы и награды.
Кто над семьей занес вчера кровавый бич?
И кто к Сереже завтра ляжет рядом?
Она себя не раз ловила на одном,
Что в жизни ей отпущено так много,
Что дни у них идут, как серии в кино,
Где вечно солнце, небо и дорога.
Она не ведала числа ушедшим дням.
И думала, что счастье бесконечно.
Сережа дело вел сноровистей огня,
Оставшись в жизни, как дитя, беспечным.
Не внял Сергей простоволосой головой,
Что есть не только честные расчеты,
Что где живет добро, там гнездится и зло,
А вот баланс при этом не в почете.
И было много нестыковок, как в игре,
Порой невнятно выпадали числа.
Однако он на таинство смотрел,
Не видя в нем ни рока и ни смысла.
Он просто жил и жил, как миллионы нас,
А делал людям больше, чем иные.
России оптимизм надобен сейчас,-
Не наши причитанья и унынье.
И верила жена, что горе пронесет
Её детей, удачливого мужа.
Крестьянский сын с молитвой и святым крестом
Не только им, но и России служит.
Умом и сердцем киллер, если б мог познать
Цену её трагической потери,
С курка предохранителя не смог бы снять,
Картечь на прочность он бы не проверил.
Кого теперь тепло и нежно встретит дочь?
Кому подарит милую улыбку?
О мертвом папе мысли не отгонишь прочь,
И не заглушишь боль девичьим криком.
Какой преподнесла трагический урок
Судьба сегодня маленькому сыну?
Отец его, увы, не просто занемог,
Не из-за праздности его покинул.
Малыш, не понимая, смотрит глубоко
На милую заплаканную маму.
Какой принять ещё один закон,
Чтоб дети правили страною сами?
-4-
В кругу про выстрел на футболе говорят,
За пришлыми в толпе недоглядели.
Обрез с картечью избран киллером не зря,-
Оружие, проверенное в деле.
Один его лишь выстрел режет наповал,
И от картечи жертве нет спасенья.
Обрез, как и в тридцатых, споро разыскал
Того, кто торопил людей и время.
В России повелось: стреляют в новизну,
Боятся, чтобы ростом кто не вышел.
Ну, и встречая долгожданную Весну,
Людей секут обрезами и дышлом.
И гибнет все в круговороте дней,
Ожесточаются сердца людские.
Вчера афганец ли, спецназовец, спортсмен,
Сегодня он же – хладнокровный киллер.
Убийца выстрел сделал, как бы, не спеша,
Не торопясь, он завернул за угол.
И слышно было – «Жигуленок» задышал,
Через бордюр перевалившись трудно.
Ещё заметили зеваки у ворот:
Курил в машине киллер сигарету.
И кто-то мог сказал, что это высший сорт,
Лишь по карману избранному свету.
Владеет с толком он кровавым ремеслом,
И боль людская для него не лихо.
Свалив коммунистический застой на слом,
Заходимся на перестройке криком.
Мужик зубами, не стесняясь, скрежетал:
«Какого парня, сволочи, скосили!».
Как кровоточит и полощется вражда
В стенах омолодившейся России.
Пока мы не развеем образы врагов,
Не перестанем рвать страну на части,
Не меньше будет лакированным гробов,
Несущих людям горе и несчастье.
-5-
И вот пробил полудня час, прощальный час,
Друзья подняли гроб на плечи.
Пусть тяжело, но есть традиция у нас –
В дни скорби и печали не беречься.
В гробу лежит Сергей Евгеньевич Ковшов,
( у нас в деревне больше половины - Ковшовы)
Крестьянский сын, крутой, предприниматель.
Из этой жизни он без времени ушел,
Туда, где правит лишь один Создатель.
Куда пойдем в урочный час и мы,
Не сознавая истины и цели.
Но, став частицей тени, света или тьмы,
Поймем ли, наконец, чего вообще хотели.
Сережка в этой жизни был самим собой,
Со временем шагая ровно в ногу.
Работать парень мог ударно головой,
А жить хотел и весело, и долго.
Он не замкнулся в узких рамках серых дней,
Не ставил целью деньги и наживу.
Как есть, им новизна воспринята ясней,
Как он, мы новизной не дорожили.
А жизнь, к несчастью, так ничтожно коротка,
Но даже ту урезанную малость
Убийца свел на нет при помощи курка,
Чтоб ничего Сереже не досталось.
Картечью зарядив охотничий патрон.
Пальнул в упор убийца из обреза.
Как сноп, на землю опрокинул жертву он,
Как ветку, хладнокровно бритвой срезал.
Довольна кучка жалких, скудных палачей,
Что делают убийства заказными.
Разбой у нас творится не среди ночей,
А днем, с мелодией спортивных гимнов.
Плывет Сережа в лакированном гробу,
Возносятся молитвы, как хоругви.
И тяжело мнут ноги вядшую траву,
Как остывающие в холод угли.
Ах, не Сережу ль эта осень вознесла!
Пришли почет, признание и слава.
Держал он крепко не поводья – удила
Коммерческой удачи и забавы.
Стояла молодая фирма на ногах,
По-новому работать не накладно.
Давно соперников громила в пух и прах
Сережина футбольная команда.
От всей души любил зеленый стадион.
С мячом в гробу он вольный свет покинул.
Куда б ещё Ковшов потратил миллион,
Не будь предательской картечи в спину?
Россию новую он принял и признал.
И дальше жить хотел совсем свободным.
Многострадальная, избитая стана
Открылась для людей иной породы.
Но, как и осень придорожную траву,
Она не бережет своих сограждан.
И новым русским на мозолистом горбу
Нести застреленного друга страшно.