210 лет. Кое-что из моей пушкинианы

 
   
ПУШКИН И ЛЕРМОНТОВ

И рухнули два небоскрёба в нью-йоркском квартале,
как прежде в России две жизни высокие пали.
Но царственным, нерукотворным, ласкающим взор
их башням поэзии не угрожает террор!
 


* * *
Весь в чёрном, правоверный иудей,
молясь, о двух библейских храмах плачет
так, словно их разрушили сегодня.

Скорблю о Пушкине и Лермонтове юном
как будто лишь вчера убили их.


 
* * *
Предметов ли, явлений долгий список –
что прозаичней может быть в стихах?
Но Пушкин… От его перечислений
пленительной приподнятостью веет.
Воздушная подушка под строкой.



* * *
Не надо сегодня из Пушкина паиньку делать:
он был на убийство способен и шёл на него.
Не ветреным лириком, не всепрощающим богом –
в дуэли с французом, что вторгся в чужие пределы,
суровым бойцом, только им, он себя ощущал.


* * *
Две речки: Сороть светлая в деревне –
и Чёрная, что траурной каймою
по краю жизни Пушкина прошла.

Снег обнимает землю, будто гипс,
снимающий с лица бессмертный слепок.



* * *
Отчего с восхищением грустным гляжу я
на воспетую Пушкиным чудо-реку?
Жизнь поэта была, как Нева, величавой,
полноводной, порой из брегов выходящей
и такой же короткой, увы...



* * *
Как в миг последний вспыхивает ярко
оплывшая к утру моя свеча,
в окне прощально пламенеет лес.

Богатство красок. Словно предо мной –
самой природы Болдинская осень.


*  *  *
            Что в имени тебе моём?
                А. Пушкин

Задумалась премудрая бурёнка:
– Он и коровью душу понимал.
Его стихи прекрасны, как мычанье.
Весь день я пережёвываю строчку
«Что в вымени тебе моём?».




* * *
Похоже, это вовсе не случайно –
Дантеса долговременная жизнь.
И если не красавицу чужую,
то отнятые у Поэта годы,
как мародёр, присвоил он себе.


 
* * *
Коль всё-таки природа отдыхает
на детях гениального отца,

на Пушкине она так истощилась,
что до сих пор в его большом потомстве
ни одного поэта не видать.


 
* * *
Власть решила Поэта лишить похорон всенародных
и средь ночи из города вывезла тело тайком.
Но потухшие окна чернели, как флаги печали.
Но деревья, теснясь, вдоль дороги стояли, как люди.
Но за гробом тянулась процессией долгая тень.



ДАНТЕС

Две пули. Тишина. Деревья в инее.
В себя, по сути, целится барон.
Всегда живого пушкинского имени
с тех пор печальным эхом станет он.

О смерти молит эхо, обречённое
презрение влачить из века в век.
Бессмертье? Да. Одно – как речка Чёрная.
Другое – будто белый-белый снег.