на моем окне цветы полевые разрослись
и средь той младой травы, пробираясь взглядом ввысь,
я узрел в ночной тиши белой птицы перьев звон.
чей то путник – чей то смысл, чей то смелый почтальон
трепыхался у окна, перьями взбивая твердь.
у открытого окна он встречал свою уж смерть…
чей то тихий шепот нес, недопетый стих младой,
дивный, юный почтальон, не найдя ночной покой
у раскрытого окна бился комом белых жил
словно твердая стена простиралася пред ним.
не допетый стих младой, с кровью алой на груди
бился чей то – но не мой почтальон. лети, лети…
ты девице поутру должен весточку прислать,
стих – что песней из груди юноши – краса и стать.
но белесое пятно комом билось мятых крыл
об открытое окно. рвался из последних сил
донести к ее устам чьи то нежные слова
о весне и о любви, той, что лишь всегда права.
перебитая мечта, хохолок белесый, взор,
что, наверно не поймешь, то ли просьба, толь – укор.
трепыхавшийся в ночи ангел с вестью на устах
а теперь – поник, молчит.
у открытого окна на моей руке курлычет,
голубь перьями покрытый, окровавлены уста.
«золото, ты так устал… кто ж с тобой все это сделал?
от кого ты пострадал, жив ли ты?
и с пеной белой прохрипел мне птичий зоб:
«я один белесый в стае… и меня… камнями били,
те, кто даже и не знал, как чиста душа моя,
господи – да как же я – ты прости меня за то,
что твоих я слов не слышал…
что не верил на все сто,
что как все хотел быть, слышишь…
я однажды поутру – искупался в грязной луже,
как они хотел быть – вру, был чернее зимней стужи,
и попал в воронью стаю, только бог видать – заметил,
и заплакал…
знаю, знаю. я неправ был, и тогда
ливнем дождь меня приметил, что один такой на свете.
на меня летели камни, ты прости меня, пойми
я же очень, очень слабый, даже счас вот не могу.
тихо песню прокурлыкать…
береги свое лицо – у него – так много ликов,
ведь и ты же – не один грязный средь толпы той серой.
ведь не все еще они - знают то, что так опасно
забывать свое родство, и еще… но все напрасно.
и несказанное слово – утонуло – и ушло….
в мир, где больше нет чужого для светлейший голубей,
что белесы в нашем мире.
у открытого окна я стоял часа четыре.
на моих руках лежал маленький комочек чести.
и с желанием одним – не подумайте – не мести
словно сам белесым стал, выбежал в ночную стужу
и кричал…в ночи кричал, шлепая босой по лужам:
«да зачем вам этот мир, и зачем же я вам нужен?
с ног до головы черны – вы, бредете мимоходом,
забывая про дары, про любовь, про то, что родом
вы из тех чудесных мест, где дарованы вам звезды,
вспоминайте, вас прошу, ведь еще совсем не поздно…
весь белесый, в перьях весь, голубиных, я уж мчался
мимо взглядов острых жал, словно бы с цепи сорвался.
и летели в спину мне те же камни, что и птахе
я в белесых перьях весь, в алой от крови рубахе
до обрыва добежал – и застыл – гонимый гневом
птаха – милая я не…. не могу летать, ах, мне бы…
прыгнул с криком в пустоту, камнем ниц, по голубиньи
телом прорезая ту, вечность, что камнями в спину
била, и забыл про то, что летать не научился,
я забыл – и полетел, голубем, к тебе…
разбился.
перебитое чело прорезало стену неба
и кровавое пятно тихо, тихо багровело.
«золото, ты так устал. кто ж с тобой все это сделал?
от кого ты пострадал, жив ли ты?
и с пеной белой прохрипел мой птичий зоб:
«я один белесый в стае… и меня… камнями били,
те, кто даже и не знал, как чиста душа моя,
господи – да как же я – ты прости меня за то,
что твоих я слов не слышал…
что не верил на все сто, что как все хотел быть,
слышишь…. я один белесый в стае…»
на огромнейшей руке приютившись распластался,
и в его глаза смотрел, и тихонько сон мой таял…
лишь тогда заметил я, что летел таки на крыльях
веры, правды, видел их…
и теплом начала мая вдруг повеяло зимой,
и склонил я ясны очи перед мудростью его
знаю, нет пути короче…
ибо верить в то, что есть – но не видеть – это право,
сил – потребует иных, а где вера – там и честь…
и я молвил тихо: «браво»
ну а крылья, голубь милый, их мы часто от себя
в чертовщине будней прячем.
так кого же нам судить? только лишь самих себя.
веришь – значит, будешь жить.
словно может быть иначе…..