В наш суматошный, сумасбродный век
Вертепов больше, чем библиотек.
Народ все так же беден, глуп и пьян.
Ни скромных бедных Лиз, ни Лариных Татьян
В пример не ставит новое искусство.
Их было и при Пушкине негусто,
А ныне вовсе все сошли на нет.
Иные страсти занимают свет:
На киллеров возложены дуэли,
Татьяны – в бизнес, Лизы – на панели,
А Хлестаков и Чичиков – во власть,
И, зная ко стяжательству их страсть,
Мошенничество – поприще для них.
Есть дело ли кому до старых, добрых книг?
Они грустны, наивен до смешного
Премилый романтизм ушедшего былого.
В иных забавах видят интерес
Патриции (в кавычках), подлый плебс.
Они не слышат классиков упреки:
Те велики, а эти недалеки.
Я, верно, старомодный человек,
Поскольку тишину библиотек
Предпочитаю шумным стадионам,
Когда ревет толпа единым стоном,
Приветствуя вертлявую попсу.
Куда привольней дышится в лесу
Иль среди книг, где вдалеке от шума,
Как ноты в гамме, стройно льются думы.
Пыль переплетов, желтизна страниц,
Портреты в мир иной давно сошедших лиц
Мне навевают грусть: я многого не знаю,
Я много пропустил и вряд ли наверстаю,
Пусть даже буду день и ночь читать
В стремленье необъятное объять.
Бывало, хуже времена случались:
И книги жгли, и храмы разрушались,
И подлость возносилась до небес,
Казалось, что к искусству интерес
Навек угас, но все меняло время,
И просвещеньем брошенное семя
Из праха прорастало вновь,
Даря надежду, веру и любовь.
Библиотека – это тоже храм.
Есть жрицы в храме том, в лице прекрасных дам.
И вопреки всему, невежество коря,
Они хранят огонь святого алтаря.