Во времена лихого,буйного упрямства,
телега шумно фыркнула и встала.
Не оценив пример божественного хамства,
толпы дробящей вековой кирпич квартала.
Гонец никчемный,от невежества сомлевший
заснул в берлоге сумашедшего педанта.
А глаз,казалось только вдаль смотревший,
уткнулся в стенку колченогого серванта.
И мысли мухами перед стеклом метались.
Какой то гнус скулил блаженным матом.
В строю конечности ничейные болтались,
и каждый мог считать себя распятым.
И одурев от непривычного запора,
сидел в сортире монумент угрюмый.
Башмак жевал кусок чужого вздора,
а крысы хоть с трудом,но влезли в трюмы.
Презрев давно протухшие морали
вцепились чьи то зубы в табуретку.
В ночи светильники незрячие орали,
провизор грыз вчерашнюю таблетку.
Качнулся пень,клонимый свежим ветром.
Гримаса боли снится злому буке.
В походном шаге наблюдалось ретро.
Навязчиво в ушах крутились звуки.
Пришёл конец седеющему толку.
Со стекол смылась нудная картинка.
Но заживает долго,очень долго
на теле след тяжёлого ботинка.