Избранные стихи 1970-х - 1980-х гг
Георгий Малков
Избранные стихи
1970-х – 1980-х гг.
из сборника
«МЕРА»
…что нам роптать на вымершее время? –
склонимся над гробницею его…
Москва
«Белый берег»
2003
ОТ ИЗДАТЕЛЕЙ
Георгий (Юрий) Григорьевич Малков (род. в 1941 г. в Москве) - историк культуры и искусства Древней Руси, церковный писатель и гимнограф (им создан, в частности, ряд новых богослужебных текстов в честь святых Русской Православной Церкви). Автор нескольких книг (“Русские иконы ХП-Х!Х веков”, “Летопись Псково-Печерского монастыря”, “Русь Святая” и др.), а также около сотни статей искусствоведческого, церковно-исторического и богословского характера.
Стихи его печатались ранее в журналах: “Путь Православия”, “Альфа и Омега”, а затем с достаточной полнотой были опубликованы в трех поэтических сборниках стихотворений и поэм.
Стихи, представленные в сборнике «Мера», были написаны в основном в 1970 - 1980-х гг. Автор неизменно считал их лишь своего рода лирическим дневником и никогда особо не стремился к их публикациям - да в те годы это представлялось и мало реальным. Стихотворные его сочинения были тогда известны только в самом узком кругу деятелей нашей культуры. Так, познакомившись несколько лет назад с творчеством Георгия Малкова – и поэтическим, и историко-художественным, один из известнейших современных поэтов-лириков писал ему: “Прочел с интересом ваши стихи... Как это замечательно, что вы связаны не только с поэзией, но и с живописью, что ваши профессиональные интересы связаны с искусством... Мне хотелось бы увидеть ваши стихи опубликованными. Желаю вам всего доброго, с глубоким уважением - ваш Александр Кушнер”. Тогда же слова одобрения и поддержки автору высказывал и московский поэт – Лев Озеров, писавший ему в марте 1987 г.: “Стихи эти близки мне… От души желаю успеха!”
Можно с уверенностью сказать: поэтическое творчество Георгия Малкова еще раз покажет читателю, что традиционно классицистическое (не чуждое даже отдельных черт романтизма) направление всегда оставалось и остается неизменно живым в отечественном стихосложении - несмотря на все увлечения новейшими “измами” ХХ века. Причем подобное утверждение оказывается вполне приложимым и к тому глухому периоду “беспочвенничества” всего нашего бытия, - включая культуру и искусство, - что был пережит нами на закате тоталитарного режима в России.
ИЗ РАННИХ СТИХОТВОРЕНИЙ
______________________________________________
ПАМЯТЬ
Всё забывая, кружится душа
На карусели дней – расцвеченной и звонкой;
Лишь чья-то память, чуть тобой дыша,
Пройдет порой, как нищенка, сторонкой.
Пересчитав, что подал ты – гроши,
Вздохнув смиренно, но смеясь украдкой,
В копилку темной глиняной души
Твой образ скупо ссыплет без остатка.
И ты, чуть звякнув, упадешь на дно
И пролежишь во тьме – до смертной той годины,
Когда хозяин спустит заодно
С судьбой своей и тень твоей судьбины...
1976
МЕРА:
СТИХОТВОРЕНИЯ 1976–1978 гг.
________________________________
ОСЕННЕЕ
Не то что скулы – душу сводит время,
И изморозь траве – как соль и кислота:
Глядишь – протравится до Покрова с Успенья
Скупой офорт промерзшего листа.
А то – как в форточку – просунь в эпоху ухо:
Что слышно, брат, на жизненном току?
Что копошится в раковине слуха?
И что – смородина? И бродит ли в соку?
Нет, лучше я умоюсь у колодца!
Но только наклонюсь с бадейкою над ним –
Как вижу в облаках плывущего уродца,
И лягушачьим детством пахнет прель и гниль...
1977, 1978
СНОВА В ТАЛЛИНЕ
1. ЧАСОВОЙ НА ПИКК ГЕРМАН*
Этот вечер – только память,
Память ветра на лету,
Но ведь ветер не устанет
Завывать в органе труб,
Но ведь Вышгородом город
Ловит тот же синий дым,
И, как прежде, два собора
Дышат воздухом одним.
Только медленно обходит
Алый лОскут часовой,
И за ним по небу ходит
Черный штык над головой.
И опять, опять сначала –
Как и прежде, без затей…
Разве Линда не кричала,
Смерть баюча у грудей?**
Разве Домского собора
Кафедральная тоска
Не плыла по косогорам –
До уральского леска?
И чухонцев молчаливых
Средь чахоточных берез –
Гнусом здешним не морили?
Не бросали на мороз?
Нет, не в гроб, а просто в яму
Эту лагерную пыль –
Не ссыпали? В землю прямо –
Человеческий утиль?
…Но за поступью тяжелой
Кто услышит стон жены –
Так же бившейся над Доном,
Голосившей у Невы?
Кто ее слезы кровавой
Поцелуем след сотрет?
Нет тех губ, истлели… Вправо
Штык, помедлив, вновь идет…
ЛОскут вьется, ветер режет
Пайку ночи пополам,
Чтоб, едва рассвет забрезжит,
Загреметь по куполам.
И тогда, войдя в сторожку,
Часовой, на слово скуп,
Зачерпнув из бака ложкой,
На казенный дует суп;
Только в печке, сонно плавясь,
Прорастают тяжело –
Колыванской скуки завязь
Да горчичное тепло...
1978
_________________________________
* Пикк Герман (эстонск.) – Длинный Герман –
главная башня Таллиннского «кремля» на холме
Тоомпеа (Вышгороде) с постоянно развевавшимся
на ней в советское время большевицким флагом.
Стихотворение затрагивает тему массовых
депортаций народов бывшей России в период
существования на ее территории неадекватного
государственного образования – СССР.
** Линда – жена Калева, одного из героев эстонского
эпоса «Калевипоэг», горько рыдавшая над телом
умершего супруга; образ, связанный в эстонской
культуре с подчеркнутым выражением скорби.
2. НА СВЯТКАХ
Озвучи, мембрана ночи,
Дрожь родившейся звезды;
Сон, ворочаясь, так хочет
Сладкой сахарной воды.
Но мешают вздохи сена
Мышьей сказочной возне,
И течет, как яд по венам,
Лунный луч по щелям стен.
...Знает только пуппенмейстер*,
Что щелкунчик – это лишь:
Деревяшки, краски, клейстер
Да волшебной ночи тишь!
1978
–––––––––––––––––––––––––––––––––
* Puppenmeister (нем.) – кукольный мастер;
изготовитель рождественских “щелкунчиков”
для колки орехов.
3. КАК И ПРЕЖДЕ
Тронь зимы клавиатуру,
Черно-белый тронь разбег, –
Сквозь ледок ночной цезуры, –
Голосов, летящих вверх!
Станет бас альта превыше –
В переборах зимних фуг,
Колотя по днищу крыши,
Перевернутому вдруг;
Станет звезд горошек мелкий
Щелкать в скулы сонных труб,
Снеговой крутой побелки
Расковыривая струп;
Станет жить испугом галка,
Вниз повиснув головой, –
Онемевшая весталка
Ночи, сыгранной тобой;
Станет всё – как было прежде:
Тяжелея на весах,
Давят звуки весом прежним –
Тяжесть, тяжесть в небесах!
1978
ЗЕМНАЯ РЕЧЬ:
СТИХОТВОРЕНИЯ 1978–1983 гг.
_____________________________________________
СЛЕД
Я буду клясть и клясться раз за разом
Судьбой, в которой зрею и дышу:
Пусть звонкой косточкой в глазастой сливе глаза
Твердеет зренье – лишь о том прошу!
Где семигранный цвет, где сплав лучей и воли
Прольется в зеркальце – и слепнет на лету, –
Могуча заповедь: и пестовать, и холить
Прозренье слов, целящих слепоту.
Как некогда в крутом замесе бренья
Сгорала в миг гниющих век страда*,
Ты вновь, о слово! – цель и исцеленье;
Тобой живу и буду жить, когда –
Средь ярых ли знамен с их ядовитой лаской,
Средь речи ли чужой – застынет песни след:
Очерчен зреньем звук – в крови созревшей краской,
А звонкой косточки – в помине больше нет...
1979, 1980
––––––––––––––––
* См.: Иоан 9.
В КОСОВЕ
о. Николаю Киселеву
Всё ли, как встарь, замирать от восторга и бремени
Жадного слова, за горло берущего всхлипом?
Времени хочется, о как нам хочется времени –
Там, где арба безвременья по скату сползает
со скрипом.
Вот занесла непоседа-судьба в это Косово:
От Македоний до Греций пылит столбовая –
В джинсовой шкуре, небритая, простоволосая,
Лезет Европа под кущи азийского рая.
Как на мосту только хрустнут хрящи деревянные –
Так и закрутят колеса до Охрида память:
То минаретов скоплийских, то сопок Липляны –
В воздухе липком им таять, и таять, и таять...
Может быть, в тржиште* базарном –
как в Лету вдруг канувши,
Ни переправы, ни грани времен не заметив, –
Выплыть на остров, где ханы с немытыми ханшами
Кафой в наперстках торгуют в тени минаретьей?
Может быть, сельак, чалмою качая над лавою
Призренских перцев, что в торбе горят за плечами,
Каркнет вдогонку: Нэ скупо! – и станет навеки
растравою
Памяти нашей, как морок мерещась ночами?
Может быть, в этой собачьей пыли пролежавшие
(Целую ночь!), попадутся нам сорок динаров?
За монастыркой помянем вас, временем павшие –
От безвременья простых немудрящих ударов...
Призрен – Москва,
1978 (редакция 1983)
––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
* «Тржиште» (сербск.) – торговище; и далее:
«кафа» – кофе, «сельак» – крестьянин, «нэ скупо» –
не дорого.
НОЧНАЯ БОЛЕЗНЬ
Слушай, слушай осени, сошедшей
вновь с ума, ночную суету:
этой ночью город оповещен –
замирая, всматриваться в ту
тьму летящих листьев, в хлопья патин,
рыжих пятен в дрожи фонаря,
где, как в луже шорох дождевой – невнятен,
по округе рыщет шорох октября.
Так ли рыщет в раже память вдоль обочин
тех путей, что разом ухнут в пустоту?
Но напрасен ропот, и расчет так точен:
так невыносим он – капель перестук.
В переплет оконный, лбом к стеклянной льдине –
и гасить, гасить дождя сухую дробь!
Гаснут фонари... Гаси себя – и ныне
сумасшедшей ночи напрочь уподобь!
Уподобь и падай – в жар правдоподобья,
слепоту копя сквозь копоть чечевиц, –
падай так, как в ночь – ослепших солнц подобья
падают в затменьи фонарями ниц.
Падай, падай так, как падают осколки
звезд, горя и заметая след
роковой полуночной прополки
непокорной поросли планет.
Исцеленья – нет... Так прочь пустые бредни!
Кто теперь – пророк твой и партнер?
Ave, осень! Где твой исповедник,
что взойдет с тобою на костер?
Если б вдруг воскреснуть – в дар судьбине!
Но в чужом пиру – похмелья нет:
кто за нас отыщет в смертном чине –
жизни нашей вверенный ответ?
И к тому ж – в окне всё та же, та же
пустота... Всё так же впрок заря
с дымных труб прядет тугую пряжу –
на кровавый кокон октября.
Да и кто поверит, что опять – как на смех! –
ты ни в чем, ни в чем не виноват, –
а лишь только осень, только шорох наспех
падающих капель, ночи листопад...
1978, 1979
ДАР
Озима даль и, прорастая исподволь,
Сурьмит снегов ноябрьские первины;
И всё скудней ее воронья исповедь,
Тягучей речь, и резче запах глины.
Им дышит ночь, замешивая прежнее
В крутой замес невнятиц выраженья,
Где двоеточьем, в речи рек затверженным,
Скользит звезда – с звездою отраженья.
Какою в миг – их оглоушить фразою?
Иль, вновь жалея, выставить резоны:
Влепить самим в кавычки, нынче праздные,
Лихих планид лукавые законы?
Но сколько слух теперь не настораживай –
Всё не подслушать вчуже разговора
О том, какими судьбами отважными
Вершит звезда, кружа над косогором.
Да и она к утру – косноязычнее
И на полслове вдруг замрет неловко,
Тем онемев скучней и безразличнее –
Чем рядом звонче месяца подковка.
И час за часом всё ясней и искренней
След на снегу, где тонок сон колодца:
Чуть крикнешь вниз, и брызнет
в россыпь искрами
Хрусталик эха – звуки первородства.
Их спозаранку начали вычерпывать,
Как будто в них доискиваясь смысла,
По серебру наведенного чернию, –
Удара звонкого – ведра о коромысло.
...Но стает наст – и никому не верится,
Что календарь глядит с гвоздя с повинной,
И с утренником до крови померяться
Грозят, сойдясь у станции, рябины.
И кажется – вот-вот услышишь сызнова,
Очистив слух от грома электричек:
Забытый дождь ударит оземь брызгами,
Спалив дотла недолгий зимний ситчик.
Вновь задымят овраги, и в удушьи их
Безмерен дар дыханья с луговины:
Ему лишь мера – вольный крик петуший,
Хоть голос хрипл, а утро слишком длинно.
Но в полдень день становится речистее,
Честней – слова, и в трезвой прозе речи
Зима в осенние не верит полуистины,
А лгать самой – ей незачем и нечем.
1979
НОЧЬ
Там, где глохнет слух в тумане ватном,
Там, где с сонной поволокою слова, –
Глохнет ночи речь и глохнут хаты,
Соловьиная блаженная молва.
Не хватает воздуха и звука,
Чтоб запрячь себя в коленчатую трель:
Ночь сыграть – мрачнейшая наука,
Тут нужна – стогорлая свирель.
Чтобы звезд щебечущих прохлада
Влилась в жилы первобытных рек и почв,
Нужно мощь полунощного лада
Легким звуком звездным превозмочь,
Нужно тишины и постоянства –
В чутком слове, дышащем судьбой,
Черное горячее пространство
Да полночный сердца перебой.
1979
ПРОЩАНИЕ
Хочешь ли уехать снова в воскресенье
К одичавшим дачам с вымокшей листвой,
И, хватаясь за сердце от приступа осенней
Боли, подниматься по лесенке крутой?
Слишком пусто небо, чтобы жаждать звука, –
Вроде бы и дождик – а капель не слыхать:
Может – им не высказать? А может – просто скука?
Поживем – увидим, надо – переждать.
Всё ведь перемелется – тишиной ли, речью ли;
А осень – днями мается, а дни – как вечера:
Может – так положено, а может – просто нечего
Ни сказать, ни выслушать – и нынче, как вчера.
…Отчего у лестницы скрипучи так ступени? –
Что лучше в чутких сумерках, замерев, стоять,
Слушая, как кто-то переносит в сени
Из последней комнаты оставшуюся кладь.
Это – когда с летом неловкое прощание
Затянется вдруг надолго – пока не позовут;
А ты всё шепчешь снова кому-то обещания,
Которых не услышат и, к счастью, не поймут...
1979
(редакция 1983)
ЗИМОЙ
Каяться ли городу, вновь – молиться избам?
Схимником языческим – в смоленые углы?
Черной кошкой вечер бродит по карнизам,
Осыпая с крыши комья спелой мглы.
Что там видно нынче? Слишком мерзло небо –
Нет, не дотянуться дыму до звезды...
Солонеет иней на краюшке хлеба –
Много ли достанется крошек за труды?
В семь столпов – премудрость, но выдержат ли своды
Эту глыбу сонную замерзшего стекла?
В паутине трещин закипают воды –
И с валенок лужица на пол натекла.
Но с пол ночи дышится тверди – злей и суше:
Лишь петушьим горлом выплеснется боль –
И опять смертельно до утра удушье,
И еще солёней ледяная соль.
Январь 1980
(редакция 1983)
“МОСТ ВЗДОХОВ”
Дайте вздохнуть – хоть на миг,
хоть на самую малость:
тысячи слов –
словно тысячи вздохов
усталость;
словно рабом веницейским
на мост ненавистный вступаю
и над лагуной гнилою –
вздыхаю, вздыхаю, вздыхаю...
Давит в груди – не пойму:
то ли страх, то ли попросту скука –
что беспощадней отныне,
и что беззащитнее – звука?
Хочется пить, и воды
жарко-соленой отрава –
к рабьей ли? рыбьей крови? –
незаменима приправа!
1980
В ДУРНУЮ ПОГОДУ
А.М. Ц.
…осадки душу осаждают,
а звезды падают на дно:
о, скольких тайно ожидают –
ужалить душу жадным “но”!
скользя украдкой под уклон –
не взгляд ли бездной околдован?
на колесе пространства он
в обрубках зренья колесован –
заговори земную кровь!
дождь жаждет льдов:
ан нет – как нет... седую бровь
Аннет с презреньем поднимает –
ей с тайным ужасом внимает
люциферический пасьянс:
душа – как в штопор – входит в транс,
дрожит иных миров пространство,
в испуге путая ответ, –
Mein Gott! какое постоянство –
на даму падает валет!
мир разъедает ротозейство:
где вы – святынь земных семейство?
к каким взовьетесь небесам?
пусть каждый миг пророчит нам:
сколь истин ценен – каждый волос;
но зуб последний на расческе
взобьет ли локон альбиноски?
он – одинок, он – чист и холост,
в нем василек целует колос,
рассыпав в поле сноп прически!
...а двойки так и льнут к тузам:
пророк, как прежде, имет срам –
и рока проливает голос.
1980
ЗАДАЧА
Прекрасен мир с высокою зарёю…
…прекрасна жизнь, но тяжкою дорогой
влечет она нас, бедных пешеходов:
до кладбища б добраться,
не жалея
и не скорбя о ней,
о ней ничуть не плача, –
вот трудная, но чудная задача,
достойная блаженных и святых!
…покуда лет
знакомая аллея
не в силах с нами всё никак расстаться –
обходит грешных смертная удача:
жалеют мертвые
оставшихся в живых…
…покуда, ничего не знача,
мы на путях своих кривых –
лишь заготовки, может статься,
грядущих старцев молодых:
вечнозеленых, в мудром хоре
ветрошумящих райских рощ,
с подругами
в огромном
рая море –
во всю
души горящей
мощь!
…а нынче – матерьял исходный,
сродни амебе беспородной,
но с жадным взором в хищниках-очах, –
проект туманный,
перспектива – чья?
но чуешь: Божьего луча
не избежишь ты – бездыханный!
Белград,1980
(редакция 1982)
ТАМ, ВНИЗУ...
Заблудились и ангелы
в полночь в небесных стропилах –
здесь под гулкою кровлей
и щебета звездного нет,
и послушные крылья
на миг шевельнуться не в силах,
вдруг застыв на мгновенье –
как будто на тысячу лет.
То ли в сутолке лиц
вдруг почудится кто–то знакомый,
то ли кто-то зовет,
чьим призывам покорны они –
необъятною бездной
всё глубже и глубже влекомы,
где в пещере, как в чаще,
то вспыхнут, то гаснут огни.
Там, внизу – голоса,
и проста суета человечья;
пахнет хлебом и хлевом,
и плотничий слышится стук;
и, вздыхая во сне,
копошится отара овечья,
и расходятся тени,
и снова все сходятся в круг.
До рассвета дожить –
словно взор распахнуть с перевала
и натруженной грудью, –
как воздух, – пространство вдохнуть.
Вол солому в закуте жует
так блаженно-устало,
и торопится ночь
после долгого дня отдохнуть.
...Вдруг, – как будто в ожоге, –
вся тьма устремилась к застрехам:
из окна протянулся
расщелиной светлою луч,
рассчитавший себя по часам и векам –
как по вехам,
чтобы вспыхнуть звездой
средь волхвами распахнутых туч.
И в прекрасном смешенье
зверинца и рая земного, –
как во сне, улыбаясь
над чудными яслями, Мать
видит вдруг пред Собою
Дитя Человечье и Слово –
так исполнена слов,
что и слова не смеет сказать.
Лишь крылатому клиру
без меры даруя прозренье,
чуть сияет пещера,
и тварь, узнавая Творца,
вся – пока лишь испуг,
вся – без звука пока, без движенья,
и лишь всходят волхвы
по скрипучим ступеням крыльца.
Декабрь 1981 – январь 1982
ВЕЛИКАЯ ФРАНЦУЗСКАЯ…
Докатилась Франция в июле –
двести лет бесстыдно вспоминать:
гильотине-шлюхе присягнули
враз на волю души выпускать!
Где карманники плясали карманьолу –
встали славы обелиски и мосты,
но молчит свобод и равенств слово:
где умученных тех – братские кресты?
День и ночь по Сене плыли трупы –
революция сплавляла мертвецов
да стелила по-французски скупо
на подводы сено – под святых отцов!
Как дрова, валили штабелями
их, носивших Господа в руках –
в золотом сиянье в Божьем храме, –
вывозили в дровнях и возках…
Распинала их толпа – знакомо,
вешала – в немых колоколах:
от эпох конвентов – до наркомов,
колпаков фригийских – и папах!
…Та ж везде чекистская ухватка –
у парижских ли, московских блатарей;
и волос жестка от крови прядка
на главе отрубленной моей…
1982
***
…Прогнила империя Советов –
Вновь нужна Империя Царей!
Без оси и сердцевины этой –
Устоять ли, Русь, земле твоей?
Без служенья – до крови и пота –
Не спаять российского кольца:
Тяжела ты – царская работа,
Тяжек крест у царского венца…
1983
В ТРОИЦЕ-СЕРГИЕВОЙ ЛАВРЕ
(ДУША РОССИИ)
о. Владиславу Свешникову
Когда за службой патриаршею
Здесь собирается страна,
Не нужно мощи пышных маршей ей
И тяжесть гимнов не нужна,
А нужно только – миру явленной
Крылатой веры в райский Крест,
Пред ней, разбойницей, поставленный –
Средь адских идолов окрест;
Нужна лишь только боль мгновенная
В душе, приявшей Божий страх,
Чтоб окаянная, растленная,
Она попрала свой же прах;
Чтоб у Креста взывая сызнова,
Иудам матерь и сестра,
Вся – покаяние, вся – вызов им,
Как Феникс встала из костра, –
Стремясь, как встарь, в иное Царствие:
Иных – и мира, и эпох, –
Молясь, смиряясь, благодарствуя,
Когда на крест возводит Бог…
1983
СТИХОТВОРЕНИЯ 1983–1988 гг.
___________________________________
НА ПОГОСТЕ
Словно в душу хлынул алый холод,
Но еще не гаснет небосвод –
Для заката тоже нужен повод,
Тайный смысл и точный жизни ход.
На закате – чище жить и проще,
И стократ прекраснее черты
Дрожью листьев шевелящей рощи,
Где правдиво ляжем – я и ты…
Деревня Тайлово,1984
ЖАЖДА
Здравствуй, земля! Полюби, но не балуй!
Борозды слов – как стерня на разрыв:
Мы ведь – родня... Буераки, увалы,
До горизонта – озимых разлив:
Ярью-медянкой прилежно окрашен –
Мне бы такой вот простор для души!
Утром проснешься – ан выбелил в пашне
Иней все строчки – и речи лишил.
Только и дел – дошагать до колодца
И, проломив ледяной потолок,
Слушать, как звонкого холода льется
В жадные строфы – как в ведра – поток.
Капля за каплей и слово за словом –
Только б вовеки струиться и течь:
Так утоляй же – о, снова и снова –
Смертную жажду – бессмертная речь!
Изборск – Малы,
1984
У ОЗЕРА
Елене
Отгремела гроза – и с разбега
Снова впали в столбняк облака:
Словно вал ослепительный снега
Накатил – и застыл на века.
Ну а ниже, где за руки взявшись,
Мы выходим на берега скат, –
Те же – будто со дна к нам поднявшись –
Облака в отраженьи лежат.
И отсюда, от края обрыва, –
Что правдивей – попробуй понять:
То ли в озере – неба прорывы?
То ли в небе – озерная гладь?
Кто тут прав, если в споре напрасном
Сам с собою и стриж на лету –
То не виден, то видится ясно
Сквозь заоблачных вод пустоту.
Но в упрямом вселенной двоеньи,
Верно, есть назначенье и нам –
Словно этих вот рук единеньем
Можно землю поднять к облакам.
Словно чудом души двуединой
Всю объемля вселенскую плоть,
Суждено нам глухой поединок
Всех небес и озер побороть.
И не нас ли встречая над кручей, –
В знак единства и “над” всех, и “под”, –
Льется радуга прямо из тучи
И сливается с радугой вод?
Мальское озеро – Москва,
1985
ЗРЕЯ РЕЧЬЮ
За окном всё та же слякоть,
Долгих сумерек настой, –
Не устанут капли капать,
Мерзлой крадучись листвой.
Только в полночь в перелесках
Ледяной прольется звон –
Чуть колыша занавески,
По стеклу стекает он.
И звучаньем незнакомым
Льется с ним, едва слышна,
В тишину уснувших комнат
Всей вселенной тишина.
Что сказать и что ответить
На вопрос ее немой?
На ресницах виснет, светел,
Отблеск тайны мировой.
Подними мне веки круче,
Ночи жаркая рука –
Вечным Вием очи мучит
Речь, незрячая пока.
Истин высохшие русла
Оживит ли жизни ток?
Он опять ломает с хрустом
Полуистин всех ледок.
И опять рассвет колышет
Неуступчивую тьму:
Человечье ль слово ищет –
Словно истину саму?
Твари ль сызнова названья
Прорастают из щелей? –
Копошится мирозданье
В жадной памяти своей.
В ней ли смысл могучей ночи
Точным звуком облачен?
В умолчаньях многоточий –
Мир еще едва прочтен.
С ним еще куда как трудно –
Зрея речью до зари,
И слова, зардевшись чудно,
Озаряют словари!
1978, 1986
В КОСТЕЛЕ СВЯТОГО ЛЮДОВИКА*
От твоей ли, Москва, от извечной житейской грязцы,
От ухмылок лакейских и барских посулов напрасных –
Убежать бы куда... от декабрьской твоей хрипотцы,
От дождя да снежка – дорогих, ненавистных, прекрасных!
Пусть кому-то тепло, и над римскою кровлей лазурь
Всё струится с утра по воздушным распахнутым безднам –
Ну а здесь за окном – лишь Лубянки промозглая хмурь
Да от Рима на память вот этот костельчик уездный.
Средь его ль эпитафий**, средь павших от века имен –
По спине холодок, но ясней целокупное зренье:
Слава Богу, и ты в синодик сей вселенский внесен –
Набирайся же, брат, Симеонова долготерпенья!
Хорошо в тишине пошептаться с Тобою, Господь,
В час, когда за стеклом бьется тополь, как ангел, с ветрами...
Но ведь даже и он в окна ветками тянется – хоть
На мгновенье взглянуть: чтО там нынче – у Господа в храме?
...Как сиреневый сумрак заспорит с лимонной зарей,
И имен золоченых померкнут на мраморе блики, –
Всё мерещится вдруг: их владельцы – скамья за скамьей –
На прозрачные руки склоняют прозрачные лики.
Что ж, помолимся вместе за вашу добротную смерть,
За надежную вечность – под честною крышкой гроб;вой;
Ну а кто головой – прямо в злую колымскую твердь,
Пусть замолвит за нас – прямо в небо летящее слово!
Не былинный Людовик творил нам расправу и суд –
Только Божия правда и нам не по книжкам знакома:
Я ее, как икону, по сонной Москве пронесу –
Там, где встал на гранит душегуб у расстрельного дома.
Помяни нас, Мария, в кудрявом кадильном дыму:
Ведь всего-то нам шаг – до родной долгополой шинели, –
Где не дремлют соседи в гранитном своем терему –
Хоть не та уж игра на чекистской железной свирели.
Мы еще пошустрим – так, чуть-чуть, с ноготок, с коготок, –
Только б он не увяз в этой мгле, в этой тьме фарисейской, –
Ну а там пусть на мель нас выносит посмертный поток –
Наши бедные души – на берег блаженный летейский.
Пусть за мертвой рекой нас омоет рекою живой
Так знакомая нам, непонятная Божия жалость:
О, когда бы и впрямь у Него ничего под рукой,
Ничего бы другого – для нас не нашлось, не сыскалось!
1986
––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––--------------––
* Католический храм во имя Св. Людовика IX (1226–1270),
короля Франции, миротворца и справедливого судьи, находится
на Малой Лубянке в Москве, неподалеку от исторического здания
НКВД-КГБ-ФСБ со стоявшим рядом, но ныне снесенным памятником
палачу русского народа Дзержинскому.
** “Эпитафии” – заупокойные поминальные плиты в интерьерах
католических храмов, укрепляемые обычно на стенах.