С детства кожей гусиной я эту войну ощущаю.
Открываю отцовский альбом, свято память храня.
Лица с фото военных глядят... И, возможно, прощают,
что ходили в шальные атаки они без меня.
Вот в закадровом глянце видны мне следы батальонов,
с кровью вдавленных в землю тяжёлой немецкой бронёй,
и комдивы во френчах, пропитанных потом солёным,
не сумевшие сладить с подставленной им западнёй.
Прокричит политрук, поднимая в атаку пехоту.
Глохнут уши от взрывов, свистит смертоносный свинец.
Я в траншее лежу, захлебнувшись кровавою рвотой
от того, что меня придавил серолицый мертвец.
Вновь, как будто, вдыхаю я дым от снарядного тола,
запах вздыбленной глины и смрад ржаво-серых бинтов,
а вокруг лишь останки печей закопчённых в обугленных сёлах
и воронки, забитые пушечным мясом фронтов.
Блиндажи в три наката и бруствер, от ливней осклизлый,
концентрат из гороха, галеты с болотной водой,
и на братских могилах фанерно-звездчатые призмы
маячками торчат вдоль рокад серой скорбной грядой.
Я не знаю - зачем давит на сердце мне сорок первый,
но листаю военный альбом словно с грузом вины,
и ни ночи бессонные, ни воспалённые нервы
не заменят того, что родился я после войны.