Пыльные замшелые дворы
В вербе и разросшейся сирени.
Притаились тени-полутени,
Призраки истаявшей поры.
Шепчутся вершины тополей,
Я их помню тонкими ростками,
Как сажал их детскими руками
Сам, едва взошедший от нолей,
В старых шортах с пуговкой смешной,
Не стесняясь содранных коленок.
Резались мы в чику и пристенок,
Гордые великою страной.
Было всё в диковинку, впервой,
И земля казалась бесконечной,
Жизнь бездонной и, как небо, вечной,
Солнце, неба синь над головой.
Помню старый колченогий стол,
Мухомор тентованного гриба,
Чей-то пьяный возглас: - Кончил, рыба!
А из окон рёв безумный: - Гооол!
У соседей Витька из тюрьмы
Вышел, и уже с какой-то биксой.
Цыкает слюной, сверкая фиксой,
Гниль, но в ярких красках хохломы.
Брага - сахар, дрожжи на воде,
Пробу сняли половиной школы.
Шёл домой я пьяный и весёлый,
От скакалки сплю на животе.
Дядя Лёва высох, но не стар,
Нет ноги, лежит на тихом Доне.
И опять его гармошка стонет,
И крадётся чащей Кудеяр.
И шумит вершиной старый клён,
И течёт из раны сладким соком,
Надписью о милом и далёком:
«Ж+Т равняется влюблён».
Вот она - та старая скамья,
И подъезд знакомый до озноба.
Пахнет молоком и жаркой сдобой,
Чу, идут! Привиделось, не я.