Моим рукам касаться неба, моим глазам испить до дна всё то, что подаётся к хлебу - не крови, только лишь вина. И ничего не обнаружить в пустом бокале, и смолчать, и улыбаться глупо в лужи, и отраженья привечать не криком птицы-недотроги, не воплем зверя-мертвеца, а человечьим вольным слогом, что был услышан от отца моих полей, моих скитаний, моих невысмотренных снов... Я ухожу. Довольно знаний. Довольно бесполезных слов.
Я равен богу, ранен богом, в моей душе зияют ночи, и эти хрупкие чертоги, на удивленье, кровоточат, и источают запах леса, и исчезает поутру моя незримая принцесса, что так похожа на сестру; она пленяет чернотою, и я валюсь пред нею ниц, считая черноту святою иконой птиц-самоубийц; на что мне эта злая вечность? Я хохочу как пленный зверь, и жгу отнятую конечность, кому я нужен здесь теперь? Вопросов - тьма, ответов - море, и я тону в седой волне, и растворяюсь на просторе, смеясь в пугливой тишине; а кто-то рядом режет руку, меня пытаясь допросить; какой позор, какая скука! Мне лень орать и голосить, мне просто хочется покоя и забытья на дне морском, и я машу одной рукою, и крою пополам с грехом всех тех, кто просто посмеялся, кто неуверенно глядел, кто жил и верил, но боялся, кто оказался не у дел, кто запятнал себя и друга, кто выел собственную плоть, кого заставила по кругу судьба зерно себе молоть... А остальные пусть танцуют у одинокого огня, и грязным углем нарисуют на скалах прежнего меня, чтоб я с камней сошёл как в детстве сходил с ума от мелких ран, и пусть напишут по соседству любви моей кровавый стан; она всё знает, но забудет, она всё помнит, но молчит, её никто здесь не осудит, её никто не огорчит ни бесконечною попыткой узнать секреты бытия, ни длящейся годами пыткой, ни наконечником копья; и не прельстят её монеты, и не собьют её с пути бродячих странников сонеты, она начнёт ко мне идти, и рухнет мир, и рухнут своды, и штукатурка с потолка, и меч погибшего народа сожмёт отнятая рука.
2000