Фрагмент. По житию протопопа Аввакума

          
               
               
Во времена народных смут,
В годину тяжких испытаний,
Отец мой, старец Епифаний
Благословил мне этот труд.
Со духом в мудрости святой
Язык понятный и простой
Не позазрите простодушно,
То для благого дела нужно.
Кому - Латынь, кому - Иврит,
А Русь - по-русски говорит.

Се приступаю первый раз
Житийной повести рассказ
Творить на языке народа.
О нем же вся моя природа
Скорбит и молится в слезах.
Я  у него же на глазах
Не раз был бит до полусмерти,
Расстрижен, сослан в монастырь.
Не раз меня казнили черти:
Пашков... Голодная Сибирь...
Оковы, земляная яма,
Меня жестоко и упрямо
Сживают со свету враги.
А мне ни что. Свои долги
Я всем раздал по полной мере.
Когда настанет Страшный суд
Враги мои меня спасут
И будет каждому по вере.   

                1

Мне положил Господь родиться
В семье священника Петра.
Благословенная пора,
Он мог в спокойствии трудиться
И с миром свой окончить путь.
Но так любил принять на грудь,
Что ветхим стал и лег в могилу
Едва успел войти я в силу.

Село Григорово, родное,
Я вижу будто наяву,
Полста домишек за Кудмою;
Куда там, сравнивать Москву!
    ( Над колыбелью римской ****и
       Покуда Солнышко встает.
       Никита Минич в стольном граде
       Всем православным крыж кует. )

Мальцом умершую скотину
Я видел, помню - как сейчас.
Потом, не разгибая спину,
Свой помышляя смертный час,
Всю ночь провел в молитве тайной;
С тех пор изрядно обыкох
Радеть по душам окаянным,
Покуда, грешный, сам не сдох.
      
 Когда же умер мой отец
 Пришла пора мне под венец.
 Молитва матерьня сбылась,
 Девица годная нашлась.
       Тожь сирота, Анастасия,
       Дочурка Марко кузнеца.
       (В устнех “сиротство” и “Россия”-
       Единогласных два словца.)
Разумна к Богу, благонравна,
Ее как на ладонь кладу.
Венчались дешево, но славно.
Пожили худо, но в ладу.
Потом и мать, отыде к Богу
Свой Крестный завершила путь,
В монастыре, в подвизе строгом
Последний вздох покинул грудь.

         

Я ж, по изгнании, в два года
Достиг священства, стал попом.
Но послужить семье в угоду
Не смог ни ране, ни потом.
А осемь лет пробыв на службе
Стал в протопопы совершен.
С самим царем бывал я в дружбе
И им же ныне сокрушен.
С тех пор - как двадцать лет минуло.
Посем ношу священный сан
Уж тридцать лет, как бы ни гнуло
К сырой земле мой ветхий стан.
Имел множае чад духовных
Когда еще ходил в попах,
Учил бояться дел греховных
И сам имел я божий страх.
      
       И Божий Суд всегда был близко,
       Да Он и ныне при дверях:
       Великий град в упадке низком,
       Да потребись, негодный прах!

Когда еще скорбел при пастве,
Пришла на исповедь одна.
При всем честном духовном братстве
В грехе раскаялась сполна.
Быв искушен ее рассказом
Возжег я вкупе три свечи,
Дабы бесовская зараза
Скорей отстала. Хоть кричи -
Мне было совестно и больно,
Ведь над огнем ладонь держал
И попалил ее довольно,
А после с горя побежал
Уже не чувствуя дорогу
Домой к себе, молиться Богу.

     До чад духовных ли тому,
     Кто сам загнал себя в тюрьму
     Чужих страстей и прегрешений,
      Кто сам боится искушений
      И падок на любой искус?

И вот, один, дрожа как куст,
В своем углу пред образами
Стоял я, залившись слезами
И телом и душою пуст.
И мниться мне: челны златые
По Волге- матушке плывут,
И сами кормщики младые
Златыми веслами гребут.
Признал: Лаврентьюшко с Лукой,
А третий  плыл кораблик - мой.
Се так со чадами своими
Господь остаться повелел.
И дальше, сколько б ни скорбел,
Не разлучался боле с ними.
Вот в скорости еще был случай,
Когда я снова претерпел:
(Но сколько враг меня ни мучай-
Своих не отрекался дел.)

Тогда начальник был над нами,
Зело, кормилец, вороват.
Едва дождавшись отпуст в храме
Он ко вдове послал солдат
И отобрал у безутешной
Ее единственную дочь.
Один за всех, как самый грешный,
Я бабе вызвался помочь;
И умолял его, просил...
Тогда злодей, что было сил
Сдавил меня и бросил наземь.
И быв затоптанный во грязи
Лежал я мертвый на дворе;
За что Господь меня призрел
Ему лишь ведомо, но ожил.
Начальник тот, потупив рожу,
Со страхом девку воротил.
Но ненадолго укротил
В себе он злой бесовский норов.
Однажды, как свирепый боров
Ко мне он в церковь заскочил
И бил меня, и волочил
За две ноги, да прямо в ризах!
В тот день, я весь в побоях сизых
Последний отпуст говорил,
А сам Христа благодарил:
Не выдаст Бог, свинья не съест.
Таков уж он, мой тяжкий крест.

В иное время, - так случилось:
К другому деспоту в немилость
Я поневоле угодил;
По чину службы заводил,
А он велел, что покороче.
Де, недосуг ему и прочее,
Зело блазнил у алтаря
И паки, много лаял зря.
Иль обезумел, иль упился,
Ко мне он, после уж, вломился,
В двери завеску растрепал
И яко лютый зверь напал.
Такую учинил мне муку:
Заел зубами три перста;
Освободить не в силах руку,
Я ждал когда его уста
От крови разомкнулись сами.
И сам изрядно поустал.
Культяпки платом обмотал,
Зане служить вечерню в храме,
Испил воды и за порог,
Едва обув второй сапог.
Уже ли мне не знать работу!
А Родионыч, деспот тот,
Уж если взялся за кого-то,
Не в раз отстанет живоглот.
Догнал меня, в руках пищали;
На полках порох, в аккурат,
Чтоб полыхнул в стволе заряд.
(С тех пор не раз в меня стреляли,
И пули были, и картечь
При множестве недобрых встреч.)
Зажглись заряды. Кроме дыму,
Не получилось ни шиша.
Не смог пальнуть, хотя бы мимо.
Спаслась в тот день его душа.
    
     Убить попа теперь не штука,
     Но кой кому сия наука
     Подносит и такой конфуз.
     И дабы сбросить с шеи груз,
     Он материл меня до ночи,
     Упомнил все, чем сам порочен.

Благословив не без ехидства
Его за оное бесстыдство
Тогда я дале поспешил,
Прости нас  Тот, Кто не грешил!
Позднее, он меня со чадом
Ядущим с матерьних сосцов,
Из дому взял и под приглядом
Своих бесстыжих молодцов
Всего ограбя вывел в поле.
И не задерживая доле
Без корки хлебной выгнал вон,
Крича проклятия вдогон.
Мы побрели; моя Настена
С младенцем чахлым на руках,
Да я, босой, в одних портках,
А в эту пору уж студено.

Просяще хлебца Христа ради,
Кой чем в пути обзавелись.
Дитя крестили в малом граде
И до столицы добрались.
Там духовник мой, святый отче,
Да друг Неронов Иоанн,
Явились пред царевы очи.
А я, покуда не был зван,
В сенях смиренно дожидался
И злыми байками стрельцов
Мой слух невольно забавлялся,
Я ж, не монах, в конце концов,
И все мирское мне не чуждо.
Се - человеческие нужды
Устами скверными вопят.
В чужих глазах никто не свят.

По повелению цареву
Я был на место возвращен.
Кой как отбил свою корову,
Понеже ворог был смущен;
И все в начале шло не худо,
Да вдруг нашли не вем откуда
Цыгане в тамошнюю весь
И плясовых с собой привесть
Медведей чорт-бо их сподобил.
В тот день случилось быть беде:
Я их преследовал везде
 И многих накрепко озлобил.
Василь Петрович Шереметев
Пловуче Волгою в Казань
На берегу толпу приметив
Гребцам скомандовал: - «Табань!».
И сей же час за драку эту
Велел призвать меня к ответу…