Преддипломная практика
В апреле в техникуме всегда тяжёлая, напряжённая пора. Студенты сдают зачеты и экзамены за второе полугодие. Очень ответственный период. И в то же время весна – всё оживает, и в молодом организме появляется какая-то невероятная тяга не к занятиям, а к желанию больше погулять, и перемены в организме наступают такие, когда проявляются первые настоящие чувства к противоположенному полу. Так случилось и у меня.
Влюбился я в дворовую голубоглазую девчонку, десятиклассницу Валюшу. После занятий приходил во двор и ждал, пока не появится она. Ходили в кино, гуляли по городу и городским паркам. А после первого сладкого и горячего поцелуя встречи затягивались до глубокой ночи. А утром на занятия или сдавать зачет. Сидишь за кипой книг чуть ли не до самого утра, под утро вырубишься иногда даже за столом, а тут тебя уже бабушка будит.
– Юрок, пора идти учится.
Холодной водой умоешься, встряхнёшь головой, попьёшь горячего чаю с тем, что успела приготовить бабушка, пока я спал. А готовить она умела именно то, что я любил. В техникум приходишь и продолжаешь доучивать то, что не успел ночью. Торопишься, перелистываешь учебники от корки до корки. Проверяешь, всё ли знаешь. Где очень трудные формулы встречались, тут же заготавливались шпаргалки. Но мы шпаргалками почти не пользовались. Старались понять суть формулы, тогда её и легче было вывести. Только по электротехнике почти все использовали шпаргалки. Месяц напряжённого труда не пропал даром. Экзамены и зачёты все сданы. Провели распределение на преддипломную практику. Мне, Григорию Кочеткову и Людмиле Белой выпало ехать на практику в Саратов, в геофизический трест «Нижневолжскгеофизика», а Талгату Таюпову, Талгату Фаткуллину, Валерию Муравьёву – в Волгоград, в геофизический трест «Волгоградгеофизика». Неделю или две дали нам отдохнуть, и впервые мы самостоятельно отправились в такое далёкое путешествие, да ещё на работу, за которую будут платить, как настоящим труженикам. Душа пела, и появилась гордость, что ты чего-то знаешь и нужен как труженик, как рабочий нашей огромной и великой страны.
Нам выдали «подъёмные» (деньги на дорогу), и мы все вшестером со станции Аксаково отправились на поезде до Саратова без пересадки. Доехали благополучно. Без приключений. Мы втроём сошли в Саратове, а трое поехали дальше до Волгограда. В тресте нас разделили по сейсморазведочным партиям. Мы с Григорием попали в село Духовницкое, расположенное на берегу Волги. А что бы до него добраться, нам нужно было ехать в аэропорт. Получив направление и все необходимые документы, мы прибыли в аэропорт, купили билеты на самолёт Ан-2 рейсом до села Духовницкого. Время было еще предостаточно, и мы решили закусить и погулять. На билетах чётко было написано: «Рейс № …, вылет в 13-30». Подходим заранее. Ждём. Я Грише говорю:
– Давай спросим, где будет посадка.
– Ты нигде не был, никуда не летал... Я знаю, посадку объявят по громкоговорителю.
Ждём. Время подходит. Объявляют, но все не наши рейсы. Я волнуюсь, а Гриша, как всегда уверенный в себе, как-никак был непризнанный лидер в группе.
– Опаздывает наверняка.
Я не выдержал, обратился к работнице аэропорта. Показал билет. А она говорит, показывая рукой в небо:
– Вон ваш самолёт, только что взлетел. Маленькие самолеты Ан-2 и вертолёты местного назначения мы не объявляем, они летают редко, 1–2 раза в неделю, и те, кому нужно, давно знают, где и когда производится посадка. А следующий рейс в Духовницкое через три дня.
– А, что нам теперь делать? – хором спрашиваем.
– Езжайте в речной порт, там должны быть пароходы с заходом в Духовницкое.
Поблагодарив женщину, мы кинулись искать транспорт, чтобы добраться до порта. С пересадками, то на троллейбусе, то на трамвае добрались. Впервые увидел речной порт с множеством причалов, и у каждого, как в песне поётся, – «пароход белый, беленький…». Красота и величие! А Волга в этом месте широкая-широкая. Рядом грузовой порт, и стрелки портовых кранов, как колодезные журавли стоят, вернее, не стоят, а что-то грузят или выгружают. А к ним железнодорожные подъездные пути. И всё грузят и грузят. Одни составы подъезжают, другие отъезжают. Вот тогда я понял, что такое главная водная магистраль страны.
Наш пароход прибыл к пяти часам. Прошли по трапу на посадку. Каюты второго класса. Как в поезде, на четверых. Я занял нижнюю полку, а Кочетков верхнюю. Двоих пассажиров вообще не было. Уложили вещи – и на верхнюю палубу. Развалились в шезлонгах и просидели до самой темноты. Как красивы над Волгой закаты! Только картины писать. Зачаровывают, околдовывают! И мы сидели и молчали, пораженные величием красоты русской природы. Мимо медленно «проплывали» то обрывистые берега, то леса, поля и горы, то холмы и небольшие посёлки. Просидели, пока полностью не стемнело. А когда стало темно, ещё красивее стало смотреть на проплывающие мимо пароходы, озарённые огнями многоэтажных палуб. Удовольствие получили неописуемое, а в памяти все запечалилось на всю жизнь! Когда стало совсем темно, ушли в каюту спать. Среди ночи слышу грохот. Открываю глаза, а это Гриша со второй полки свалился и, как ни в чём не бывало, отправился в туалет. Пришёл и лег на свою полку. Я не видел, как он падал, но раз он ничего не сказал, значит всё нормально.
Просыпаемся утром, а он меня спрашивает:
– Юра, ты не знаешь, почему у меня болит левая скула и вроде синяк под глазом намечается.
А сам смотрит в зеркало.
– Да ты что, Гриш, не помнишь, как с полки упал? А потом в туалет ходил.
– В туалет помню, ходил, а с полки я не падал. Это ты, наверное, мне ночью, пока я спал, чем-то стукнул.
Кое-как убедил, что если бы стукнул, то он бы проснулся.
– Это на тебя свежий воздух так подействовал. На палубе, наверное, часов до двух ночи просидели, вот и уснул крепко.
Пароход идет медленно, да ещё против течения, километров 20–30 в час. К тому же причаливает у каждой пристани. Вот мы и добирались до места двое суток. Прибыли часов в одиннадцать утра на следующий день. Я понял, почему нас предупредили, чтобы мы спросили, заходит ли он в Духовницкое. Дело в том, что у самого населённого пункта, даже ещё раньше, начинается длинный, в несколько километров, остров. А на другом берегу находится городок Хвалынск, и если пароход заходит в Духовницкое, то ему приходится возвращаться назад, обогнув остров, что бы попасть в Хвалынск, и поэтому не каждый пароход заходит на эту пристань.
Сейсморазведочную партию отыскали на краю деревни. Несколько вагончиков и временных построек, огороженных невысоким забором со шлагбаумом при въезде. На территории несколько единиц техники, по-видимому, стоит на ремонте. Нам показали, в каком вагончике находится бухгалтерия. Там и оформили все необходимые документы. Пошли искать квартиру. Прошли полсела и в середине нашли одинокого старика лет под семьдесят, который и согласился за 20 рублей в месяц пустить нас на квартиру.
Мы с Кочетковым работали в разных отрядах и виделись редко. Каждый из нас выполнял одну и ту же работу. В наши обязанности входили смотка и размотка сейсмических кос и установка сейсмоприёмников. Числились мы старшими рабочими или техниками (не помню точно). В распоряжении у нас были человек шесть-семь рабочих и смоточная машина, все её звали «смотка». На профиль и с профиля – на ней. Водитель у меня был молодой и какой-то вертлявый и непоседливый. Хорошо на дорогах в то время транспорта было мало. Едем мы с ним на профиль недели через две, как я устроился, по гравийной дороге. Дорога широкая, машин нет. Я высунул голову из окна и задумался о доме. А водитель баранку крутит и песни поёт. Вдруг вижу, вместо серого гравия дороги под колёсами зелень появилась. Я голову в кабину – а мы съехали на обочину. Не успел я и рта открыть, как он резко повернул руль – и мы из одного кювета в другой. Он опять руль в обратную сторону – и на бок завалились. На мою сторону. Вовремя я успел голову из окна убрать. Треск, грохот – и тишина, только слышно, как что-то течёт, видимо, вода из радиатора. Водитель на мне лежит. Смотрю, бледный и не шевелится. Я его снизу в бок локтем. Ничего, вроде и он живой. Стали выбираться из машины, как из танка, вверх. Вылезли, а машина наша, помятая, на боку лежит прямо под плакатом: «СЛАВА УДАРНИКАМ КОММУНИСТИЧЕСКОГО ТРУДА!». Сели мы под плакат и смеёмся. И вдруг пламя. Машинное масло вытекало и на горячий мотор. Вот и вспыхнуло. Мы быстро стали песком засыпать пламя, прямо горстями. Сразу и потушили. Водитель хотел закопать своё водительское удостоверения, но я его отговорил. Отремонтировал он за свой счёт машину, этим и обошлось. Прав его не лишили.
Работа в геофизике всегда ненормированная. Это на заводах – от и до. А в геофизике, пока не закончишь то, что начали. Бурильщики набурят 10–12 скважин. Их нужно отработать : опустить заряд тротила, взорвать его и записать на сейсмостанцию отражённый сигнал от глубинных пластов земной коры. Пробуренную скважину оставлять нельзя, иначе стенки её осыпятся, и заряд не пройдёт до нужной глубины. Пропадёт тяжёлый труд бурильщиков. Бывало, даже так, что ночевали в поле, и не один раз.
Помню, как-то выехали мы на самый дальний профиль, специально по заданию из треста. Ехали почти целый день. Степь да степь кругом. Впервые увидел такой ландшафт. Ни дерева, ни бугорка. Как ориентироваться? Если только по солнцу. Приехали часам к четырём вечера, не заблудились. Два бурстанка УРБ-2, станция, «смотка» с двумя сейсмическими косами и три бойлера (водовозки). Приехали, а там уже геофизиков понаехало и других разных специалистов. Тут же рядом скважина, пробуренная уже давно, геологоразведочная, обсаженная колонной. Наверное, там предположительно обнаружили нефть, вот и нагнали геофизиков всех мастей, начиная от «сейсмиков» и кончая электроразведчиками и специалистами по радиоактивному каротажу. Вагончиков навезли, и даже повара приехали, видно, надолго.
Геофизики раньше приехали, а они народ такой, на выдумки гораздый. Ждали поваров и что удумали. Скважину пробурили несколько месяцев назад, и отстойник с буровым раствором успел покрыться довольно приличной коркой. Кто-то взял сапог, привязал на палку и по этой глинистой корке понаставил следов, да так, как будто здесь тропинка. Вагончик-кухню поставили на другой стороне отстойника, а подход к нему специально перегородили транспортом – спецмашинами. Приезжают повариха с помощницей, выгружают свои кастрюли – и по этой тропинке к своему вагончику. Два шага сделала одна из них, довольно полная женщина лет около сорока, и провалилась в густую глинистую жижу. Кастрюли по глинистой корке покатились, а её быстро спасать начали, чтобы полностью не засосало. Кто смеётся, кто сочувствует, а она плачет. Вытащили, смотреть на неё жалко было. А мужики хохочут.
Наутро новая история. Я спал на раскладушке прямо под открытым небом. Утром проснулся, вижу, кто-то из геофизиков выходит из вагончика (по-видимому, по нужде), надевает свои сапоги – и как закричит страшным криком. Мужики из вагончиков повыскакивали, с него сапог снимают, а он ещё сильнее кричит. Кто- то увидел на сапоге палочку, а на палочке проволоку медную. Палку сломали и стянули сапог. А на большом пальце суслик висит. Так уцепился, что еле оторвали. Крови было много. И ноготь повреждённый. Кто-то за повариху отомстил тому, кто ставил следы. Поймал суслика. Привязал ногу суслика к проволоке. В сапоге сделал маленькую дырочку, просунул туда проволоку и привязал к палочке. И суслик сидел в сапоге до утра.
Пробыли мы на этой скважине трое суток, отработали на площади, прилегающей к этой скважине, несколько профилей и провели работу, до сегодняшнего дня мне не известную. Вокруг скважины расставили с десяток сейсмоприемников, подключили их проводами ПВР к сейсмостанции, взрывники приготовили специальную магистраль, на которой закрепили детонаторы через определенное расстояние, и опустили в скважину. Произвели взрывы детонаторов от забоя до устья и записали весь материал на магнитную ленту. Позже я узнал, что этот метод называется сейсмический каротаж, или вертикальное сейсмическое зондирование. На четвертый день вернулись на базу в Духовницкое, получили зарплату (мне лично выдали 110 рублей), и наш отряд отпустили в отгул на неделю.
Я решил съездить домой, тянули любовь и тоска по родным местам. Не дожидаясь утра, я приехал на пристань, взял за 50 копеек билет до Хвалынска (на другую сторону Волги.). Хвалынск – прекрасный городок, утопающий в зелени садов. Тихий, уютный, да ещё на берегу такой реки. Чудо, а не городок! С одной стороны Волга-матушка, а с другой – склоны гор, почти до самого верха покрытые лесным массивом. В Хвалынске купил билет до станции Возрождение за 98 коп и вечером, часов в 10–11, был в зале ожидания.
Это было 31 июля, а 2 августа у меня день рождение. Я еще тогда подумал, как бы мне не пришлось встречать на станции Возрождение свой день рождения. Билеты оказались в наличии (до Куйбышева – 3 руб. 90 коп.). Утром был в Куйбышеве (Самара). От Куйбышева до Аксаково ещё 4 руб. 60 коп, а от станции Аксаково до моего родного города Октябрьского – на автобусе за 1 руб. 88 коп. Итого на дорогу у меня ушло почти 12 рублей и на питание рублей 5–6 . Вся поездка обошлась почти в 20 рублей. А главное я рано утром 2 августа, в своё день рождения, был дома
Когда я ранним утром появился дома, как были рады мама и бабушка! Лица их сияли. А когда я выложил на стол свою первую заработную плату, мама всплакнула. Она всю жизнь проработала на железобетонном заводе за 60–90 рублей в месяц. Обняла меня и долго причитала: «Кормилец, ты вырос, мой младшенький!». (Два года назад скончался отец, а старший, Анатолий, в это время служил в армии).
Я позавтракал – и на улицу. Даже мать обиделась, что так быстро ушел. А мне поскорее хотелось встретиться с любимой девушкой. Встретились. Жара стояла. Договорились сходить на речку, купаться. Взяли всё необходимое – и на пляж к «тракторному» мосту, где обычно бывает мало народа. Вот там всё и случилось. А на другой год, 2 апреля, у нас родился сын. Родила она его недоношенного, семимесячного, 2 кг 800 г. Худой и почему-то жёлтый и пушистый, как птенчик. Сейчас он в Питере живёт – капитан корабля, выше меня ростом и весит более 90 кг. У самого уже дети (двое), выше отца.
Вернулся в Духовницкое вовремя, но немного другим путём. Из Куйбышева по Волге на «ракете» (быстроходное судно на подводных крыльях). На два рубля дороже, чем на поезде, но зато комфорт и свежий воздух. Палубы там нет, но вокруг как бы смотровая дорожка. Выйдешь и смотришь, как катер мчит нас чуть ли не по воздуху, только брызги во все стороны, и в лицо мелкие брызги, как пыль. Плыли по течению, и я стоял у правого борта. Берег обрывистый, довольно высокий. Внимание привлёк какой-то силуэт в обвалившемся береге. Присмотрелся, а это церковь. Сколько ей веков, неизвестно, но судя по тому, что осадочные породы её полностью скрыли под землёй, ей не один десяток столетий. А реки, текущие с севера на юг, подмывают всегда правый берег. Благодаря разрушительной деятельности реки люди вновь увидели древнее строение. Меня поразило то, что она сохранилась и не разрушилась. Даже купола были на месте – почерневшие и без крестов.
После возвращения работы прибавилось. Время поджимало. Нужно было собирать материал для дипломной работы. Поэтому после работы и в выходные мы просиживали в «камералке», переписывая отчеты, проектно-сметную документацию, копируя карты, годографы и диаграммы.
В очередной раз, направляясь на работу, водитель «смотки», тот самый, с которым мы перевернулись на ровном месте, задавил гуся. Гусь был довольно крупный и жирный, и, чтобы не пропадать добру и чтобы он не мучился, перерезали ему горло и взяли с собой на профиль в надежде приготовить обед. Перед обедом я взял ведро с водой и ушёл подальше варить гуся. Немного на станции нашёл соли, картошки и вермишели, так что супчик получился на славу. Когда отряд приблизился ко мне, обед был готов.
А пока меня не было, произошёл неприятный случай. В нашем отряде работал водителем автобуса армянин, который возил рабочих на работу и с работы на автобусе. Высокий, коренастый, смуглый, покрытый сплошь чёрными волосами мужчина лет 30–32. А рабочими сейсмоотряда в основном были 15-летние девчонки, за исключением двоих. Среди них была симпатичная черноволосая и черноглазая, хрупкая, низкого роста девочка – чеченка по национальности. Совсем ещё ребенок. Не зная смысла слова, которое для армян является самым оскорбительным, она обозвала вгорячах этого невоспитанного, невыдержанного в словах хама. Он позволял себе ругаться матом при любом окружении. Вот он и врезал ей, как мужику, со всей силы. Кровь на стекла автобуса брызнула.
Когда я принёс приготовленный обед в станцию, начальник отряда сказал, что у меня в отряде ЧП и чтобы я разобрался. Когда я зашёл в автобус, кровь у девушки из носа лилась ручьём (видно, это произошло недавно). Притащил я термос с холодной водой, чистых тряпок, платков и ставил холодные компрессы. Все тряпки и платки были в крови, но постепенно кровотечение прекратилось. Я расспросил её, в чём дело. Она мне рассказала, что он её якобы ни за что ударил. Дал я ей команду, чтобы не вставала. А через полчаса принёс большой гусиный окорочок и сказал, чтобы при мне всё съела, ведь столько крови потеряла. Кто бы мог подумать, что моя забота на неё так повлияет. Каждый вечер я получал записки о встрече, но не на одну так и не явился.
А вскоре закончилась моя практика. Получили мы расчёт – и домой.
Защита дипломного проекта
После прохождения преддипломной практики я вернулся домой во второй половине октября. Мать меня встретила со слезами счастья на глазах. Мой старший брат, Анатолий, продолжал служить в армии. Наконец в нашем семейном бюджете появились деньги. Они пошли в первую очередь на покупку зимней одежды для меня и весенней и летней одежды для брата, так как он весной должен был вернуться со службы домой.
Занятия в техникуме для последних курсов ещё не начались, и я пропадал на улице целыми днями. Ходил по городу один, так как друзья или в школе, или на работе, а моя любимая закончила десять классов и поступила работать на швейную фабрику. Я не мог дождаться вечера, когда вернётся моя Валюша с работы или хотя бы друзья. Несколько раз садился за материалы, привезённые для написания дипломного проекта. Перелистывал и думал про себя: одному тут не справиться. И опять на улицу. Так жаждал свободы после напряжённой учёбы и работы! Такое было желание расслабиться! И расслабился.
Иду по проспекту, смотрю, ребята из нашей группы, человек пять-шесть. Обрадовались встрече. Поздоровались. Посидели на скамейке у кинотеатра «Фонтан». Все наперебой рассказывали о своих приключениях. Часа полтора просидели, и кто-то предложил: «Пойдёмте в ресторан «Девон», пивка попьём и заодно праздник отметим». Это было перед праздником Великой Октябрьской революции, не то 4, не то 5 ноября. Посидели, попили пива и по сто граммов добавили. Пришёл домой навеселе, но матери на глаза не попался и лег спать.
На другой день с другом пошли в кино на дневной сеанс в тот же кинотеатр «Фонтан». Ни названия фильма не помню, ни о чём фильм не знаю, только запомнилась одна картина. На широкоформатном экране пляж, а на пляже народ, и одному из мужчин стало плохо с сердцем или солнечный удар схватил. Показывают, как перед его глазами всё закружилось, он стал задыхаться – умирать. И вдруг я ощутил, что мое сердце останавливается и мне не хватает воздуха. Я, шатаясь, вышел из зала и потихоньку, медленными шагами, останавливаясь через 5–10 метров, побрёл домой. На моё счастье кто-то из знакомых ребят, увидев моё состояние, помог добраться до дому. Сердце бешено колотилось. Приехала «Скорая помощь» – и меня увезли в больницу.
Лечили меня сначала в кардиологии. Диагноз определить не могут. Перепробовали множество лекарств, а приступы сердцебиения продолжаются почти каждый день. Пролежал больше месяца, а потом перевели в неврологическое отделение. И там месяц пролежал. Приступы стали реже. Успокоительные уколы и таблетки сбивали бешеный ритм сердца, доходивший до 200 и более ударов в минуту. После выписки я написал заявление – и к нашему классному руководителю В. Н. Прибатурину с просьбой дать мне академический отпуск. Владимир Николаевич порвал при мне моё заявление.
– Вон что он надумал. Ребята пишут дипломную работу, для тебя стараются. А о том, что у тебя скоро будет ребёнок, ты забыл? Я для тебя место забронировал в тресте «Куйбышевнефтегеофизика» лишь потому, что там ты через год получишь квартиру. Разве можно такой шанс в жизни упустить?
Пропесочил он меня тогда здорово. Вышел от него – на глазах слёзы и обиды, и радости. И по сей день я ему благодарен за то, что мозги тогда мне вправил. С того дня я стал интересоваться своей дипломной работой. А 13 января мы с Валей зарегистрировались. Моя мама и Валины родители устроили небольшую вечеринку, куда были приглашены самые близкие, человек десять. Отметили. Валя тогда была на пятом месяце беременности. Я её забрал в свой родительский дом, а через несколько дней опять в больницу.
Во второй половине февраля наша группа защищала дипломные работы. А я на больничной койке. Выписали меня в марте. Домой ко мне пришли Фания Хасанова, Михаил Капорович, Анатолий Жуков и Григорий Кочетков. Принесли мою дипломную работу, над которой они совместно работали. Я их поздравил с успешной защитой дипломов, все они, кроме Кочеткова, получили красные дипломы (защитились на «отлично»). С этого дня я с утра до вечера изучал «свою» дипломную работу. Защита была назначена на 15 марта, а с 1 апреля все выпускники должны были быть уже на своих рабочих местах. Как удалось В. Н. Прибатурину собрать целую комиссию из 10–12 человек для защиты дипломного проекта только одного студента, известно только ему, но он унес эту тайну с собой. Вечная ему память и огромное спасибо!
Изучил я «свой» дипломный проект от корки до корки. Наизусть вызубрил, хотя кое-что и недопонимал. А сам думаю: расскажу, как стихотворенье, а там будь что будет. За столом комиссия. Все представительные люди, а знакомых человека два-три. Тут я и растерялся. На доске плакаты «мои» висят, а в голове пустота и не единой, ни хорошей, ни плохой мысли. Время идёт, а я стою, хотя знаю, что должен уложиться в 20 минут. Минута проходит, другая, а я всё молчу. Тишина, даже в ушах звенит. И вдруг первая фраза ярко высветилась в мозгу. И я начал. А так как я вызубрил, как стих, весь проект, то рассказал всё без запинки и уложился в 18 минут. Кто-то из комиссии задал вопрос по годографу. Я честно признался, что этот материал я плохо знаю. Мне объяснили. На второй вопрос я ответил со знанием дела. Вопрос был по аппаратуре, а это моя стихия и хобби. Комиссия признала защиту дипломного проекта удовлетворительной. Через два дня в учебной части я получил диплом, нагрудный знак и сопроводительные документы (путёвку в жизнь).
А 1 апреля был зачислен техником-геофизиком в Елховскую круглогодичную сейсмическую поисковую партию. Так она официально называлась. Сейсмопартия состояла из двух отрядов. Начальником партии был Николай Васильевич Шлыков – высокий, худой, с продолговатым лицом и седой, всегда коротко постриженной головой. Начальником одного из отрядов был Борис Николаевич Болотников, мой старый знакомый. Мы с ним вместе проходили практику в селе Духовницком в прошлом году и опять попали в одну партию. Как тесен мир! А моим непосредственным начальником стал начальник другого отряда Филипп Васильевич Рейзвих – опытнейший инженер с огромным стажем. На вид ему было лет шестьдесят, а на самом деле – 48. Роста он был среднего, слегка полноват, а лицо странное: постоянно красноватого цвета, и когда он волновался, наружу выступало множество кровеносных сосудов, отчего лицо становилось совсем красным. Спокойный и деловой, он никогда не повышал голоса. Делал все аккуратно и размеренно, как приучены с детства немцы в хороших семьях. Мне он очень понравился.
Не успел я познакомиться со всеми и освоиться, как мне пришло письмо. У меня родился сын!!! Радость переполняла душу. Я к Филиппу Васильевичу с просьбой отпустить меня на неделю домой. А он отвечает, что не имеет такого права, иди, мол, к Шлыкову – начальнику партии, только он может кого-то отпускать. Я искал, искал его – не нашёл. Подхожу к бильярдной. Стоят несколько рабочих и один в чистой одежде. Я спрашиваю:
– Где Шлыков?
А они стали выпытывать, зачем он мне нужен. И тогда тот, что в чистой одежде, сказал, что начальник уехал и вместо себя его оставил.
– Так что пиши заявление на отпуск без содержания – и езжай.
Я написал заявление на имя начальника партии, принёс и подаю этому человеку. Слышу смешки. Оборачиваюсь, смех смолкает. Я недоумённо посмотрел на этого хорошо одетого человека. А он мне говорит:
– Ну, что стоишь? У тебя сын родился! Заявление написал, чего тебе ещё надо? Или сына не желаешь видеть?
От радости я на автобусную остановку и на неделю домой. Вернулся – меня сразу к начальнику.
– Почему уехал без предупреждения?
– Ка-а-ак бе-е-ез пре-едупреждени-ия? Я и за-а-явлени-и-ие написал на-а ваше имя, – отвечаю, заикаясь.
– Кому? Слесарю второго разряда? Да он с твоим заявлением в нужник сходил. Бумаги у него не было. Как мы теперь должны твои прогулы оформлять? За неделю прогулов я вынужден уволить тебя по 33-й статье.
Напугал он меня не на шутку… А на деле ни одного прогула не поставили. Отработал потом. Вот так первый раз я повидал своего малыша. Когда я был дома, мы вместе с женой купали нашего сынишку. Она расстелила на мои руки мягкую теплую пеленку, чтобы укутать его после купания. Я не рассчитал: раздвинул руки шире, чем сам малыш, и он провалился. Но своё дитё так дорого, что я мгновенно подхватил его в воздухе вместе с пелёнкой. Все произошло мягко и быстро, что малыш даже не проснулся. Он всегда засыпал, когда его купали.
Сейсморазведка
Вот так с казуса и началась моя трудовая деятельность, хотя трудовая книжка у меня уже была. Преддипломная практика и месячная практика в сейсморазведочной партии в Татарии, где я работал помощником взрывника после окончания второго курса, тоже вошли в стаж, и у меня уже было две записи в трудовой книжке.
Хочется сделать небольшое отступление о практике в Татарии. Сейсмопартия расположилась в селе с красивым русским названием Лебедино. А привёз меня на практику в это село на техникумовском уазике сам В. Н. Прибатурин. Я жил на квартире у местных жителей и ходил в гости к деревенским ребятам. Они хорошо говорили по русский, и в домах у каждого, в переднем углу, висели большие старинные иконы. Я сначала ничего не мог понять: вроде деревня татарская (большинство говорили на татарском языке), а обычаи и уклад жизни у местных жителей христианские. Оказывается, это были крещёные татары. Иван Грозный их крестил в реке Каме в разгар зимы 1520 года – 19 января (по новому стилю).
Работа проходила по такой схеме: для закладки заряда бурили скважину от 20 до 120 метров буровыми станками УРБ-2, но так как осадочные породы были непрочные и стенки скважины иногда рушились, взрывникам в то время, чтобы не перебуривать скважину, разрешалось использовать специальные шесты для проталкивания заряда до забоя. Потом производился взрыв, и сигнал, отражённый от всех земных горизонтов и пластов, записывался на специальную аппаратуру – сейсмостанцию. Вот мы, два помощника взрывника, и занимались тем, что проталкивали заряды шестами в скважину (позже этот метод запретили, так как он не безопасен). Не во всех скважинах приходилось применять шесты, но всё же довольно часто. Если я держал шест, а мой напарник прикручивал на резьбе очередной, я не мог его выпустить, если в скважине нет воды метров 20–30. Держишь изо всех сил, даже жилы на руках вздуваются. А напарник наберёт глины из отстойника и начинает расписывать мою физиономию этой грязью. Хорошо мы по очереди менялись: то я держал шесты, то он, а я наращивал. Тогда я отыгрывался на нём. Молоды были, по 16 лет, вот и безобразничали. Потом взрывник запретил нам этим заниматься.
– Работать надо, а не дурака валять, – ворчал он. – Уроните шесты в скважину – заставлю доставать.
А на профиль и с профиля мы ездили на взрывпункте – специально оборудованной грузовой машине, на которой укреплена емкость для воды, как обычная водовозка, или, как ее называли, бойлер. По бокам кабины – два ящика с открывающимися крышками-сиденьями, под которыми взрывники хранили свои вещи для работы и спецодежду (вот на этих сиденьях мы и ездили), а вдоль бортов – ящики с тротилом. На самом верху емкости приварен специальный ящик для детонаторов, в ящике ещё ящик из фанеры толстостенной сделан, а внутри оббит мягонькой бархоткой с ватиновой подкладкой. Там перевозили детонаторы – взрыватели, которые от удара могут взорваться и заставить детонировать тротил.
Едем как-то с профиля на базу. Сидим на своих местах, а машина заюлила и под откос на двух колёсах едет. Ящик с детонаторами открылся (был без замка), из него вывалился второй ящик, и детонаторы посыпались на ящики со взрывчаткой, а потом и по всему кузову рассыпались. Не знаем, что делать? Прыгать и бежать от машины подальше – не успеешь. В кузове килограммов 30–50 взрывчатки. Проехала машина на двух колесах метров восемь, встала на четыре колеса. Мы в кабину стучим. Остановились. Мы бледные, как мел. Взрывник и водитель тоже. Начали детонаторы осторожно по всему кузову искать. Под ящиками, под ёмкостью. Все собрали, по документации сверили. Все! Взрывник предупредил, чтобы мы об этом никому не говорили. На следующее утро на обоих ящиках установили замки. После этого случая прошло два года, и требования к технике безопасности ужесточились. Шесты запретили применять, а на взрывпункте разрешалось ездить только в кабинах – водителю и взрывнику.
В елховской сейсморазведочной партии было две сейсмостанции, одна из них – старая шестидесятиканальная ПСЛ-2. На ней работали мы с Ф. В. Рейзвихом. А другая уже нового поколения, с магнитной записью – СМ-48. На ней работал мой старый знакомый по саратовской экспедиции в селе Духовницком Б. Н. Болотников и А. В.Забелин. Анатолий Забелин тоже работал техником, как и я, хотя не имел специального образования. Специалистов всё же не хватало. Использовались сейсмоприёмники СПЭД-56, а в дальнейшем СВ-20 и СВ-1-10 «Светлячок», которые острым наконечником втыкались в почву. Но мне посчастливилось увидеть своими глазами сейсмоприёмники СПМ-16, которые применялись десятки лет назад и закапывались в землю.
По законам того времени я обязан был отработать три года в данной экспедиции, куда меня направили как молодого специалиста. А у молодых специалистов тогда были определенные льготы, например, первоочередность в списке на поучение жилья. Так мне как семейному молодому специалисту через год выделили двухкомнатную квартиру. До этого мы снимали дом в Елховке, прямо возле экспедиции. Выдали ордер, и мы с женой на выходные поехали смотреть наше жильё, но оно оказалось в аварийном состоянии. Просел фундамент и шестиподъездный пятиэтажный дом покосило. Двери не закрывались, окна потрескались. Вселять нас не стали, и мы прождали еще месяца два-три, прежде чем нам дали квартиру в другом, новом доме, на первом этаже. А тот дом ремонтировали года полтора: укрепляли фундамент и стягивали стены.
В Елховке я познакомился с местным жителем Владимиром Крупновым. Мы с ним сдружились. Человек он был хороший, примерно моего возраста и тоже женатый. Часто делали вместе общие дела. Помогали друг другу. Недалеко от деревни протекала речка Кондурча, которая впадала в реку Сок, а та в свою очередь в Волгу. Мы с ним по выходным ловили раков или рыбу. Рыбы в Кондурче, по его словам, было мало. Лет семь назад в верховьях реки прорвало очистные сооружения на каком-то заводе – и рыба плыла к верху брюхом. Деревенские вылавливали ее сачками и полными телегами возили в Куйбышев (ныне Самара) продавать. Кто-то купил на эти деньги мотоцикл с коляской, а кто-то и машину. Вот после этого случая и развелось в речке множество раков.
А прямо за забором нашей экспедиции было небольшое озеро. Оно каждую весну заливалось полой водой Кондурчи и на несколько дней соединялось с ней. Вот мы с Володей и решили проверить, а нет ли там рыбы. Володя нашёл небольшой бредень, и мы в выходной день через непролазную траву, окружающую это озеро, вошли в него и загребли раз пять. Дно илистое. Ноги по колено проваливались в жижу. Измучились, изрезались камышом и осокой, но не зря. Поймали 22 щурёнка граммов по 500 и 22 рыбы, похожие на змей. Чёрные с коричневым отливом с руку длинной, а толщиной не толще крупного ужа.
– Это же угри! Как они сюда попали? – воскликнул я.
Поделили по одиннадцать штук и тех, и других. Я принес домой. Жена начала чистить. Когда угри были разделаны, выпотрошены, порезаны на куски и положены на сковородку – они извивались в подсолнечном масле, а когда жена стала их солить – начали подпрыгивать и дрожать. Я не выдержал и со словами «Я эту рыбу есть не буду» пошёл во двор рубить дрова. На зиму. Но когда запах из хаты проник наружу, я бросил рубить дрова – и в дом. Рыба уже была готова и стояла на «столе» (стол мы ещё не успели купить и для этой цели использовали два ящика из-под папирос «Беломор-канал»). Попробовал я кусочек, а он растаял во рту, оставив незабываемый на всю жизнь вкус.
– Вот это царская рыба! – воскликнул я. – Теперь понятно, почему в ресторанах она так дорого стоит.
Пообедав, я продолжил рубить дрова. Недели две назад ездили заготавливать их на зиму всей экспедицией. Привез и я полную с верхом машину брёвен. Пилить вручную – до «белых мух» не управишься. И я пригласил с пилой «Дружба», работающей на бензине, нашего помощника бурильщика Петра Рубе (за всю свою жизнь я больше не встречал другого такого еврея, который бы за бутылку готов был сделать все, чего не попросишь). Пришёл он ко мне уже под хмельком. Перепилили почти все дрова, когда вдруг он, не видя меня, резко повернулся в мою сторону с работающей пилой. Цепь захватила за штанину и полезла вверх к голове. Пропилила брюки, пиджак, рубашку и даже майку в некоторых местах, а тело даже не задела, нигде не единой царапины. А могла бы и голову спилить. Вот как в жизни бывает. Одежду пришлось выбросить.
Как-то нашего Рубе решили обвести вокруг пальца обычные алкаши... Мы работали всю неделю и только на выходные приезжали домой в Куйбышев. И Пётр Рубе со своей женой, худой, низкого роста и на вид всегда уставшей, по-видимому, от постоянных попоек мужа, тоже приезжали в свою квартиру в город. Раньше мусорных баков не было, а машина, собирающая мусор, в выходные не приезжала. В один из таких выходных жена Петра собрала весь мусор, упаковала в приличный свёрток и заставила его вынести под вечер к тому месту, куда обычно приезжала «мусоровозка».
– Дашь рубль – вынесу, не дашь – сама неси, – грубо ответил муж.
Пришлось дать. Но вместо того, чтобы идти выбрасывать мусор, Петр поспешил к магазину, а там всегда околачиваются те, у кого не хватает на бутылку. Подходят к нему:
– Рубль есть?
– Есть, – и подаёт рубль. – А кто пойдёт за бутылкой?
– Иди ты!
– У меня же сверток.
– Никуда не денется твой свёрток, мы подержим.
Отдал он свёрток – и в магазин. Выходит – нет никого. Походил вокруг магазина, так и не нашёл. Приходит домой с бутылкой. Жена спрашивает:
– Где деньги взял?
– А я мусор продал.
Вот так у него за 2 рубля 62 копейки алкаши «купили» свёрток с мусором. И это не выдумки, а чистая правда. Еврея решили надуть! Утром, когда мы шли на остановку, где останавливался наш вахтовый автобус, увидели разбросанную картофельную кожуру и прочий хлам... из того свертка.
Сейсморазведочная станция – сложное радиотехническое оборудование. 60-канальная станция ПСЛ-2 – это две стойки с усилителями (по 30 штук в каждой) на каждый канал. Ещё одна стойка с дополнительным оборудованием: АРУ, ЭРУ, проверочное устройство каналов, зеркальный электромагнитный осциллограф с лентопротяжным механизмом для фотобумаги, блок питания и многое другое. Обычно сейсмостанции изготавливают на заводах качественно. Они проходят специальный контроль и работают годами, но иногда случаются и неполадки. И мы сами устраняем их прямо на профиле, а в этот раз пришлось вернуться на базу.
Филипп Васильевич Рейзвих, у которого высшее образование и большой опыт работы, два дня искал неисправность, а на третий вызвали по рации специалиста из треста. Приехал Владимир Смехнов. Худощавый мужчина высокого роста, с чёрными волнистыми волосами и чёрными глазами. Минут через 40–50 он отремонтировал станцию.
– Что с ней было? – спросил я.
Он улыбнулся и сказал:
– Не знаю, почему-то ЭРУ (экспоненциальный усилитель) начал генерировать, и по всем каналам пошли сбои, «наводки». Я припаял конденсатор всего 150 пикофарад с анода выходной лампы ЭРУ на корпус (или, как в радиотехнике выражаются, «на землю»), генерация пропала. Вот и всё.
Я тогда подумал, что, наверное, он окончил университет или радиотехнический институт, но через год, когда работал рядом с ним в ГМЛ (геофизическая методическая лаборатория, куда мы приезжали на месяц на профилактику), узнал, что у него всего четыре класса образования. Несмотря на это, по всем сложным проблемам все обращались именно к нему. И он всегда их решал.
Там же в ГМЛ я познакомился с человеком с синей, как от сплошной татуировки, правой половиной лица. Даже лоб был в некоторых местах усыпан мелкими синими точками или пятнами. Звали его тоже Володей, а фамилию напрочь забыл. Ему было лет 30–35. Полноват, среднего роста, с русыми волосами. Тело его было белое-белое, как будто он никогда не видел солнца. И эта «татуировка» на его лице казалась ещё страшнее. Он мне рассказал, что случилось.
Года три назад, когда он работал в партии взрывником, с ним произошла вот такая история. По тем временам по ТБ не запрещалось взрывникам готовить две магистрали с зарядами для следующей скважины. Один заряд опускался в скважину и взрывался, а другой, уже готовый, лежал в сторонке для другого пикета. Володя подготовил два заряда. Один опустил в скважину, а другой положил на крыло автомобиля и сам устроился на подножке этого же автомобиля с взрывной машинкой (взрывпункта). Перепутал концы проводов и взорвал не тот заряд, который был в скважине, а тот, который лежал рядом на крыле. От взрывной волны телефонная трубка связи с оператором разлетелась на мелкие кусочки – и ему в лицо. Хорошо глаза уцелели. Трубка была из черной пластмассы. Как потом врачи ни чистили, все крошки убрать не смогли. И осталось у него пол-лица синюшного цвета да инвалидность третий группы от последствий сотрясения мозга. В ГМЛ он работал простым рабочим. Получал мало и впоследствии ушёл на шоколадную фабрику специалистом по точным весам (окончил специальные курсы). Потом мы часто встречались, так как я жил возле шоколадной фабрики. И, когда бы мы ни встретились, он вынимал из внутреннего кармана несколько шоколадок.
– Передай своим ребятишкам, они у тебя маленькие, а шоколад детям полезен.
К тому времени у меня было уже двое сыновей.
Вскоре и мы получили новейшую сейсмостанцию М-48. Работу на ней я освоил. Это было намного удобнее, чем работа на ПСЛках. Не требовалось проявлять плёнку и менять режимы. Записал как есть, а на базе можешь из этой записи любой материал получить. Только не забывай снимать магнитную ленту и подписывать, какой это пикет.
В распоряжении экспедиции было несколько десятков машин. На работу водителями принимали в тресте «Куйбышевнефтегеофизика», а так как нужно было работать на периферии и неделями не бывать дома, то водителями устраивались лишь те, которых в городе уже не брали. В их трудовых книжках было по несколько десятков записей о приёме и увольнении. Сами понимаете, что это был за контингент. Работали они неплохо, но… до первой заработной платы. Поэтому начальство старалось выдавать получку или аванс к пятнице. За задержку заработной платы руководство по головке не гладили, как сейчас. Наказывали. Но иначе нельзя было. Если выдали зарплату, это на профиле было сразу заметно. Водители водовозок разбегались, как тараканы, в разные стороны, по соседним деревням, за водкой. Привозили по несколько бутылок и к вечеру были «тёпленькие». Хорошо, что в те времена транспорта было намного меньше и за всё время работы (3,5 года) не было ни одного серьёзного дорожно-транспортного происшествия. Были случаи, когда водитель, приехав на базу, ставил машину в ряд, на своё положенное место, открывал кабину – и вываливался из нее, засыпая тут же, рядом с подножкой автомобиля.
Пришло время очередной выдачи заработной платы. В пятницу деньги в банке поучили, закрыли в сейф, а ключи от сейфа бухгалтер потеряла. Плачет: приедут с профиля рабочие, всем деньги нужны; к тому же пятница – домой надо ехать.
А у нас в партии был техник по бурению Валера Павлов. Он рассказал мне по секрету, что до поступления в техникум состоял в воровской банде, где его научили премудростям «медвежатника» – специалиста по вскрытию сейфов. Уговорил я Валеру, чтобы попытался открыть сейф. Он согласился при условии, что в бухгалтерии никого не будет и мы никому об этом не расскажем. Все, конечно, согласились. Зашёл он в бухгалтерию с фонариком и какими-то проволоками. Минут через двадцать пять выходит.
– Всё готово, – говорит.
Спас тогда он главбуха от гнева рабочих. А сейф-то был довольно сложный, с двумя замками и цифровым кодом. И ещё о нём хочу рассказать. Как-то на профиле при бурении зумпфа вылетел какой-то чёрный кусок. Валера поднял его, тщательно осмотрел, оказалось, что это боевой топор, очень старинный. Привёз он его на базу и на наждаке стал приводить в нормальный вид. Целый наждачный круг испортил и за неделю отреставрировал. Вот это был топор так топор! Он рубил всё. Даже бурильную штангу мог перерубить. Изготовлен он был из настоящей булатной стали.
Бывали у нас и несчастные случаи, а один – с трагическим исходом, но он не был связан с алкогольным опьянением. Взрывник Саша Соковых, нарушив инструкцию, поехал на профиль не на своём взрывпункте, а с водителем водовозки. Какая уж у них была цель, никто так и не узнал. По дороге подъехали к водоёму, чтобы набрать воды для бурения. А дело было зимой. Продолбили прорубь, и Саша решил помочь. Водитель забрался на бойлер, чтобы открыть вентиль вакуумной системы, а он этот толстый гофрированный шланг опускал в прорубь. Или ручник от тряски выбило, или его вообще забыли поставить на тормоз, но машина покатилась назад, лёд проломился, и Сашу льдом прижало к заднему борту машины. Сразу насмерть.
Был ещё один несчастный случай, но без летального исхода. В бригаде, которая устанавливала сейсмоприёмники в землю, было восемь человек, и все женщины – в основном жёны работников экспедиции и две местные девчонки. Зимой их возили на работу и с работы на машине ГАЗ-66 , где была установлена железная печка, которая топилась или дровами, или углём. Ехали с профиля, и водитель остановился напротив магазина, чтобы купить сигарет. Вышел и в дверь стучит:
– Девчонки, вы там как, не замёрзли?
Никто не отвечает. Он встал на заднее колесо и заглянул в окно. А они… валяются в разных позах. Дверь изнутри закрыта. Взломал запор, открыл дверь – никто из женщин не шевелится. Напротив магазина – больница. Водитель за врачом. Пока врач пришла, некоторые начали «оживать», а некоторых так и унесли на носилках в больницу. Утром все на работу вышли. А произошло вот что: когда печь начали топить углём (брикетами), труба забилась, и они отравились угарным газом. Как в народе говорят, угорели.
Трудно было нам жить на одну зарплату, а ещё труднее то, что жена уже с двумя детьми в Куйбышеве, а я в Елховке или в Красном Яре, куда впоследствии перебралась наша партия. На субботу и воскресенье приезжал домой. А когда я на работе, за молоком некому было сходить. Оставила она раз их вдвоём. Сережке старшему наказала:
– Если Костя будет плакать, покачай коляску.
Старшему сыну в то время годика два было. Приходит, а Серёжка верхом на Косте сидит в коляске, сам качает и пытается рот ему подушечкой закрыть.
– А чо, он пакал, пакал, я качал, качал.
Вот тогда мы и решили переехать в свой родной город. Поменяли квартиру – двухкомнатную на трёхкомнатную. И полностью перебрались в Октябрьский.
А за время работы в полевой сейсморазведочной партии нами были открыты две геологические структуры, в которых возможно залегают нефтеносные пласты. На сегодняшний день они успешно разрабатываются. А многие скважины перешли в частные руки.
ВНИИГИС
ОАО «НПП ВНИИГИС» был организован как Волго-Уральский филиал ВНИИгеофизики 29 февраля 1956 года приказом министра Нефтепрома СССР М. А. Евсеенко. В 1972 году филиал был преобразован во Всесоюзный научно-исследовательский инс