поэту ближе Птолемей, Людовику – Коперник.
поэт увидит: тучный змей съедает плод вечерний,
кукушку пририсует над колеблющимся диском,
прольёт на скатерть оранжад и вспомнит одалиску.
Людовик вымолвит: балет небес необычаен.
Заря рассыпала рассвет гранатовый случайно,
дрожит, по-детски пряча взгляд, боится поскользнуться,
но зерна соберет Закат в гранат на синем блюдце.
я не Людовик, не поэт, я житель подоконный:
по кольцевой: «закат – рассвет» – стучат мои вагоны.
и кто там и вокруг кого вращается – не знаю:
дорогу вверх заволокло до самого до рая,
и смотрят в море облака, а волны смотрят в небо,
и улыбается закат беспомощно и слепо,
как будто бы в последний раз прожилки-волоконца
с трудом приоткрывают глаз измученного солнца.
он, западающий, глядит, до слёз, до раздвоений,
на то, как сумрачный гамбит разыгрывают тени,
и я, забыв про страх и риск, поднять глаза посмею –
и бывший прежде алым диск, взорвавшись, почернеет.